Во всяком случае, я не могла вечно работать с Библиями. Я бы сошла с ума. Мне надоели ночные кошмары про то, как печатные машины рвут тонкую бумагу для Библий. Мне надоело объяснять клиентам условия труда китайских рабочих, о которых я сама мало что знала. Мне надоело пересчитывать юани в доллары, к тому же курс все время колебался, прыгал вверх и вниз, как утопающий пловец.
В художественном отделе все было иначе. Тут клиенты не были так озабочены низкой себестоимостью. Они хотели, чтобы продукт получился красивым. Для них имели значение качество печати, цветопередача, долговечность прошитого переплета, и за это они готовы были доплачивать, готовы были мириться с задержками. Они делали пожертвования организациям, боровшимся против потогонных фабрик в Южной Азии, хотя сами пользовались их услугами — таковы уж выверты глобальной экономики.
— С кем мне нужно поговорить? — спросила я, разглаживая юбку.
Они переглянулись, и Блайз ответила:
— Сначала тебе нужно встретиться с эйчаром в понедельник. Думаю, собеседование будет проводить Майкл, но все это проходит через эйчара.
— Мы за тебя замолвим словечко, — сказала Лейн.
— Спасибо, — ответила я, размышляя, должна ли рассыпаться в благодарностях.
Лейн похлопала по креслу рядом с собой:
— Садись.
Я подчинилась. Юбка у меня задралась до пупа. Тут я поняла, что музыка уже давно не играет. И никто не удосужился поставить что-то другое. Они обе уткнулись в телефоны, координируя посиделки. В тишине раздавались только звуки входящих сообщений. Звенели чьи-то ключи.
— Откуда этот звук? — спросила я. — Чьи-то ключи?
— Это моя соседка, — сказала Лейн, — старая женщина, которая все время не может попасть ключом в замочную скважину. Я ей предлагала помощь, но она всегда отказывается.
Я открыла входную дверь. На площадке стояла миниатюрная пожилая женщина. Она была странно одета: в застегнутый шерстяной кардиган и льняные штаны, как будто ее туловище и ноги существовали в разных временах года. И повторяла одно и то же действие. Она пыталась вставить ключ в замочную скважину, у нее это не получалось, и она роняла связку. Потом поднимала ее и пробовала еще раз. В ее порывистых движениях было что-то механическое.
Я подошла к ней и вынула ключи у нее из рук.
— Дайте я вам помогу, — мягко сказала я. В ее связке было больше десяти ключей. Я перепробовала почти все. Последний ключ был похож на ключ Лейн, и дверь наконец открылась.
— Заходите, — сказала я, пропуская ее вперед. Тут я увидела ее лицо. Оно было ужасным. Все щеки в губной помаде, тени для век — на бровях. На лице и на тонкой, изящной шее — синяки и порезы. Волосы слиплись, будто она забыла смыть шампунь. Кардиган был застегнут не на те пуговицы. Штаны надеты наизнанку. Не глядя на меня, он прошла в комнату и плюхнулась на диван перед орущим телевизором.
А я — я была в ее квартире. Блайз звала меня. В квартире было ярко и шумно. Горели все лампочки, были включены все бытовые приборы. По кислому запаху я поняла, что кофе варился уже несколько дней. Вдоль окна стояли растения в горшках, целиком залитых водой. Вокруг горшков были потеки. Тут я поняла, что пол в квартире был мокрым, что вода затекает в мои офисные туфли, что от воды уже потемнели ковры и коврики, что вода скопилась вокруг электрических проводов. Я прошла к раковине на кухне, заполненной грязной, разбитой посудой и остатками пищи, и закрутила кран.
Женщина на диване засмеялась, как смеются за кадром в ситкомах. Я подошла и увидела, что по телевизору идут вечерние новости: там рассказывали о растущем разрыве в доходах. Она засмеялась. В руке у нее был пульт, и она периодически переключала каналы. T-Mobile предлагал новый супервыгодный тарифный план. Она засмеялась. Очищающий лосьон Neutrogena против угрей, сметает угри с вашего лица. Она засмеялась. Новый «Линкольн-Таун-Кар». Реклама горчицы. Последний MacBook. Она засмеялась. Снова новости. Интервью с заведующим отделением неврологии в медицинском центре Колумбийского университета. Он говорил о новой болезни. Он сказал, что число случаев лихорадки Шэнь должно быть больше, чем нам известно, потому что многие живут одни.
Я пробралась обратно к двери. По телу бегали мурашки. Я открыла дверь и вышла на лестничную площадку.
Когда приехала скорая помощь, Лейн пыталась отвечать на их вопросы, а мы с Блайз беспомощно стояли рядом.
— Как долго она была больна? — спросил парамедик.
— Я не знаю, — ответила Лейн, — мы были просто соседями.
— Вы не замечали никаких странностей в ее поведении? — упорствовал он. — Или что-то необычное в ее внешнем виде, что могло бы свидетельствовать о спутанном сознании? Ну, например, зимнее пальто посреди лета, в таком роде?
— Если бы я что-то заметила, я бы раньше вызвала врачей.
— Вы не знаете, как можно связаться с ее семьей или какими-либо родственниками?
Лейн покачала головой.
— Я ее почти не знала. Она жила замкнуто.
Весь понедельник я не могла сосредоточиться и что-то сделать, поэтому засиделась в офисе допоздна. Я не могла теперь поехать к Джонатану и не хотела возвращаться в собственную пустую квартиру, где не было еды.
В такие вечера я понимала, что пора уходить, только когда приходили уборщицы. Они вытряхивали мусор из корзин, заменяли бумажные полотенца и туалетную бумагу. Они дружески мне улыбались. Если мое присутствие их и раздражало, виду они не показывали. Потом они начинали пылесосить. У них были мощные, тяжелые профессиональные пылесосы, которые гудели, как дрели. Это был знак, что пора идти.
Перед уходом я распечатала и заполнила заявку на перевод в художественный отдел и подсунула ее под дверь кабинета Кэрол. Я слишком устала, чтобы понимать, какой смешной, недальновидной и несущественной казалась теперь эта заявка, после инцидента с лихорадкой Шэнь. Я собрала вещи и на лифте спустилась вниз.
Манни удивленно посмотрел на меня, когда я вышла из лифта на первом этаже.
— Они тебя выпустили! — сказал он.
— Да, меня на весь день приковывают к столу.
Он улыбнулся:
— Думаешь чудесно провести вечер?
— Сам знаешь, — сказала я и вышла через вертящуюся дверь.
Меня встречала толчея на Таймс-сквер. Этот город был таким большим. Он внушал тебе уверенность в том, что у тебя есть множество возможностей, но большинство из них было связано с покупками — закуски перед обедом, коктейли, входной билет в ночной клуб. Потом шопинг — большие сетевые магазины были открыты допоздна повсюду, они были ярко освещены, в них играла басовая музыка. В Швейном квартале, сильно уменьшившемся после того, как производство одежды переехало за океан, оптовые магазины продавали ткани и безделушки, импортированные из Китая, Индии и Пакистана.
С Джонатаном мы часто смотрели фильмы про одиноких женщин на Манхэттене, своего рода поджанр фильмов о Нью-Йорке. «Портрет совершенства», «Незамужняя женщина», «Секс в большом городе». Одинокая героиня, обычно белая, романтичная в своем одиночестве. Почти во всех таких фильмах есть сцена прогулки, когда она шагает по какой-нибудь манхэттенской улице, может быть уйдя с работы в час пик на закате, а вокруг гудят машины и вздымаются небоскребы. Город давал возможности. Даже если у женщины ничего не было, фильмы как будто говорили: зато у нее есть Город. Он выступал в роли окончательного утешения.
Сегодня на Таймс-сквер было темновато.
Я дошла до магазина Duane Reed. Как ни странно, он оказался закрыт. Я прошла дальше и увидела, что CVS тоже закрыт. Объявление гласило, что у них изменились часы работы: теперь магазин закрывался раньше. Наконец я нашла какой-то универсамчик в Корейском квартале и купила там корейский тест на беременность неизвестной фирмы. На всякий случай я купила два.
Я спустилась в метро и пересела на другую линию на Канале. Доехала до Бушвика. Стремительно добралась до дома. Попыталась разобрать инструкцию к тесту. Она была на корейском, но рисунки были совершенно понятными. Две полоски — положительный результат, одна полоска — отрицательный. В любом случае результат будет через три минуты. Я стояла у раковины и ждала, глядя на себя в зеркало. Пять минут. Семь минут, чтоб наверняка. Теперь надо было посмотреть.
