Еще мгновение назад спавший мертвым сном, эсминец оживал на глазах. Из трюма выбегали вооруженные до зубов матросы из дежурного отделения. Старшина готовил трос для спуска на землю. На корме и носу сыто лязгали зенитные автоматы — двадцатитрехмиллиметровые орудия. Склонившиеся к ним матросы сноровисто вставляли в пазы массивные магазины с крупными желтоватыми снарядами. Другие бежали к бортам с пулеметами, занимая подходящие позиции. Ведь, враг сейчас мог и с земли напасть.

Сам же капитан, раздав указания, подошел к фальшборту и нашел глазами пехотинца. Тот честно говоря, тоже выглядел обалдевшим. На лице прямо написано было — «сплю я или уже сдох⁈». Видно было, как он несколько раз с силой щипал себя руку.

— Пехота! Где остальные? — стоявший внизу боец сразу же махнул рукой куда-то за спину. — Сейчас спустимся и к вам в гости пойдем… Эй! Твои, кажется, идут! Пехота, веди всех сюда, а мы встретим.

Вскоре возле, зарывшегося в землю, корабля был разбит лагерь. Спустившиеся по веревочной лестнице матросы быстро разожгли костер из расколоченных ящиков и повесили на треногу большой котел. К небу потянулся пряный запах готовящейся похлебки. Старшина, похоже, не пожалел тушенки и специй. Недавно пережитое следовало чем-то заесть или запить.

Командир эсминца, поговорив с вышедшим к ним бойцом, в задумчивости замер. Вопросов оказалось еще больше, чем он думал. Пехотинец толком ничего не знал: ни про обстановку, ни про врага. Рассказывал то же, что видели они — грохот и яркий свет. Словом, опять никакой ясности не было. А это самое страшное на фронте — не знаешь, где враг, где свои.

— Товарищ Москаленко, — Теслин подошел со спины, заметив приближавшийся к кораблю автомобиль. — К нам гости. Похоже, большое начальство…

Командир эсминца, задумчиво осматривавший погруженный в почву нос корабля, резко развернулся к дороге, по которой в самом деле пылили легковушка и несколько грузовиков с бойцами. Очень похоже на начальство.

— Старшина, отставить похлебку! В ружье! — рявкнул он, одновременно поправляя гимнастерку. Любое начальство нужно встречать порядком и в форме, и в личном составе. Опять же, вдруг враг, а они уже готовы. — Следить за нашими гостями. Кто знает, что здесь твориться. Может это и не наши вовсе. Всем быть наготове!

К счастью, опасения оказались напрасными. Из потрепанного легкового автомобиля выбрался невысокий лысый мужчина, полковник, и направился в его сторону. В шаге от него, прихрамывая, шел коренастый командир с петличками батальонного комиссара и, не скрывая своего удивления, смотрел на громадину эсминца, застрявшего в земле в трех сотнях шагов от моря.

— Капитан второго ранга Москаленко, — четко печатая шаг, вышел вперед командир эсминца. Сомнения в принадлежности военных у него отпали окончательно. — Сопровождали караван. У побережья были атакованы противником, приняли бой…

Вдруг полковник подошел и крепко обнял его. Он хлопал капитана по спине и что-то неразборчиво шептал. Видно, что на пределе находился. Бывает такое: человек, словно натянутая струна, и вот-вот рванет.

— Спасибо, капитан… Спасибо. Думал, помирать придется. Мол, кончился полковник Анисимов, — полковник с силой провел по серому лицу пятерней с въевшейся в кожу грязью. Правда, лицо и так было в саже, что не больно-то испачкал. — Немчура вчера так танками ударила, что у нас из всех щелей юшка пошла… Я вон себе последний патрон оставил, чтобы в плен не идти, — улыбаясь, словно скалясь, он вытащил из кобуры пистолет со сдвинутым до упора затвором. — Эх, смотри-ка, не оставил. Все, до самой железки, в этих гадов выпустил. Даже не заметил…

Он несколько секунд с удивлением рассматривал разряженное оружие, словно пытаясь найти тот самый последний патрон. Наконец, вложил пистолет в кобуру, и повернулся к кораблю.

— Прямо сухопутный линкор у тебя, капитан. Не видел еще такого. Чем же вы стреляли, если эсминец так далеко волной на берег выбросило? Из какого же калибра? Неужели четыреста шесть миллиметров? Правда, для эсминца это многовато, — качая головой, он осматривал глубоко пропоровший землю нос корабля. — Нет, здесь что-то другое. Слышал, пару месяцев назад под Оршей испытывали реактивные минометы. Говорят, после их стрельбы кругом была выжженная земля и спятившие немцы.

С хитрой улыбкой опытного человека полковник посмотрел на Москаленко. После многозначительно кашлянув, повернулся в сторону уходящей за горизонт широкой пепельно-черной полосы земли, которая до сих пор еще источала тепло и удушливый запах.

— Хорошо ты им дал, душевно, — Анисимов сел возле костра прямо на землю и вытянул ладони к огню. — Пару танковых батальонов и пехотный полк, что обойти нас хотели, как корова слизала. Там все огнем выровняло: здания, танки, орудия, люди. Одна только черная землица осталась. Идешь по земле, а она под ногами хрустит, как снег зимой… Теперь им еще долго не до нашего плацдарма будет. Сейчас ударить бы здесь посильнее и у немца вся оборона посыплется. От Ленинграда, как тараканы побегут.

Полковник Анисимов, взявший на себя командование остатками восьмой армии после гибели генерала Кондратьева, еще долго рассказывал про вчерашнюю бойню на Ораниенбаумском плацдарме. Говорил, как после долгого, почти недельного затишья, немцы внезапно ударили там, где их никто не ждал. После продолжительного артиллерийского обстрела немцы ввели в бой сразу два батальона тяжелых танков, наличие которых советская разведка благополучно проглядела. Одновременно по нашему штабу отбомбилась целая эскадрилья юнкерсов, одним ударом уничтожив почти все командование советской группировки. Сам он в этот момент с ранением находился в медсанбате, поэтому и уцелел. Словом, пока полковник разбирался в обстановке, связывался с уцелевшими подразделениями, немцы вскрыли оборону плацдарма, как консервную банку ножом, и оказались в тылу нашей группировки. В течении нескольких часов боя оказались потеряны почти две роты тридцать четверок, батарея противотанковых орудий, три дота. Когда же Анисимов с оставшимися вокруг него бойцами приготовился дать немцам свой последний бой, со стороны моря начало грохотать.

— … Думал, Богу душу отдаю. В небе словно литавры заиграли, и архангелы загрохотали своими доспехами, — невесело засмеялся Анисимов, не мигая смотря на пламя костра. — А потом все началось… Я ведь в Бресте войну начал, капитан. Уверен был, что после этого мне уже ничего не страшно. Тут, веришь, испугался. Голову в небо поднимаю, а оно все в алых огнях. Верхушки деревьев начали пламенем заниматься. Жарко стало, как в июльский полдень. Метал греться начал, как в кузне. Мы даже оружие бросать начали, а сами на землю легли. Собственными глазами видел, как ствол у гаубицы загибаться начал… Хорошо, раненных успели в окопы сложить…

Он показал командиру эсминца ладони, на которых багровыми узлами протянулись глубокие ожоги.

— Потом с той стороны, где немцы нас обошли, вновь грохот раздался. Ударило с огнем и ветром так, что оглохнуть можно было… Я к вечеру, когда все утихло, послал в туда разведку. Думал, наши там десант высадили, чтобы немцев с тыла ударить. Никого живого там разведка не нашла. Страшные вещи рассказывала… — продолжал говорить полковник равнодушным тоном, словно о безделице рассказывая. — Ты, капитан, своими реактивными минометами все два немецких танковых батальона расплавил. Не видел бы фотографии, не поверил. От немецких панцеров остались только части гусениц с катками в земле. Все остальное, что сверху было, превратилось в оплавленный кусок металла.

…Ближе к ночи, когда около эсминца встали лагерем оставшиеся на побережье советские войска, командование в лице полковника Анисимова и капитана второго ранга Москаленко решало, что делать дальше. На Ораниенбаумском плацдарме сложилась необычная ситуация. Оборонявшие его советские войска потеряли почти две трети своего первоначального состава, лишились всех танков и большей части противотанковых орудий. Несмотря на это оставшиеся в живых бойцы демонстрировали чрезвычайно высокий боевой дух и рвались в бой. Противника же, последние два месяца рвавшегося к Ленинграду, вообще, не наблюдалось. Направленные на юг и запад разведывательные группы докладывали, что на протяжении почти полста километров не было ни одного немца. Бойцы обнаружили подготовленные к обороне позиции с протяженными траншеями полного профиля, укрепленными дзотами и дотами, землянками в три и четыре наката. Было много брошенных снарядов, продовольствия. Возникало ощущение, что противник бежал в полной панике, нередко бросая даже личное оружие. Рассказанное разведчиками напомнили отчеты о первом испытании реактивных минометов, позднее ставших известными под красивым именем Катюша. Там тоже описывалось, как бежали в страшном испуге со своих позиций немцы, как горели подобно бумаге танки.