Она была единственной дочерью в состоятельной и образованной шанхайской семье. Ее мать приехала из Сучжоу — города, где рождаются женщины с прекрасными бархатными голосами. Даже шанхайцы подтвердят, что у жителей Сучжоу самый благозвучный выговор. А обитатели Нинбо настолько хороши в бизнесе, что спорят с оппонентом даже после заключения сделки. Так что мама уже родилась с натурой, состоящей из двух половин, которым сложно было ужиться в одном человеке.

Мне кажется, мама обладала классической красотой, такой, о которой другие девушки читают в книгах и заливаются слезами, мечтая, чтобы о них были написаны подобные строки. Однажды она прочла мне историю о красивой, но одинокой девочке. Та заглянула в пруд и подумала, что наконец нашла подругу, которая не будет ей завидовать. Девочка не поняла, что мерцающее лицо, улыбающееся ей с водной глади, — ее собственное. В конце истории мама воскликнула:

— Какая чепуха! Кто же не узнает себя, если внимательно посмотрит на отражение?

Моя мама смотрелась не в пруд, а в зеркало. Каждый вечер. Так что, если быть честной, мне придется признать, что она относилась к своей красоте с гордостью и даже легким тщеславием.

И конечно, ей было чем гордиться. Ее кожа напоминала цветом то ли белый нефрит, то ли летний персик. Хотя, возможно, такие сравнения приходят на ум потому, что мама теперь кажется мне сказочным персонажем с голосом, подобным звуку флейты, кожей белой, как нефрит, и движениями плавными, словно речные воды. И зачем сказки так описывают женщин, заставляя нас верить, что и нам полагалось родиться красавицами?

Может, моя мать вовсе не была так уж хороша, и мне просто хочется помнить ее такой. Но зачем тогда мой отец на ней женился? Столь уважаемый человек мог получить в жены любую, чем и он пользовался. В те времена вторую, третью или четвертую жену брали только затем, чтобы она подкрепляла престиж мужа своей красотой. Так что, видимо, мама действительно была красивой. Я думаю так не из-за того, что наслушалась дурацких сказок.

К тому же мама была умна и сметлива и, как я уже сказала, ей дали хорошее образование. Она окончила миссионерскую школу в Шанхае, первое китайское учебное заведение, куда принимали девочек. Это все потому, что ее отец, мой гунь-гунь, сам был очень образованным человеком, ученым. Он руководил учреждением, отвечавшим за реформы в международных отношениях, или чем-то в этом роде. Тогда многие высокопоставленные люди отправляли своих дочерей учиться. Так повелось в современном мире: учить сыновей и дочерей, чтобы показать, что ты уже вышел из феодальной эпохи. Но гунь-гунь не хотел посылать дочку во Францию, Англию или Америку, как делали некоторые, желая заодно показать, насколько они богаты. Все эти девушки вернулись домой с коротко остриженными волосами и лицами, загоревшими от игры в теннис под солнцем. Гунь-гуню не нравились манеры этих девиц, так чего ради он позволил бы дочери стать одной из них? И когда в 1897 году в Шанхае открылась первая миссионерская школа, дедушка отправил маму туда.

Я слышала, что там она учила английский язык, хотя я ни разу не слышала от нее ни слова на нем, кроме «печенье». Новая тетушка, которая ходила в ту же школу, говорила, что мама училась неважно, даже из рук вон плохо, и что я, похоже, пошла в нее. Еще она говорила, что вздорный характер и склонность к непослушанию я тоже унаследовала от матери.

Новая тетушка рассказывала, что однажды во время молитвы в той самой школе одна из монахинь громко испустила газы — случайно, разумеется, — и тогда моя мама рассмеялась и сказала: «Господь вас слышит!»

— Уж не знаю, почему ее так любили монахини, — говорила тетушка. — Но они однажды сказали ей: «Мы усердно молимся за тебя, малышка. Если ты станешь христианкой, то после смерти окажешься в раю». А она ответила: «Не хочу оказаться на небесах для иностранцев, когда умру».

И знаешь, что сделали эти монахини? Рассмеялись!

И всё!

Новая тетушка страшно завидовала маме! Она то и дело повторяла:

— Я никогда не была безобразницей вроде твоей матери. Почему же монахини не молились так усердно за меня?

Старая тетушка не училась в той школе, она вообще нигде не училась. Она выросла в консервативной семье, и воспитывали ее в соответствии со старыми традициями, которые гласили: глаза девушки не должны смотреть на книги, только на шитье. Уши даны девушке для того, чтобы хорошо слышать приказы. Рот девушки должен быть мал, использовать его полагается редко и лишь затем, чтобы выразить благодарность или испросить разрешения. Разумеется, такое воспитание сделало Старую тетушку очень категоричной в суждениях.

— Виной всему было ее образование, — утверждала она. — Вложили западные мысли в китайскую голову, и все там забродило. Это как есть иноземную пишу — только живот разболится. Вот так и с головой. Иноземные учителя хотят насадить свои порядки во всем мире. Мол, Конфуций — это плохо, а Иисус — хорошо! Девочки могут стать учительницами, девочкам не обязательно выходить замуж! Вот зачем они этому учат? Всё вверх ногами ставят. Вот это и привело ее к беде.

А потом Старая тетушка принималась меня предостерегать:

— Уэй-Уэй, маленькая моя, не слушай учителей.

Посмотри, куда это завело твою мать!

А по мне, маму подвело не образование, а судьба.

Образование лишь сделало ее несчастной, заставив думать, что она не сможет изменить мир, который ее окружает, как бы она ни меняла свою жизнь.

Дядюшка часто говорил, что ничего бы этого не случилось, не будь мама единственным ребенком в семье. Вот она и получила все упрямство и силу характера, которым полагалось перейти к сыну. Что еще хуже, ее родители позволили ей остаться дома и стать еще сильнее. Они думали, что смогут подождать и выбрать мужа для своей единственной дочери, когда ей исполнится, скажем, двадцать два. Но пришли революционеры и свергли маньчжурцев. Это произошло в 1911-м, матери тогда был всего двадцать один год. Пришел конец династии Цзинь, а вместе с ней — и научной работе гунь-гуня.

Слуга, принесший плохую новость, поведал ее дедушке во время обеда, когда тот жевал распаренную жилу. Вдруг гунь-гунь закричал, как обезумевшее животное, и раскусил собственный язык на две части. Или сначала раскусил язык, потом закричал. Так или иначе, когда он откинулся назад, на пол вместе со стулом упало уже мертвое тело. Рухнуло и положение семьи, потому что все решили, что гунь-гунь наложил на себя руки, не в силах пережить конец династии Цзинь.

Мать моей матери, моя ха-бу, стала вдовой, совсем небогатой. Она не торопилась выдать дочь замуж, надеясь, что, когда состарится, та станет заботиться о ней. Так учил Конфуций. Не знаю, почему все считают Конфуция таким праведным и мудрым. Он же заставил всех презирать друг друга, а женщин ставил ниже любого мужчины!

В общем, маме шел уже двадцать один год, и ее научили сомневаться в мудрости Конфуция. Может, она и хотела замуж, может, нет, кто теперь знает? Но мама предпочла бы сама выбрать себе супруга. Дядюшка всегда говорил: «Вот из-за чего у нее. все беды: вздумала жить своим умом!»

Новая тетушка с ним не соглашалась: все беды, дескать, от романтических бредней — и от маминого глупого желания выйти замуж по любви.

Когда моей матери исполнилось двадцать шесть, она познакомилась со студентом из Университета Фудань, журналистом — старше ее, лет, наверное, двадцати девяти: своим образованием он занялся довольно поздно.

Он был марксистом, как раз таким человеком, которого гунь-гунь возненавидел бы всей душой. Новая тетушка говорит, что все о нем знает, потому что после маминого ухода перерыла ее вещи и нашла вырезку из газеты со статьей о студенте-революционере по имени Лу. Должно быть, том самом, которого любила мама. Иначе зачем бы ей хранить эту статью?

Статья, по словам Новой тетушки, была очень плохо написана. Сплошная патетика. Горстка сомнительных фактов, остальное — вода да старый рис. Если обобщить, в статье в стиле старой героической сказки и в весьма романтическом духе говорилось следующее.