Что же я наделала, уронив эти ножницы! Я позвала служанку и велела выбросить их в озеро. Но в тот вечер ребенок больше не двигался. Я пела, гуляла по дому, но он не реагировал. На следующий день я отправилась в госпиталь, и доктор сказал, что необходимо устроить срочные роды. Но было уже поздно. Хулань находилась там со мной. После того как доктор ушел, она сообщила, что ребенок оказался очень крупным, может, больше десяти фунтов. Но зачем мне было знать, сколько весил мой ребенок? Хулань словно рассказывала, сколько рыбы выловили из моря! Я родила девочку, которая не сделала ни единого вдоха, не пролила ни одной слезинки.
— Ну, это хотя бы был не мальчик, — сказал Вэнь Фу и похлопал меня по руке.
Не знаю почему, но тогда я попросила медсестру принести мне ребенка. Хулань и Вэнь Фу уставились на меня во все глаза.
— Я хочу увидеть ее, чтобы дать ей имя, — твердо сказала я.
Они переглянулись. Я вздохнула.
— Я просто стараюсь поступить разумно. Надо отправить малышку на небо, дав ей имя. Она там вырастет, и когда мы сами окажемся на небесах, то сумеем ее позвать и, может, попросить позаботиться, о нас в следующей жизни.
— Да, это разумно, — согласилась Хулань.
Потом они с Вэнь Фу вышли. Наверняка они думали, что я стану оплакивать ребенка, и просто не хотели стыдиться за меня, наблюдая за этим.
Когда медсестра ее принесла, я даже не встала, чтобы посмотреть. Я лежала в кровати, не повернув головы. Мне хотелось запомнить ее живой, и я стала думать о том, как мы вместе с ней танцевали, как она реагировала, когда я с ней говорила. И только потом я смогла заставить себя на нее посмотреть.
Она действительно была большой. И так много волос… Уши, прямо как у меня. Крохотный ротик. Но кожа — цвета камня. Маленькие ручки были сжаты в два тугих кулачка. И только попытавшись расправить пальчики, я начала плакать. Если бы моя девочка родилась в Шанхае! Если бы не было войны! Если бы только я не уронила эти ножницы!..
Но мне удалось быстро отогнать от себя грустные мысли и снова стать сильной. Люди в деревнях голодали и погибали в боях. Люди вообще часто умирают, просто так. Поэтому когда умирал младенец, его родители могли утешаться мыслью, что это хотя бы позволило ему избежать страданий.
На следующий день мы поехали к подножию Западных холмов, которые называли Спящими Красавицами. Холмы действительно походили на девушек, спящих на боку. Там мы ее и похоронили. Я сказала всего несколько слов:
— Она была хорошим ребенком. Никогда не плакала.
И там я дала ей имя в честь одного из озер Нанкина — Мочу, Беспечальная. Потому что она никогда не печалилась.
Долго я не прикасалась к ножницам, хотя и с трудом отказалась от шитья и вязания. Как я и говорила, в Куньмине было нечем заняться и не на что смотреть, особенно днем. И некому сказать, что тебе скучно, и позвать кого-нибудь в кино. Оставалось только маяться. Поэтому так уж вышло, что спустя много пустых серых дней я купила новые ножницы и опять начала шить.
Хулань как-то сказала мне:
— Я слышала, что в Юньнани делают лучшие ножницы, острые и крепкие. И это действительно так, я нашла такие пару недель назад.
Она сказала, что многие торговцы продают тут ножницы, но самые лучшие можно найти в маленьком магазинчике на одной из улиц, отходящих от рынка, в старой части города. Там ножницы лучшего качества и стоят дешево. Она сказала, что вывески у этого магазина нет, но его несложно найти.
— Иди на север по пешеходному мосту к озеру, — сказала она. — Ищи старика, торгующего супом. Как найдешь, поворачивай от него к прилавку с вяленой рыбой. Продолжай идти, пока не увидишь девушку с корзинами, наполненными старой обувью иностранцев. Оттуда снова поворачивай, там только один поворот, и иди, пока не дойдешь до изгиба дороги. Там дома получше, с побелкой, на некоторых вывески. Так вот, ищи место, где торгуют большими кусками соли. Оттуда иди в противоположную сторону, и через пять минут выйдешь на рынок. Девушка с ножницами будет сидеть прямо на улице, за столом.
Разумеется, я заблудилась. Кто бы не заблудился по такому рассказу? Старой части города более тысячи лет, и, бродя по тем улочкам, я думала, что за это время они ничуть не изменились. Улицы вились, пересекались и заканчивались неожиданными тупиками. Некоторые, странно изломанные, были вымощены грубым камнем, стершимся от времени и множества людских подошв. По обе стороны на них теснились маленькие домишки, отчего улочки казались еще уже. Эти улицы еще ни разу не видели автомобиля.
Заблудившись, я почти час бродила по очень неприятным местам. Хоть на мне и было простое платье, женщины рассматривали меня и показывали пальцем на мои туфли. Маленькие дети бежали следом, крича: «Кушать! Кушать!», и тянули ко мне ладони. Я озиралась в поисках кого-нибудь, к кому можно обратиться за помощью, но на меня смотрели только пустые лица без малейшей искры дружелюбия.
Так я шла, с детьми, следующими за мной по пятам, мимо окон с отвратительными запахами несвежей еды. Я видела в дверях одного из домов нагую по пояс женщину, кормившую ребенка. На скамье сидел старик, который, завидев меня, стал смеяться, а потом зашелся кашлем. Он так им давился, что я подумала, что он умрет прямо там. У меня ныло горло от попыток сдержать слезы.
Наконец я добралась до полной людей улицы пошире. Она привела меня к рынку. Вокруг столпилось столько детей, что я не могла больше сделать ни шагу. Тогда я сунула руку в кошелек, вытащила несколько монет и осыпала ими попрошаек. Они взвизгнули и бросились на землю, борясь за небогатую добычу.
Я решила спросить, как найти велотакси, чтобы добраться домой, и подошла к молодой босоногой женщине с грязным лицом и густыми неаккуратными косинами. Она сидела за бамбуковым столом. Не успев задать вопрос, я увидела, что перед ней лежат ножницы. Правда! Бывает же так, что иногда тебе кажется, что жизнь играет с тобой злую шутку? И что иногда ты с большим трудом добиваешься чего-то, что оказывается тебе совсем не нужным?
Ножницы лежали аккуратными рядами на выцветшем красном лоскуте. Всего двух типов, но самых разных размеров, от крохотных до огромных. Первые были очень простыми: острые лезвия, но никаких украшений на ручках. Вторые — довольно красивыми, в форме журавля. Такие вещи скорее увидишь в дорогом магазине в Шанхае, и я очень удивилась, найдя их здесь. Лезвия были тонкими и изогнутыми, походившими на длинный клюв. В месте пересечения лезвия скреплялись гвоздиком, напоминавшим птичий глаз. А две петли, в которые вставлялись пальцы, напоминали крылья.
И как мастеру удалось их сделать совершенно одинаковыми? Я взяла одни ножницы в руку, открыла и закрыла клюв птицы. Казалось, что журавль говорил и летел одновременно. Как умно и красиво!
— Кто сделал эти ножницы? — спросила я женщину.
— Их делают только члены нашего клана, — ответила она и улыбнулась.
И тогда я увидела, что у нее нет передних зубов. За одно мгновение девушка превратилась в настоящую старуху.
Я взяла ножницы побольше, и продавщица протянула мне кусок какой-то грязной тряпки, предлагая испробовать остроту лезвий.
В дверях позади нее появился маленький мальчик, совершенно голый.
— Мам! — заплакал он.
— Подожди! — шикнула на него мать. — Не видишь, у меня очень важная гостья.
Ребенок вернулся в дом.
— Я не просто хвастаюсь, — заговорила она, шепелявя. — Попробуйте ножницы везде в этом городе и увидите, что они далеко не настолько же остры. Это потому, что наш род занимался изготовлением ножниц многие тысячи лет, десятки тысяч, может быть. Вот, попробуйте эти. Качество превосходное.
И она снова протянула мне кусок тряпки. Ножницы действительно легко разрезали ткань.
— Это мастерство течет в жилах каждого из нашей семьи, — сказала женщина и пошевелила пальцами. — Мы передаем его из поколения в поколение, через кровь и с помощью обучения. Младших сначала учат делать иглы с большими ушками, и только потом ножницы.
