Однако, история эта уже канула в Лету и осталась за бортом сухогруза, медленно выходившего из порта Нью-Йорка. Следующие дни потекли своим чередом, превратившись для ученого в длинную вереницу ничем непримечательных часов. Он долго приходил в себя, проводя в постели по десять-двенадцать часов и просыпаясь лишь ради глотка воды и куска хлеба. Видимо, сказывались прошлые недели тяжелых переживаний и сомнений. В какие-то дни у него даже не было сил, чтобы подняться с постели и, стыдно признаться, добрести до туалета.

Прийти в себя Теслину удалось лишь через десять-двенадцать дней, когда в его голове, наконец, стало немного проясняться. Окончательно оклемался он к обеду. Тогда же его впервые стали посещать мысли о будущем.

— Окажусь в Союзе, и что потом? — размышлял ученый, вытянувшись на лежанке и положив руки под голову. — Куда податься? Что делать? К вождю идти?

Повисли в воздухе прозвучавшие вопросы, на которых совсем не находились ответы. Вернее, ответы у Теслина были, но они ему категорически не нравились. «Иосиф Виссарионович излишне крут, да и не добраться до него. Там такая стена, что мама не горюй. Чай помню, застал немного…». Тут он, как некстати, вспомнил то, что писал сам Тесла в своих дневниках о Советском Союзе и Сталине. Признаться, читая те строки, он не раз давил в себе смех. Великий серб много не знал о жизни в стране Советов и поэтому излишне идеализировал ее, и особенно советских руководителей. Чего только стоили слова Теслы о том, что ученые в Советском Союзе могут совершенно не заботиться о хлебе насущном и спокойно заниматься «чистой» наукой. Серб называл Союз страной обетованной для ученых и искренне жалел, что в свое время не поехал именно туда. «В Союзе, конечно, ученых уважали, но не настолько… Боюсь, Тесле бы там понравилось далеко не все».

— Тогда что делать? Когда я прибуду, до войны останется не больше двух недель. Это кошкины слезы. За это время почти ничего не сделаешь, — с горечью признавался он сам себе. — Даже, если мне каким-то чудом удастся выйти на самого Сталина и убедить его в правоте моих слов, это все равно ничего не изменит. Немец уже занес свой молот над нашей головой. Мы просто физически не успеем ничего сделать…

Теслин вновь замолчал. Испытываемое им сейчас чувство было ему очень хорошо знакомо. Это чувство полнейшего, абсолютного бессилия что-либо изменить. Ты совершенно ясно понимаешь, что от тебя ничего не зависит. Ты — ноль без палочки! Ты, конечно, пытаешь еще дергаться и дрыгаться, но глубоко в душе понимаешь, что это ничего не изменит. Первый раз его накрыло это чувство, когда он узнал о раке у своей супруге. Уже пошли метастазы и было поздно что-то предпринимать. Правда, они пытались что-то делать: консультировались у врачей, проходили бесконечные исследования, делали химию, готовились к операции. Он даже улыбался, шутил, уверял, что надежда еще есть. Заставлял супругу каждый день выходить на прогулку и громко радовался каждой пройденной ее сотней метров. Если же они проходили вокруг дома лишний круг, Николай Михайлович называл это настоящей победой и обязательно готовил ее любимое блюдо — малосоленую селедку в необычном маринаде. Он старался не показывать вида и тогда, когда ей стало тяжело ходить и она лишь грустно улыбалась в ответ на его предложения прогуляться. Теслин никак не мог признаться себе, что он ничего не мог сделать. Когда же это чувство пришло, время для него словно остановилось. Как так? Почему ничего нельзя сделать? Разве сейчас такое возможно? Они же все делают так, как советую врачи! Они делают все, строго по медицинским предписаниям! Как же так? Он целыми днями задавал себе эти вопросы и не находил на них ответа…

— Ну и? — он лежал и пялился в серый и облезлый потолок и не мог найти ответа на этот простой вопрос.

«А если поставить вопрос иначе. Что я смогу сам сделать за оставшееся время? За полгода я бы наверное смог собрать электромагнитную хиросиму или даже чернобыль в железнодорожном контейнере, чтобы сравнять с землей пару немецких дивизий. За пару месяце получился бы антиграв для одного человека или даже автомобиля. У меня же есть только две недели в лучшем случае. Скорее даже одна неделя. Что я сделаю за семь дней? Тогда остается лишь одно: взять дезинтегратор и ущипнуть немцев, как можно больнее. Встать на дороге и жечь все, что двигается на встречу: людей, автомобили, танки, орудия. Все подряд… ».

— Что-то я развоевался, а прибор-то так и не проверен. Не грех бы это исправить, — вспомнил Теслин еще об одном неотложном деле. — Он, несомненно, работает, но…

В этот момент, тусклая лампочка, мотавшаяся на проводе, вдруг несколько раз прощально мигнула и окончательно потухла. Вместе со светом пропало и ровное гудение двигателей, с началом пути ставшее для ученого уже привычным гулом, эдаким незаметным фоном для остальных звуков.

— Что бы это могло такое быть? — пробормотал он, вставая с лежанки и набрасывая на себя пиджак. — Надо бы полюбопытствовать, а заодно спросить про камбуз. Я ведь заплатил за питание или нет?

Едва Теслин выбрался из каюты, как его едва не снес бежавший по узкому коридору чумазый детина в брезентовой штурмовке. С тяжелым хрипящим дыханием он пронесся мимо и скрылся за очередной дверью.

— Ты что мне обещал, черт рогатый? — с той стороны, где только что исчез матрос, донесся чуть приглушенный ор капитана; его недовольный хриплый голос сложно было спутать с чьим-то другим голосом. — Кто мне клялся, что с генератором все в порядке⁈ Ты, рыбий корм⁈ Да⁈ А я что вижу⁈ Опять замыкание! Ты, акулья отрыжка, в прошлый раз мне радиостанцию угробил! Ты что, опять упоролся? Что ты сказал?

В дверь с той стороны что-то ударилось с такой силой, что она жалобно скрипнула. Шедший в эту сторону Теслин в замешательстве остановился, догадываясь, что может увидеть снаружи.

— Харви, твою мать, я же просил приглядывать за этим педди. Что бельмами на меня лупишь? Откуда он снова взял свое поило? Я тебя спрашиваю? Он же снова надрался! На ногах еле стоит, — уже кого-то другого распекал капитан.

Ученый, наконец, решился. Он осторожно толкнул дверь вперед и сразу же наткнулся на корчившегося на палубе мужика. В паре метров от него стоял сам капитан и недовольным взглядом сверлил появившегося пассажира.

— Что вам, мистер? Гальюн найти не можете? Мне пока не до вас, — потирая кулаки с содранными в кровь костяшками, проговорил он. — Валите к себе и сидите там.

Теслин хмыкнул в ответ, и хотел было последовать совету, как, вдруг, остановился. Он решил, что в его интересах, как раз, оставаться здесь, а не торчать в своей каюте. «Эти неучи, судя по всему, не знают, что делать с остановившимся генератором. Проблема, как я понял, не нова. Если же с ней не разобраться, то я рискую не добраться до дома. Видно, придется покопаться… Честно говоря, я вообще удивлен, как у этих дуболомов хоть что-то работает». Естественно, вслух произнес он совершенно иное.

— Э-э, мистер Дерби, капитан… я в некотором роде инженер и разбираюсь в генераторах, — усмехнулся Теслин. — Думаю, я смогу разобраться с вашей проблемой.

Капитан посмотрел него с явным удивлением. В его глазах акции пассажира явно подросли. Теперь он уже был не свихнувшимся старым пердуном с двумя чемоданами, а полезной сухопутной крысой. Глядишь, еще немного и Теслин перейдет в другую, более уважаемую, категорию — морского волка.

— Шагай за мной, мистер. Если починишь генератор, то мой личный бар с первоклассным бухлом в твоем полном распоряжении. Можешь упиться им до смерти, я ни слова не скажу, — за спиной Теслина кто-то из моряков с завистью присвистнул; видимо, о личном баре капитана здесь ходят самые настоящие слухи. — Харви, возьми того урода и запри его в нижнем кубрике. Пусть проспится, а потом я сам им займусь. После он не то что пить перестанет, дышать будет через раз.

Моторное отделение находилось почти на самом дне. Пришлось спускаться по крутой лестнице, в кромешной темноте показавшейся Теслину не просто длинной, а бесконечной. Хорошо, что спускавшийся первым капитан подсвечивал дорогу аккумуляторным фонарем. Без этого тусклого лучика была бы совсем темень.