— Тебе теперь еще сильнее ужесточили режим?

— Только колледж и домой.

— Неприятно. Но это нужно пережить. Пока тебе нет восемнадцати, родители имеют право воспитывать по своему усмотрению, к сожалению.

— Даже когда наступит восемнадцать, это ничего не изменит. Они, все равно, будут держать меня в ежовых рукавицах. Папа так гордится своей родословной, всегда повторяет, что у нас в семье не было и не будет непутевых.

— А Матвей, я так понимаю, тебе нравится?

— Нравится… Но сегодня поступил подло.

Делаю вопросительное лицо. Значит, сегодняшние слезы о другом.

— Я пошла за него поболеть. Мы с девчонками так радовались, что они выиграли первый сет, я даже отвлеклась от своих невеселых мыслей. Но в перерыве к нему подошла Исаева с третьего курса, накинулась на него с объятиями. И он не отказал, тоже стал ее обнимать. А все потому, что я попросила ко мне не подходить. Просто, если сейчас меня с ним увидят, и родители узнают, меня вообще посадят под домашний арест, а у него будут неприятности. И самое обидное, что он видел, что я в зале.

— М-да… Знаешь, Сабина, Матвей не простой парень, с ним будет сложно. Он привык ко вседозволенности в своем окружении, девочки штабелями перед ним ложатся, преподаватели не могут приструнить, он сам себе Боженька. Но, если ты поймешь, что действительно хочешь с ним чего-то большего, нужно научиться ставить его на место. Он прет, как ледокол, не думая о последствиях, тормози его, не дай себя переехать. Но в то же время, он не такой поверхностный, как хочет показать. Если сможешь узнать его настоящего, сможешь построить и отношения.

— Я не умею ставить на место. И добиваться своего не умею. И Матвей это знает. Меня так воспитали, а сейчас вообще поставили в такие рамки, что дышать свободно не получается. Мне запрещают с ним встречаться. В категоричной форме. А то, что он не такой, как все о нем думают, это я уже давно поняла.

На столешнице звонит мой мобильный, на дисплее высвечивается «Вадик», беру трубку.

— Алло!

— Привет, родная.

— Привет, ты уже в городе?

— Да, час назад приехал, в офисе завал. Посмотри, пожалуйста, в моем сером пиджаке в шкафу, в кармане флешка должна быть. Все обыскал, сейчас вспомнил, что туда положил.

— Сейчас, — иду в спальню, нахожу нужный пиджак, их в моем шкафу скопилось уже до десятка, — нашла.

— Отлично! Я пришлю Дениса, передай ему.

— Я сейчас к тетке собиралась, буду ехать мимо, могу завезти.

— Вообще замечательно. Тогда Дениса отправлю в другом направлении.

— Хорошо, до встречи.

Выхожу обратно, Сабина уже помыла посуду, сложила на сушку и вытирает руки полотенцем.

— Я поеду, по времени через полчаса нужно быть дома.

— Хорошо. Не отчаивайся, жизнь не стоит на месте, в ней всегда что-то меняется. И у тебя изменится. Возьми паузу, пусть родители остынут. А там разберешься как быть дальше.

— Спасибо вам большое, мне прямо легче как-то стало, — улыбается она.

— Если будет плохо, приходи. И если хорошо, тоже можешь приходить, вдруг появится желание.

— Хорошо.

Она одевается и попрощавшись, выходит.

Закрываю за ней дверь и чувствую яростную неприязнь к ее родителям. Если так и дальше будут держать ее под колпаком, сломают девчонку окончательно. Она уже оторвана от жизни сверстников, а дальше будет еще сложнее.

Взрослому человеку очень нелегко жить дрессированной собачкой, особенно если разыгрались чувства. А их видно невооруженным взглядом.

Первая любовь, испорченный парень и запрет на него. Как все это кажется важным в таком возрасте. Почему взрослые не видят, как всерьез страдают их дети, пока пекутся о своих чувствах, о своих желаниях видеть в детях то, что хотят самолично они, навязывая стандарты поведения, заранее зная, что для них лучше? Понятно, что здесь еще наложился отпечаток культурных традиций, отец Сабины — мужчина с кавказскими корнями и менталитетом. Но быть серой мышкой в нашем мире среди продвинутых сверстников, то еще испытание. Тем более, девочка очень красива и неглупа. Понимает ведь, насколько другой могла бы быть ее жизнь, если бы давали хоть капельку свободы. Хотя Титов та еще история. Даже и не знаешь, что лучше. Ох уж эта их порода, разбивающая сердца!

До офиса добираюсь уже к трем, поднимаюсь на этаж Мегастроя.

— Добрый день, Лада. Вадим Александрович у себя?

— Да, но у него Романов.

— Хорошо, — все же направляюсь к двери. Думаю, ни Вадим, ни Мирон не будут против, если я прерву их на несколько минут. Тем более, я уже позвонила тетке, что выехала, она сказала, что они не начинают обедать, ждут меня.

— Яна Эдуардовна, вы куда? — говорит секретарша. — Вадим Александрович категорически не разрешает никому входить, когда у него посетители.

— Давайте так — если к вам будут претензии, я возьму это на себя. Будем считать, что вы меня предупредили.

Она возмущенно смотрит мне вслед, а я улыбаюсь про себя. Все претензии Никольского я нивелирую ближайшей же ночью. В этих вопросах я уже подкована.

Стучу и открываю дверь.

— Привет. Меня предупредили, что ты не один, но я подумала, что ты не будешь против, если я ворвусь, — дарю ему свою самую чарующую улыбку.

— Привет, — отвечает Мирон.

— Привет, — уголок губ Вадима едва приподнимается, но глаза загораются восхищением.

Я надела новый наряд, купленный в Париже — короткая юбка-трапеция, приятного желтого оттенка объемный свитер, заправленный спереди по последнему модному веянию и замшевые свободные сапоги цвета хаки. Я сейчас точно знаю, что выгляжу очень стильно и мне идет. Вадим удовлетворенно сканирует меня, пока я подхожу, а потом поднимается навстречу и целует в щеку.

— Ладно, ребятки, я пойду. Засиделся тут, накурился, — встает с кресла Романов.

— Давай, созвонимся, — говорит Вадим.

Когда за ним закрывается дверь, Никольский притягивает меня к себе и крепко зажимает в объятиях. Вдыхает запах за ухом.

— Ммм, соскучился.

— Приедешь сегодня?

— Да. Напиши мне, когда домой от родственников выедешь.

— Хорошо.

— Корнев в пятницу на День рождения пригласил. Постарайся все свои дела подбить, поедем на дачу на все выходные после гулянки. Что-то я устал, хочу полный релакс, — прикусывает меня за подбородок.

— На выходные сильные осадки обещают, так что я с удовольствием отсижусь у камина с видом на снегопад, — чмокаю его в губы.

— Ладно, давай флешку, а то мне еще в одно место нужно съездить, пока не стемнело.

Выхожу из здания, направляюсь через парковку к своей машине, но мой мозг прошивает молнией. Я же только что прошла мимо Ламборгини Вадима?

Разворачиваюсь, смотрю на номер — ну да. Что-то неприятно колет внутри. Не обман же зрения? Возвращаюсь, заглядываю через стекло. На заднем сидении лежит букет белых роз и мягкая игрушка, белый медвежонок. В одно место, значит, надо съездить?

Внутри зарождается мелкий тремор. Холодный комок собирается в груди, давно я не ощущала себя так гадко. Сквозь панорамные окна здания вижу выходящего из лифта Никольского и спешу укрыться в своей машине. Он выходит, садится за руль и отъезжает с парковки.

В этот момент возникает единственная возможная для меня мысль, может и неправильная, может сокрушительная, но единственно приемлемая сейчас. Вылетаю из своего авто, подбегаю к высадившему пассажира у входа, такси и прошу ехать за вон той машиной.

Яна

Мы едем за город. Меня колотит все сильнее и голову разрывает поток хаотичных мыслей. К кому он едет? Почему так завуалировал? А что я буду делать, если сейчас он скроется за воротами какого-нибудь частного дома? Буду сидеть и ждать? И что дальше? Устраивать допрос или делать вид, что ничего не знаю? Я ведь так не смогу, да и не хочу.

Но мы проезжаем и частный сектор, и мне уже совсем не по себе. Впереди только трасса и лес по обе стороны. А потом Ламборгини сворачивает в поворот по асфальтированной, к моему удивлению, дороге. Мы движемся еще метров двести, и я вижу, что машина впереди сбавляет скорость.