— Как дела у вашей дочери? — обратилась я к Новой тетушке. — Она все еще живет в доме на Хе-Де-роуд? Она просила у меня прощения, что редко пишет, но последнюю весточку от нее я получила около двух лет назад. И больше ни строчки. Ох уж эта Пинат!

Услышав это имя, дядюшка встрепенулся. Он запыхтел, состроил брезгливую мину и пошел назад к дому.

— Пинат мертва! — бросил он.

Мы с Данру даже вздрогнули.

— Что? Это правда? — вскрикнула я. — Пинат мертва?

— Дядюшка очень сердит на нее, — пояснила Новая тетушка.

— Данру, — сказала Старая тетушка, — пойди и попроси кухарку дать тебе миску лапши.

Сын посмотрел на меня.

— Слушайся старших, — велела я.

Когда мальчик ушел, Новая тетушка произнесла:

— Пинат сбежала от мужа. Она присоединилась к нехорошим людям, которые говорят, что помогают женщинам освобождаться от феодальных браков.

— к. Пф! У нее был не феодальный брак! — отмахнулась Старая тетушка. — Она же согласилась! Она хотела замуж! А те, кто ей помогал, не сказали ей всей правды. Во всяком случае, в самом начале. Надо было чаще пороть ее в детстве.

— Они ее обманули, — вступилась за дочь Новая тетушка, — И не сказали ей всей правды до тех пор, пока не стало слишком поздно. На самом деле они коммунисты, вот что я думаю. Да, представляешь?

— Ну конечно, ее муж с ней развелся. Пф! — снова фыркнула Старая тетушка. — А зачем ему принимать ее назад? Потом дал объявление во все большие и маленькие газеты Шанхая. Так и написал: «Я развожусь с Цзян Хуачжэн, женой-беглянкой». Твой бедный дядюшка, когда прочитал об этом, — дело было во время обеда, — чуть не подавился редиской!

— А теперь дядюшка считает, что она поступила так, чтобы убить нас всех, — сказала Новая тетушка. — Но это неправда, она хорошая девушка с добрым сердцем. Это только с головой у нее не все в порядке. Тем не менее нам всем угрожает опасность. Ты же видишь, что сейчас творится. Все эти разговоры о равенстве и единстве между партиями — чушь. Если Гоминьдан узнает, что наша дочь — коммунистка… Тс-с-с! Наши головы покатятся с плеч!

— Что за глупая девчонка! — воскликнула Старая тетушка. — Что с ней случилось? Я же совсем не тому ее учила! Ничего не осталось в голове. Надо было пороть ее больше.

— Так ее брак распался? — спросила я. — Мне очень жаль.

А знаешь, что я думала на самом деле? Ну конечно! Я думала, как Пинат удалось этого добиться. И надеялась, что мне удастся это у нее разузнать и последовать ее примеру.

Как положено вежливым гостям, мы с Данру провели в доме дядюшки две недели. Если бы мы уехали раньше, родственники решили бы, что мало значат для меня. Перед поездкой на остров я сходила в банк и сняла последние деньги со счета. Да, я говорила, что китайские деньги после войны потеряли в цене. Если я не ошибаюсь, у меня оставалось около двух тысяч, не больше двухсот американских долларов сейчас. Часть этих денег я истратила там, чтобы побаловать родню.

Каждый день я ходила с тетушками на рынок, выбирала овощи и мясо, что было для них дорого и чего, как я знала, они не ели уже довольно давно. Каждый день я громко спорила с тетушками, кому из нас платить. И каждый день платила сама.

Во время одного из таких походов на рынок я наконец сказала тетушкам, что хочу увидеться с Пинат.

— Ни в коем случае! — сразу отрезала Новая тетушка. — Это слишком опасно.

— Я тебе не разрешаю, — вторила Старая тетушка. — Эта девица не заслуживает встреч с родней.

В утро нашего отъезда Новая тетушка пришла в нашу комнату раньше обычного. Она велела Данру сходить к дедушке и попрощаться. Когда мы остались наедине, тетушка принялась читать мне длинную лекцию о Пинат, словно я все еще настаивала, что хочу увидеться с кузиной, и словно была воплощением ее недостатков.

— Может, никто и не знает, что она коммунистка, — сказала Новая тетушка. — Но Пинат все равно плохо влияет на других, может заразить их, как хворью. Нельзя ей этого позволять. Вот почему тебе не стоит с ней встречаться.

Я слушала молча.

В конце своей речи тетушка вздохнула:

— Вижу, с тобой бесполезно спорить. Ну что же, помешать я тебе не могу, но в таком случае я ни в чем перед тобой не буду виновата.

Она бросила на кровать листок бумаги и вышла.

Там оказался адрес и подробные указания: как добраться, на какой автобус сесть и какие ориентиры искать.

Внезапно Новая тетушка вернулась к дверям.

— Не говори Старой тетушке, — прошептала она и исчезла.

Так я поняла, что она сама втайне навещает Пинат. Спустя несколько минут ко мне зашла Старая тетушка.

— Я должна попросить тебя о любезности, — сказала она и положила на кровать небольшой сверток. — Здесь кое-что, что я одолжила у подруги, давным-давно. Мне очень стыдно, что я до сих пор не вернула эту вещь. Если у тебя найдется время, не могла бы ты ей это отнести?

На свертке красовался тот же адрес, который мне только что дала Новая тетушка, но еще на нем было написано имя: «миссис Лу».

— Мне так стыдно, — говорила Старая тетушка, и слезы струились по ее лицу. — Только никому не говори.

Вернувшись в Шанхай, я подождала неделю и пошла к кузине. О своих намерениях я никому не рассказывала. Я вышла в повседневной одежде, в которой обычно ходила на рынок или на прогулку в парк. Отойдя от дома на два квартала, я села на автобус.

Я уже рассказывала тебе о Пинат. Эта девушка обожала комфорт. Ее не интересовало ничего, кроме нарядов и косметики. Она всегда подчинялась моде и не имела собственных идей. Так что можешь себе представить, о чем я думала, пока автобус вез меня в неспокойную часть города.

Я вышла на Сань-Инь-роуд и оттуда пошла по улицам, слишком узким для автомобилей, но заполненным велосипедами и велотакси. Пинат жила в японском районе, где у домов не было углов, потому что они изгибались, как длинные тела драконов. Здания походили одно на другое: все двухэтажные, с крутыми скатами черепичных крыш. На улицах не было тротуаров, только неровная дорога, покрытая угольной пылью и плевками.

Странно, что японцы, так долго прожившие в захваченном ими Шанхае, не селились в лучших частях города. Конечно, в этом районе были и приятные места, но в основном его построили задолго до войны, и эти кварталы казались мне грязными, отвратительно пахнущими и чрезмерно многолюдными. Если бы кто-нибудь спросил моего мнения, я бы сказала, что этот район почти не отличается от китайских.

Я не понимала, почему студентам, писателям и художникам здесь так нравится. Наверное, жить впроголодь, питаясь одними идеями, казалось им романтичным. А еще здесь было очень много проституток, только не тех, высококлассных, которые жили на Нанкин-роуд, где располагались ночные клубы. Нет, этих девушек называли «придорожными женами», и я встречала их на каждом третьем шагу. Они стояли возле крохотных, на три стола, ресторанчиков или винных магазинов, расположенных в узких, не шире собственных дверей, домишках, или у крутых лестниц, ведущих в чайные, устроившиеся на втором этаже.

Потом я вышла на улицу, сплошь занятую книжными развалами. Там везде торговали старыми книгами, картами и журналами. Можно было найти все, от истории и любовных романов до поэзии и политики.

— Запретные истории! — обратился ко мне один из продавцов и показал из-под стола журнал.

На обложке была изображена кричащая и плачущая женщина в объятиях мужского силуэта. Я остановилась, чтобы взглянуть. В журнале оказались рассказы, вроде тех, что мы с Пинат когда-то читали в оранжерее. Стоя там, на улице, я вспомнила эти истории о девушках, которые не послушались родителей и вышли замуж по любви. Печальный конец всегда сопровождался моралью: «Поддашься чувствам — сломаешь себе жизнь», или «Влюбишься и утратишь достоинство», «Не теряй уважения к семейным ценностям, а не то потеряешь лицо». Я даже вспомнила те истории, из-за которых сильнее всего плакала. Мне казалось, что в них описывается трагическая судьба моей мамы.