— Иди с миром, — он снова махнул рукой и, с кряхтением, поднялся из-за стола. — Пойду я.
Не оглядываясь, Николай Михайлович вышел из кабинета. Кивнул головой секретарше и оказался за дверью приемной. Слабость уже почти прошла, хотя пару раз по пути до лестницы ему пришлось и опереться на деревянные панели стены.
— Ничего, ничего, — еле слышно бормотал он себе под нос. — Сейчас до лаборатории дойду, чайку немного попью и полегче станет. Чай не первый раз так прихватывает.
Вдруг за его спиной раздался громкий перестук каблуков и сразу же крик.
— Николай Михайлович, Николай Михайлович! Вот вы где! А мы вас обыскались, — кричала из глубины длинного коридора, залитого солнечным светом, молоденькая лаборантка, Людочка Громилина; светленькая, невысокая, искренне улыбающаяся, она казалась небольшим солнышком, которое щедро делилось своим светом и теплом со всеми окружающими. — Где же вы ходите? Пошлите быстрее в комнату отдыха! Быстрее, быстрее, Николай Александрович! — она схватила его за руку и буквально потащила за собой. — Быстрее.
Немного растерявшись от напора этого светловолосого чуда, Теслен пошел за ней.
— Людочка, что случилось? Куда вы меня ведете? — непонимающе бормотал он. — Что-то в лаборатории? — с тревогой спросил он, чувствуя, как снова начинает ныть в груди. — Людочка?
Причина волноваться у него была довольно серьезная. В заводской лаборатории вот уже неделю раз за разом ставился один опыт, успешный результат которого должен был подвести итог почти пятидесятилетней работы Теслина и его давно уже покойного учителя в сфере теории электромагнитного поля. Страшно было сказать, но в ихней, позабытой Богом, лаборатории с древним оборудованием был открыт реально зафиксированный эффект гравитации. Конечно, внешние проявления были еще не стабильны, параметры не особенно понятны. Требовалось еще множество и множество экспериментальных шагов по исследованию открытого феномена, что на их древней опытной базе можно было делать только с огромным скрипом. Однако, уже была абсолютно понятна суть открытого явления и, главное, виден будущий потенциал. По большему счету сейчас даже он сам не мог объективно оценить будущее этого изобретение. Ведь гравитация — это не только движение в пространстве. Феномен гравитации, если овладеть им и суметь реально применить, позволяет управлять материей и, чем Бог не шутит, временем. Все эти мысли бешенными скакунами промелькнули в его голове, вызывая нешуточное беспокойство. «Неужели опять неудача? Поле вновь оказалось нестабильно? Я снова что-то не учел. Какой же параметр на этот раз меня подвел? Какой? Напряженность поля? Величина магнитного потока? Проклятье, что же?».
— Ой, вы же ничего не знаете, Николай Михайлович! — всплеснула руками Людочка, задорно улыбнувшись. — Вашего же Эдичку по телевизору показывают! Представляете, Петька наш телевизор включил, а там про вашего внучка рассказывают. Давайте, быстрее. Прямо из Германии из самого Берлина показывают. В Бундестаге выступает. Какой же он у вас молодец! Николай Михайлович, как же я за вас рада! — восторженно улыбалась Людочка. — Такой умненький мальчик!
Теслин едва поспевал за ней. Если бы не ее рука, он бы давно уже отстал.
— Откуда он в телевизоре-то? — удивленно бормотал он. — Германия, Берлин, Бундестаг… Подожди-ка, егоза. Не поспеваю я за тобой. Вспомнил, кажется. Дочка вроде говорила, что Эдик должен был на какую-то конференцию ехать. Я-то, дурень, со своей лабораторией все мимо ушей пропустил. Эдик, значит, в Берлин поехал. Вот оно как…
Что-то такое он начал припоминать. Месяц назад, кажется, дочка рассказывала, что исследовательскую работу Эдика вместе с тремя учениками отобрал какой-то немецкий фонд памяти. Николай Михайлович, к своему стыду, совершенно ничего не мог вспомнить ни про этот злополучный фонд, ни про работу внука. В памяти было словно, как в тумане. «Старый дурень, совсем все забыл. Ничего не помню. О чем же внучок там рассказывать будет? Поди о своих любимых гаджетах, инновациях. О чем еще? Не о войне ведь. Разве немчура будет про войну слушать…». Бедный старик даже представить не мог, как он ошибался в своих предположениях. «Точно, о гаджетах. Кхе-кхе…».
Вскоре до него начали доноситься громкие звуки включенного телевизора. На какое-то мгновение ему даже показалось, что он слышит голос своего внука.
— … Йохан Рау был одним из 250 тысяч немецких солдат, окруженных советской армией в так называемом сталинградском котле. Он был пленен и попал в лагерь для военнопленных. Лишь только четыре года назад семье Рау стало известно, что солдат умер в день своего рождения, в 21 год, от тяжелых условий плена, — Николай Михайлович недоуменно повел головой, как делал, когда чего-то не понимал. — Эта трагичная история молодого солдата глубоко тронула меня и заставила посетить место захоронения солдат вермахта около Копейска в Челябинской области.
Ему почему-то стало душно. Пришлось развязать галстук и расстегнуть ворот рубашки. На подгибающихся ногах он зашел в комнату отдыха и буквально впился в экран телевизора, с которого на него смотрел внук собственной персоной. Молодой парень, одетый в костюм, белую рубашку и модный галстук, рассказывал уверенным голосом, в котором то и дело проскальзывали трагичные нотки.
— Я увидел могилы невинно погибших людей, среди которых многие хотели жить мирно и не хотели воевать, — проникновенно вещал школьник, время от времени поднимая голову и окидывая зал бундестага. — Они испытывали невероятные трудности во время войны. Немецкие солдаты, молодые парни, у которых были материли, сестры, невесты, испытывали голод, мерзли в холодных степях у Волги… Это были страшные испытания, которые никому не пожелаешь испытать. Я читал дневник Йохана и у меня наворачивались слезы на глазах. Я представил, что также, как и он в сильный мороз должен был идти валить лес. Мне стало очень горько, что он должен был испытать такие страдания… Я спрашивал себя, почему на его долю и долю его друзей выпали такие страдания? Разве они хотели быть убитыми? Мы должны честно и со всей ответственностью сказать, что такие люди, как Йохан Рау, стали невиноубиенными жертвами страшной войны! — лицо Эдуарда в этот момент был одухотворенным, его глаза горели восторгом и настоящей искренностью. — Сегодня мы вспоминаем Йохана Рау, его товарищей — стеснительного Фрица Герда, мастера на все руки Фритца Штомке и многих других. И сегодня всем становится понятно, все жертвы этой трагедии должны быть увековечены…
В какой-то момент в зале бундестага загрохотали аплодисменты. Кое-кто из благообразных седовласых немцев даже встал с места и аплодировал стоя. Защелкали вспышки фотоаппаратов. Спикер, высокий сухопарый немец, с идеальной выправкой, так расчувствовался, что бросился пожимать руку школьнику.
Теслин медленно сполз по стене и упал в кресло. Он чувствовал себя в натуральном театре абсурда, в котором главной звездой был его внук. «Что же это происходит? Эдик, ты что такое говоришь? Как, вообще, ты можешь такое говорить? Я же тебе рассказывал о них… Эти твари нас за людей не считали. Мы свиньями были для них… Мы для них недолюди…».
— Николай Михайлович! Что с вами? — дико взвизгнула Людочка, когда смертельно бледный старик начал заваливаться набок. — Господи, что с ним⁈ Да сделайте же что-нибудь! Он же сейчас умрет!
Старик же ничего этого не слышал и не видел, продолжая что–то бессвязно бормотать.
— Я ведь… расказыв… Эди… о Саласпилсе. Я был там. Я все видел… — его бормотания становились все более похожи на прерывающееся хрипение. — Почему же он так говорит? Я же рассказывал ему о лагере… Или не рассказывал…
В его мозге, испытывавшем острое кислородное голодание из–за отказывавшего сердца, всплывали яркие видение из, казалось бы, уже давно похороненного прошлого. «Господи, я же ничему ему не успел рассказать. Мы ведь и встречались-то несколько раз. Не успел…». Словно возвратившись на семьдесят с лишним лет назад, он снова проживал то страшное время в концентрационном лагере возле латвийского городка Саласпилс…
