Сам Пушкин так рассказывал о своем разговоре с Николаем: «Фельдъегерь выхватил меня из моего вынужденного уединения и на почтовых привез в Москву, прямо в Кремль и, всего покрытого грязью, меня ввели в кабинет государя, который сказал мне: „Здравствуй, Пушкин, доволен ли ты тем, что возвращен?“ Я отвечал, как следовало. Государь долго говорил со мною, потом спросил: „Пушкин, принял ли бы ты участие в 14-м декабря, если был в Петербурге?“ — „Непременно, государь, все друзья мои были в заговоре, и я не мог не участвовать в нем“».

Услышав такое рыцарское признание, Николай объявил Пушкину, который с утра предполагал, что повезут его прямо в Сибирь, что он прощен, что ссылка его прекращается, и сам царь будет личным цензором новых стихов поэта.

Согласно свидетельствам других мемуаристов, Николай встретил поэта словами: «Брат мой, покойный император, сослал вас на жительство в деревню, я же освобождаю вас от этого наказания с условием ничего не писать против правительства». — «Ваше величество, — отвечал Пушкин, — я давно ничего не пишу противного правительству…» Они говорили о восстании 14 декабря, о состоянии дел в России, о цензуре и литературе. Вечером того же дня на балу царь скажет одному из приближенных, что утром говорил с умнейшим человеком в России. Наконец царь вывел поэта в приемную, наполненную сановниками, со словами: «Господа, вот вам новый Пушкин, о старом забудем». Поэт, согласно мемуаристам, «вышел оттуда со слезами на глазах и был до конца признателен к государю».

Со стороны императора, находившегося в Москве после коронации, весь этот разговор, который, как он мог быть уверен, тут же станет известен всей Москве, был заранее просчитан: даровав прощение Пушкину, царь хотел привлечь на свою сторону общественное мнение (не говоря уже о самом Александре Сергеевиче) и заглушить толки о недавних казнях декабристов в Петербурге.

Менее знаменита другая встреча Николая I с другим поэтом в том же Малом дворце — ранним утром, в шестом часу утра 28 июля 1826 года на аудиенцию к царю привезли 22-летнего студента Московского университета Александра Полежаева, чью тетрадку с «возмутительными» вольнодумными стихами государю показали накануне. Царь увидел в студенческих стихах отзвук декабристского заговора. Полежаев на высочайшем допросе не отрицал своего авторства, и Николай повелел в наказание отдать его в солдаты. «Я тебе даю военной службой средство очиститься. От тебя зависит твоя судьба, — сказал царь Полежаеву на прощание. — Если я забуду, ты можешь мне писать». И — во что никак не мог поверить Герцен, которому Полежаев рассказывал сам свою историю — царь поцеловал новобранца в лоб.

Перелом судьбы, произошедший в Николаевском дворце, для Полежаева оказался роковым. Он так и не получил прощения; был разжалован из унтер-офицеров в солдаты, затем лишен царем личного дворянства, заключен в солдатскую тюрьму, сослан на Кавказ, где воевал в Чечне и Дагестане; вернувшись с полком в Россию, за отлучки из части был наказан розгами, заболел чахоткой и умер в 33 года.

Дворец, построенный Казаковым, был прекрасным произведением классической архитектуры, одним из первых памятников этого стиля в Кремле. Первоначальный его вид, с вензелем митрополита Платона на бельведере, запечатлен на гравюре Делабарта (конец XVIII в.) и акварели Ф. Алексеева (начало 1800-х гг.) Дворец фиксировал угол Ивановской площади и Спасской улицы Кремля, создавая плавный переход от Вознесенского к Чудову монастырю. Великолепна была колоннада угловой купольной ротонды из четырех колонн тосканского ордера, делавшая угол здания его центром. Фасады дворца по обе стороны колоннады были симметричны; крылья дворца имели анфиладную планировку. Ротонда оказывалась в центре композиции дворца, с Чудовым и Вознесенским монастырями по сторонам, при взгляде из-за Москвы-реки. Строгий ритм сдержанно декорированных окон и лопаток, ясность пропорций и благородство стиля зрелого классицизма позволяли дворцу иметь достойный царственных особ монолитный и величественный вид, несмотря на небольшие размеры.

Авторы дореволюционных путеводителей, вероятно, невольно сравнивая Малый Николаевский дворец Казакова с величественным казаковским же Сенатом по соседству, отзывались о нем сдержанно: «Здание было низкое, довольно скромное, новейшей архитектуры». Казаков строил в древнем Кремле максимально тактично, не стремясь подавить старинные памятники по соседству. Его дворец зрительно организовывал огромное пространство, образовавшееся после сноса Баженовым здания Приказов, создавая новый ответственный фасад Кремля со стороны реки.

Заметим, что и в Сенате и в Малом Николаевском дворце Казаков применил один и тот же эффектный прием, вынося основной акцент композиции — купол — на угол здания. Оба здания были призваны быть активными участниками и локального — кремлевского — и общегородского архитектурных ансамблей. В Кремле они создавали классический регулярный фронт улиц и площадей, а в городском масштабе — организовывали пространство Красной (Сенат) и Ивановской, видимой извне Кремля (Малый дворец), площадей. Купола, пилястровые и колонные портики обоих зданий, видные издалека, способствовали включению кремлевского комплекса в общегородской классический ансамбль.

В конце своего царствования Николай I утвердил проект перестройки дворца «в русском стиле». Он был разработан строителем Большого Кремлевского дворца К. А. Тоном и, в случае осуществления, безусловно, испортил бы классический дворец Казакова. Но император Александр II, вступив на престол, отменил начатую было по приказу отца перестройку, заметив: «Мне гораздо приятнее иметь старый исправленный без перемены дворец, чем вновь построенный с фасадом Тона». Другие проекты в русле идей К. А. Тона (например, Ф. Ф. Рихтера, Н. И. Чичагова, П. А. Герасимова) были отвергнуты. Успели только пристроить после 1851 года по проекту Тона новый парадный вход с высокой башней со стороны Чудова монастыря.

В 1872–1880 годах, во время реставрации дворца архитектором Н. А. Шохиным, деревянный третий этаж был переложен в камне, без перемен планировки и убранства. При перекладке его стен их увенчали классическим карнизом, что зрительно связало надстроенный этаж с двумя первоначальными. Шохин также подвел под дворец новый фундамент. По повелению императора Александра II, после реставрации во дворце все должно было остаться таким, каким было в 1818-м, в год его рождения. Из публикаций XIX столетия известно, что император хотел сохранить тот вид дворца, который «остался навсегда у него в памяти».

Реставрация, обошедшаяся в полмиллиона рублей, потребовала от Шохина особых трудов: в ее разгар император Александр II пожелал устроить в одном из залов завтрак на сто персон, и архитектору пришлось организовывать строительные работы так, чтобы часть дворцового бельэтажа поддерживалась в первоначальном состоянии. При входе во дворец был устроен лифт, или, по выражению старых путеводителей, «подъемная машина». Как пишут дореволюционные путеводители, новые системы калориферного отопления и вентиляции были устроены по «последнему слову науки». Во дворце не было печей в помещениях, но все наружные стены и окна согревались «проходящим внутри их горячим воздухом, так что подойдя к окну или наружной стене в самый сильный мороз, чувствуется приятная теплота. Вентиляция устроена настолько хорошо, что даже зимой во дворце чувствуется весенний воздух». Системы отопления и вентиляции располагались в подвале дворца; их устроили по проекту военного инженера генерал-майора Войницкого. Решая сложнейшие технические задачи с размещением всех этих агрегатов, архитектор Шохин сумел даже не изменить ритма проемов нижнего этажа. Для новых окон он использовал прежние отдушины, и вид фасадов не изменился.