Однажды Вэнь Фу схватил медсестру за грудь, и на следующий день к нему приставили пожилую сестру. Он цапнул за грудь и ее тоже — ему было все равно!

Вскоре никто не хотел за ним присматривать. Это был и мой позор тоже. С одной стороны, он поправлялся, с другой, ему становилось хуже. Доктора говорили, что мой муж слишком слаб, чтобы его выписывать, и все еще не видит одним глазом. Тогда было решено привязать его за руки и за ноги к кровати, а мне велели убедить его взяться за ум.

Каждый день мне приходилось слушать, как он умоляет развязать его, забраться к нему в постель или раздеться. И когда я не подчинялась, он кричал на меня в полный голос, ругая и обвиняя в том, что я спала с другими пилотами. Он орал так громко, что слышали все, кто был в коридоре.

Я изо всех сил старалась удержать в сердце сочувствие к Вэнь Фу, но в глубине души не забывала, что вскоре он отправится в тюрьму. Я уже представляла себе спокойную жизнь, которая начнется у меня, когда мне не придется больше о нем заботиться.

Но в тюрьму он не сел. Цзяго не стал выдвигать против него обвинений. Оказалось, это Хулань его убедила не делать этого. Потом она объяснила, что сделала это ради меня:

— Я только сказала, что, наказывая мужа, он накажет и жену. Больше ничего.

Я долго ее благодарила: мне, дескать, очень стыдно, что ей пришлось приложить столько усилий, чтобы спасти меня и мужа от такой беды.

— Да я ничего не сделала, и Цзяго не сделал ничего, — сказала она. — А тебе надо забыть, что вообще что-то было.

Когда она так сказала, я поняла, что уж она-то ни о чем не забудет и что теперь я перед ней в долгу, который в свое время мне придется возвращать.

Конечно же, Хулань не знала, что натворила своим вмешательством и как я сожалею об этой ее услуге. И, несмотря на боль, я должна была проявлять благодарность. Это напомнило мне, как однажды в детстве Старая тетушка спросила, какая курица в нашем дворе нравится мне больше всего. Я выбрала ту, что ела у меня с руки, и тетушка приготовила ее в тот же вечер.

В общем, я раз за разом демонстрировала свою благодарность Хулань. Я заказывала кухарке ее любимые блюда и просила приготовить их так, как нравилось ей. Например, овощи держались на пару до тех пор, пока не теряли форму и вкус. Хулань ничего не говорила, и правильно: ни к чему было привлекать внимание к тому, что между нами происходило. Я велела горничной хорошенько убрать в комнатах Хулань и Цзяго, и опять она ничего не сказала. А несколько дней спустя я отдала Хулань большой отрез очень хорошей ткани, сказав, что мне не подходит ее цвет.

Конечно же, я слукавила. Эту ткань, бешено дорогую, замечательного персикового цвета, я выбрала за то, что она удачно оттеняла мою кожу. Отыскать нечто такое во время войны было почти невозможно.

— Мне этот цвет идет не больше твоего. — Хулань хмурилась, но ее рука уже поглаживала отрез.

— Бери, бери, — говорила я. — У меня теперь нет времени шить, раз мне придется ухаживать за мужем.

И Хулань приняла подарок без дальнейших протестов. Она знала, как ужасен мой брак, и позволила прикрыть этот факт несколькими ярдами прекрасной ткани.

Когда мой муж вернулся домой, я приготовила для него спальню. Он еще не окреп настолько, чтобы вставать с постели, поэтому я наняла медсестру, которая ухаживала бы за ним, делала ему перевязки, носила еду и выслушивала его жалобы. Эта медсестра проработала только один день. Следующая — не больше двух. В итоге мне пришлось ухаживать за ним самой.

Цзяго и Хулань навещали его каждый день, что было нетрудно, раз мы жили в одном доме. Однажды к нам пришли три пилота. Я отвела их к мужу, и они обращались с ним как с героем, говорили, что как только Вэнь Фу вернется в строй, Китай сможет быть уверен в скорой победе.

Все знали, что он никогда больше не станет летать. Какой из него летчик с одним глазом? Но все равно со стороны пилотов было очень любезно говорить моему мужу такие вещи, а Вэнь Фу очень радовался, слушая их.

Они были так вежливы, что я пригласила их поужинать с нами, думая, что Вэнь Фу этого бы хотел. Ему всегда нравилось проявлять свою щедрость таким образом. И он действительно сказал:

— Останьтесь, пожалуйста, останьтесь. Моя жена прекрасно готовит.

По-моему, он вспомнил те прекрасные ужины, которые мы устраивали в Янчжоу, когда я лепила по тысяче пельменей. Пилоты согласились, а я пошла вниз, чтобы велеть кухарке принести свежезабитую курицу.

После ужина пилоты, Хулань, Цзяго и я остались за столом, продолжая разговаривать, пока служанки убирали. Сначала мы старались говорить тихо, чтобы не разбудить Вэнь Фу. Я помню, что сначала мы торжественно обсудили близкую победу, — да, никто из нас не сомневался, что Китай скоро выиграет войну и что сейчас дело только в нехватке припасов.

Один из пилотов рассказал, что правительство заключило контракт на покупку американских самолетов, которые привезут из Индии, и что этих самолетов очень много, может, тысяча. Достаточно, чтобы сравнять количество боевых машин с Японией. Другой говорил, что в разных частях Китая возводят авиастроительные заводы — возможно, один появится даже в Кунмине. И мы все согласились, что так лучше всего. Самолеты надо строить самим, чтобы быть уверенными, что они надежно сделаны, а не принесут уйму проблем, как старые русские или новые итальянские машины. Китайские бомбардировщики и истребители были самыми лучшими, очень быстрыми, способными летать по ночам.

Но в то же время мы понимали, что всё это слова, уже не раз сказанные и повторенные. Поэтому спустя какое-то время мы стали вспоминать родные деревеньки и разные истории, связанные с ними. Беседа стала непринужденной. А потом мы запели.

По очереди мы вспоминали бесхитростные песни, которые наши односельчане затягивали на праздниках, уже подвыпив. Один из пилотов умел петь очень высоким, как у женщины, голосом, и мы все вместе спели глупенькую любовную песенку. Потом рассмеялись и повторили: «Десять тысяч облаков, тысяча птиц и сотня слез, мои два глаза смотрят на небо, но видят только тебя, мои два глаза…»

Внезапно мы услышали тяжелые шаги: кто-то спускался по лестнице. Затем раздался грохот: что-то упало на пол. Я вскочила с кресла и увидела Вэнь Фу. Его голова все еще была перебинтована. Он опирался о палку, его бледное лицо покрывал пот, и он напоминал привидение. Поверх пижамы он надел форменную летную куртку.

— Ты еще слишком слаб, чтобы вставать! — закричала я и бросилась к нему, чтобы уложить в кровать. Цзяго и пилоты тоже собрались подняться в нашу спальню.

Но Вэнь Фу взмахнул палкой.

— Как ты можешь петь такое? — прорычал он. — Я — больной мужчина, а ты — здоровая женщина. Я — герой, а ты — шлюха! Твои два глаза смотрят на других мужчин!

Я не понимала, о чем он говорит.

— Это просто дурной сон, — попыталась я его успокоить. — И ты еще болтаешь спросонья. Вернись в постель.

— Лгунья! — орал он. Добравшись до нас, он палкой скинул всю оставшуюся на столе еду на пол. — Ты провинилась! На колени! Склони голову и моли меня о прощении. На колени! — И он со всего маху ударил палкой по столу.

Зрячий глаз был вытаращен, как у пьяного. Я вглядывалась в его лицо, искаженное уродливой гримасой, и недоумевала: как я могла выйти замуж за такого человека? Как я могла это допустить?

Должно быть, Вэнь Фу увидел мои мысли своим слепым глазом, потому что именно в этот миг протянул руку и ударил меня. С размаху влепил мне пощечину на глазах у гостей. Я вскрикнула, хотя боли и не чувствовала. Казалось, щеку жжет от стыда. Все молча смотрели на нас, никто не двигался с места.

— На колени! — заорал он и стал заносить надо мной свою палку.

И вот тогда Хулань толкнула меня в плечо.

— Встань на колени, встань! — закричала она, и я, сама не замечая, послушалась. — Послушай его, попроси прощения. Трудно тебе, что ли?

Я хорошо помню этот момент: ни все эти мужчины, ни Хулань, никто не попытался остановить Вэнь Фу. Они молча смотрели, как я лежу, прижавшись к полу головой. Они не вымолвили ни слова, когда муж велел мне произнести: «Прости, я не права, ты прав. Пожалуйста, прости меня». Никто не запротестовал и не сказал: «Хватит!», когда он заставлял меня молить о прощении снова и снова.