На следующее утро Хулань рассказала, что же произошло. По словам Цзяго, они выехали за город, со стороны ворот Южной стены, перебрались через небольшой холм, спустились по длинной узкой дороге и свернули, как думалось Вэнь Фу, в открытое поле. Муж ехал очень быстро, гоняясь за кроликом, и воображая, что кролик — это японский самолет. Но кролик оказался шустрее и постоянно менял направление бега. Он взбежал на возвышенность, и машина последовала за ним. Вдруг дно автомобиля резко зацепилось за камни, и он застрял на них, словно одна черепаха на другой.

Муж попытался съехать с камня, Цзяго вышел и попробовал подтолкнуть машину. Тогда Вэнь Фу нажал педаль газа до упора, заставляя колеса крутиться в воздухе, а машину рычать. И вдруг — бах! Из-под капота повалил черный дым и показались языки пламени.

Оба выскочили из машины и стояли, глядя, как она горит на груде камней. Пламя поднялось выше, и им пришлось отойти подальше. И тогда, ища взглядом, чем потушить огонь, в его отсветах они увидели, где оказались. Все поле вокруг них покрывали такие же кучи камней, словно сотни черепах — дно давно пересохшего моря.

Еще до того, как Хулань это сказала, я поняла, что сделал Вэнь Фу. Он заехал на деревенское кладбище!

Хулань скрестила руки на груди.

— Разумеется, я отругала Цзяго. Как можно быть таким беззаботным! Следовало внимательнее руководить твоим мужем!

Я должна была заплакать, когда она рассказала мне, как Вэнь Фу разбил ту злосчастную машину.

Я должна была сходить с ума от злости из-за того, что он так глупо потерял мои четыреста юаней.

Но вместо этого я смеялась. Хулань подумала, что я и вправду сошла с ума, потому что я так хохотала, что у меня потекли слезы из глаз. У меня просто не было сил что-то ей объяснять.

Поэтому мне не пришлось описывать ей, что я чувствую. Как представляю себе выражение лица мужа, когда он понял, что попал на кладбище, и маленький «фиат», догорающий на камнях, — там, где плакальщики приносят дары усопшим. И как я рада, что погибший кантонский пилот вернул себе свою машину.

Тем же утром мы с Хулань отправились в город.

Я надела длинное зеленое пальто и повседневную обувь, потому что до центра города было три или четыре ли[12]. Что такое «ли»? Наверное, половина вашей американской мили. Добирались мы пешком, но это было так же привычно, как тебе, скажем, сесть в машину, чтобы проехать два квартала до продуктового магазина.

По дороге я зашла на почту, чтобы отправить еще одну телеграмму, на этот раз Пинат, которая уже была замужем за богатым мужчиной в Шанхае, как и предсказала гадалка. Я попросила Бетти написать все тоже: «Мы скоро таонань». Но на этот раз добавить: «Отправь четыреста юаней прямо Цзян Уэйли, лично». Бетти не стала спрашивать, что случилось с предыдущими четырьмя сотнями, но, думаю, она и так это знала.

После почты мы направились на рыночную площадь за продуктами. Было очень холодно, и я помню, как смотрела на серое, затянутое облаками небо со словами:

— Может, сегодня опять пойдет снег?

Хулань тоже посмотрела на небо.

— Мало облаков, — заметила она. — Во всяком случае, я слышала, что снег падает только один или два раза за зиму, и уж точно не два дня подряд.

На рынок мы пришли около десяти часов, а торговцы стояли возле своих товаров с самого восхода. Поэтому они были очень рады поторговаться, просто чтобы разогнать кровь. На краю торговой площади мальчишки сидели на корточках возле овощей, аккуратно сложенных прямо на земле. А в центре стояли ряды столов с корзинками с тофу и весами, горками сладкого картофеля и белой репы, коробами сушеных грибов, мисками с живой рыбой, пресноводными крабами с мягким панцирем, пшеничной, яичной и рисовой лапшой.

Мимо, выдыхая клубы пара, шел людской поток длиной с дракона. В этот утренний час люди были еще веселы, полны сил и размышляли, что бы сегодня приготовить на ужин.

Мы с Хулань пошли на сладкий запах жарящихся каштанов и оказались возле торговца, помешивавшего в корзинке темные плоды. Миновало три часа после завтрака, и мы решили себе не отказывать в лакомстве. К тому же горсть теплых каштанов с легкостью согрела бы руки.

— Вовремя вы, — сказал торговец. — Я всего полчаса назад, когда полопалась шкурка, добавил мед. — И он насыпал по шесть каштанов в два бумажных рожка.

Я только очистила один, собираясь отправить в рот его дымящуюся мякоть, как раздался истошный крик:

— Японские самолеты! Беда!

И вскоре издалека действительно донесся гул моторов, походивший на раскаты грома.

Все, торговцы и покупатели, бросились врассыпную. В суматохе корзина с каштанами опрокинулась на землю. Курицы кудахтали и бились в своих клетках. Хулань схватила меня за руку, и мы тоже побежали, словно надеясь перегнать самолеты. Рокот моторов становился все громче, пока самолеты не нависли у нас прямо над головами. Мы знали, что скоро посыплются пули и бомбы. Потом все вокруг нас одновременно упали, как от сильного ветра пшеница в поле. Я тоже стала падать. Хулань тянула меня вниз.

У меня был уже большой живот, и мне пришлось свернуться на боку.

— Нам конец! — закричала Хулань.

Я повернулась лицом к земле и прикрыла голову руками. Самолеты грохотали так громко, что я не слышала криков вокруг себя. Я чувствовала, как дрожат руки Хулань, лежащие на моих плечах. Или это я так сильно дрожала, что заставила дрожать и ее руки?

И тут звуки стали уходить. Сердце колотилось в груди — значит, я была все еще жива. Как и остальные, я принялась осторожно приподниматься. Я чувствовала себя настоящей счастливицей и была очень благодарна за свое везение. С разных сторон до меня доносились голоса:

— Благодарю тебя, Богиня милосердия!

— Спасибо!

А потом самолеты вернулись, и благодарность быстро превратилась в проклятия. Мы снова опустили головы, и я уже думала, что эти слова проклятия станут последним, что я услышу. Самолеты так и летали туда и обратно, и людские головы то поднимались, то опускались, словно мы кланялись этим страшным летающим машинам.

Я была так рассержена! И так напугана… Мне хотелось вскочить и побежать, но мое тело затекло и отказывалось повиноваться. Я отчаянно желала жить, но мысли мои были только о смерти. Может, из-за того, что люди вокруг меня плакали и тянули речитативом: «Амитаба! Амитаба!», призывая буддистского проводника в загробную жизнь.

Я подумала: а вдруг я уже умерла? Как определить? Кажется, я перестала дышать, вот только мысли по-прежнему лихорадочно бьются в голове, а руки ощущают холодную жесткую землю. И я все еще слышу звук летящих самолетов, который, похоже, уносится все дальше и дальше.

Речитатив оборвался, но никто не отваживался подняться. Все лежали тихо, не шевелясь. Прошло несколько долгих минут, и я услышала чей-то шепот. Я чувствовала, как люди вокруг меня постепенно выпрямляются. Кто-то стонал, где-то плакал ребенок. Я не хотела поднимать глаза, чтобы не видеть, что случилось. Хулань трясла меня за плечо:

— Ты не ранена? Вставай!

Но я не могла двинуться и не доверяла своим органам чувств.

— Вставай же! Да что с тобой?

Она помогла мне встать. Мы все медленно поднимались на ноги — снова как стебли пшеницы на большом поле. И все шептали вслух одно и то же:

— Крови нет.

А затем Хулань воскликнула:

— Крови нет! Только снег!

Во всяком случае, так ей сначала показалось. И, услышав ее слова, я тоже подумала, что это снег. Крупные хлопья покрывали улицу, лежали на спинах людей, скорчившихся на земле.

Но потом, подняв глаза, я увидела, как каждая снежинка, упавшая с неба, превращается в тонкий лист бумаги. Рикша, стоявший перед нами, подхватил один из этих листов и протянул его мне:

— Что тут сказано?

На листе был нарисован японский солдат, держащий на плечах маленькую китайскую девочку.

— Это от японского правительства, — ответила я. — Тут сказано, что если мы не будем сопротивляться, нам нечего бояться, нам не причинят вреда.