«Жизнь только к шестидесяти годам начала налаживаться, – размышлял Владимир Ильич, возвращаясь на гудящих ногах на пятый этаж своей древней хрущевки. – Даже секс наладился, – отмечал он, близко снюхавшись с двумя отличными девушками – фриками Надежды Бабкиной и Мерилин Монро.

Вот из-за возрастных проблем он и сходил в храм в те три дня, когда икона была в Москве, озвучив просьбу – стать настоящим Лениным, чтобы работать на Красной площади в обличье вождя мирового пролетариата и не бояться больше усыхания собственной кожи. «Ленину-то все равно, а мне – прибавка к пенсии, жизнь-то в Москве дорогонькая», озвучил он свое желание в храме и стал ждать.

Ждал-ждал, но как мазал себя гримом перед зеркалом в ванной, так и продолжал мазать целых две недели после посещения храма. Как был слегка сходен, так и остался, смирясь поневоле с текущим от майского солнца гримом и отходя за угол и подправляя его, как все время делал в жару... А в прошлую пятницу неожиданно умер! Прямо на Красной площади в конце рабочего дня.

Лежал на синей брусчатке в синем галстуке в горошек, в жилетке потертой... Брючки черные задрались, обнаружив черные хлопчатые носки, пиджак и кепка почти ленинские валялись где-то метрах в двух, словно отползли от умершего хозяина подальше, надеясь, что подберет их кто-нибудь, вполне еще живой, и поносит... И хитрое выражение на лице Чугунова, которое не стерлось вместе со смертью, зачем-то осталось...

– Кто тут фрик Ленина?.. – спросил с верхотуры роста какой-то человек хриплым голосом. – Где он лежит?.. Ага, видим... Там труповоз за ним приехал.

Толпа норовила потихоньку разбрестись, было совсем уж поздно, и к покрытому куском полиэтилена фрику подошли два санитара с носилками. Одним был тот самый Максимилиан Хруслов.

Санитары, не торопясь, загрузили мертвого старичка в машину «Скорой» и закурили... Водитель с кем-то оживленно разговаривал по рации, время терпело, и можно было перекурить...

– Ага... ага, слушаюсь, – дважды повторил водитель. – Все, поехали, сейчас сгрузим покойничка – и домой.

– В какой морг? – поинтересовался Максимилиан, зело уставший за длинную смену.

– Да не в морг, не в морг!.. – Водитель хмыкнул и вытер матерчатой кепкой вспотевший лоб.

Санитары пожали плечами и сели в кузов машины, где лежал напудренный и симпатичный покойник.

– Похож на кого-то. – Максимилиан с удивлением разглядывал новопреставленного в жилетке и с красной вялой гвоздикой в петлице.

Второй санитар на покойника не смотрел, он категорически не любил покойников и разговора с Максимилианом не поддержал.

Чугунов помнил, как внезапно умер – на том самом месте, где стоял, примерно в ста шагах от коробки Мавзолея.

...как глубокая черная бархатная дыра раскрылась над головой и засосала его в себя за пару секунд, даже не поперхнувшись маленьким мужчиной.

...потом он урывками оживал и видел, как его роняют на заплеванный каменный пол, потом снова несут и до обидного неаккуратно раздевают на каком-то металлическом столе и кладут в ванну.

Он очнулся и обвел глазами место, в котором находился, лишь не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, видел темноту и свет, а когда стал различать быстро чередующиеся лица людей, жадно глядевших на него, – внезапно понял, где он!..

«Да вы с ума посходили все?! – хотелось прокричать ему. – Я не согласен! Вы что?!»

Да, да... Он, Владимир Ильич Чугунов, урожденный курянин, лежал на месте мумии Ленина в одноименном Мавзолее на самой Красной площади в Москве.

– Смотри, а мумия-то помолодела и смотрит, – по губам считывал он реплики многих глазастых посетителей и изо всей силы подмигивал им, пытаясь открыть зашитый рот, чтобы...

Так исполнилось одно из желаний о счастье (не очень точно сформулированное).

Прошло уже больше месяца с того момента, как образ чудотворного «Ионы – Счастья Лучезарного» приехал из Аделаиды на улицу Цандера и уехал в ту же сторону, и практически все желания и мольбы о счастье начали потихоньку исполняться, или к этому все неуклонно шло.

Наташа Тупицына за месяц сидения на шоколадной диете похудела почти на пуд и стала весить завидные 90 килограммов, что, согласитесь, практически начало модельной внешности – 90—60—90. Печатать ее – не печатали, но и отказов после «Эскимо» она больше не слышала. Видимо, думали в издательствах, чесали головы... А это, согласитеь, внушало чрезвычайно большие надежды и... опасения.

Бабушка Моркокина вовсю невестилась с дедом Васей из соседнего подъезда и по ночам бегала к нему, как девочка.

– Сбылось! – просыпалась ночью бабушка в пыльной квартирке деда и слушала с замиранием богатырский храп Василия Макарыча Уркаганова сбоку от своей левой заблудившейся ноги.

«Резвая моя», – хвалил дед Вася старушку.

Бабушка Рая жмурилась и улыбалась.

– Шестьдесят – не возраст, – бормотала она, засыпая под храп деда Василия.

Наум Красавицын неожиданно для себя попал в реанимацию: его желание тоже неожиданно сбылось, и рокер Квач Духовный обратил на него свое внимание прошедшей ночью... В маленькой палате реанимации едва теплилась в аппарате искусственного дыхания жизнь Наума по возвращении из почти умерших обратно, в эту завидную реальность.

Санчес Енотов целый месяц коптил небо и не воровал, так был напуган и обескуражен той находкой на кровати, но сегодня, наконец, не выдержал и пошел на дело.

То, что он просил, – не сбылось. Но оно и не могло сбыться, вдруг понял Санчес. Ведь его желание напрямую было связано с воровством!

Особенный, с горбинкой нос, цвета оливок лицо и иссиня-черные волосы снова стали мелькать на Рождественке – там, где между офисов попадались чудные квартиры со старичками и старушками.

«В Париже ночь, в Нью-Йорке вечер...» – напевая под нос, осторожно выбирал себе добычу Енотов. И, наконец, выбрал – добыча вышла из подъезда, хромая и опираясь на палочку, и встала перед ним, благодушно улыбаясь беззубым ртом.

Религиовед Майкопская, уютная женщина в золотых очках, сходила-таки в храм и попросила себе счастья, как все нуждающиеся в нем дамы интересного возраста. Но за месяц, прошедший с того самого дня, – ничего не получила.

Она, как обыкновенно, ходила в растянутой футболке из угла в угол своей небольшой квартирки из двух комнат и рыдала белугой, когда ее взгляд задерживался на куполах храма пророка Илии...

Затем варила кофе. Британский вислоухий кот голубого окраса лежал на подоконнике и смотрел на полную спину хозяйки, без особого, впрочем, благодушия... Регина Ростиславовна, прихлебывая из фарфоровой чашки, плакалась коту:

– Ксенонов-то женится, и не на мне, хрящик свиной! – От избытка негатива Майкопская чуть не вылила на невозмутимую кошачью морду остатки кофе.

Кот только устало дрогнул и отодвинулся, но вставать не стал. Он уже примирился с тем, что стал импотентом, и от всей кошачьей души желал хозяйке того же самого, и в тройном размере. Ведь никакая еда не заменит упоительных минут любви, понимал он.

А Регина Ростиславовна, морщась, как от зубной боли, вспоминала смазливого доцента с кафедры университета Натальи Нестеровой, где преподавала религиоведение.

– Маленький такой подончик, но как же хорош, а?..

Кот и хозяйка несколько секунд рассматривали друг друга, не мигая... Наконец, Регина Ростиславовна допила кофе и вздохнула, перекрестившись.

– Ну, ничего, все как-нибудь уладится, – пообещала она себе и завалилась спать. – Не все еще потеряно, не все!..

Заправщику картриджей Ивану Ильичу Шишову наконец-то повезло, и он познакомился со скромной дочерью большого босса – невзрачненькой, маленькой и весьма пухленькой барышней по имени Наденька.

Надежда наизусть помнила содержание всех номеров журнала «Космополитен» за последние четыре года. Придраться было просто не к чему.