Там была девочка лет двенадцати или тринадцати. Она читала или, скорее, изображала процесс чтения. Она переворачивала страницу, смотрела на нее, потом снова переворачивала. Книгу она держала вверх ногами. Я изогнула шею. «Трещина во времени», старое «розовое» издание. Во время чтения она жевала свои волосы, держа прядь во рту. То есть она действительно обгрызла себе почти все волосы. Именно это я и услышала — как она жует волосы и переворачивает страницы. Ковер вокруг нее был усеян рыжеватыми прядками.

Она, несомненно, была заражена. Она исхудала; бледные, невообразимо костлявые ноги все в синяках. Кожа искусана москитами. На голых икрах виднелись засохшие потеки какой-то жидкости. Рядом с ней на подоконнике стоял стакан с бывшим апельсиновым соком, покрытым белой плесенью. Время от времени она брала стакан и отпивала из него.

Я не могла на это смотреть. Я медленно шагнула назад, все еще держа в руках Библию.

Надо полагать, это и была Пейдж Мари Гувер. Ее мать накрывала стол внизу на четыре персоны — четвертой должна была быть она.

Я услышала скрежет винтовки Боба по стене. Он подходил к библиотеке.

Я задернула штору и уселась в кресло, делая вид, что изучаю Библию.

— Как продвигаются дела? — спросил он.

— Нашла вот эту Библию, — сказала я, зачем-то поднимая ее вверх.

— Хорошо, — сказал Боб. — Мы возьмем ее.

— Здесь больше ничего особенного-то и нет, одни детские книжки.

— Мы закругляемся. Спускайся в столовую для заключительного ритуала. — Боб уже собирался выйти, но вдруг остановился. Он замер и стал оглядываться.

В спешке я не до конца задернула штору. Из-под нее торчали носки Пейдж Мари Гувер. Я задержала дыхание. Я стала смотреть в другую сторону, на детские книги на полках. Многие из них я сама читала в детстве, когда мама каждую неделю водила меня в библиотеку. «Энн из Зеленых Крыш». «Таинственный сад». «Матильда».

Опять раздался звук переворачиваемой страницы, похожий на звук рвущейся бумаги.

Боб обходил комнату, пытаясь понять источник звука. Он раздвинул шторы. Наступил ужасный, бесконечный момент.

Он повернулся ко мне.

— Как это ты ее не заметила? — спросил он, но и сам уже все понял. Все было написано у меня на лице.

— Спускайся в столовую, — сказал он. Он закинул карабин за спину и позвал Адама. Вдвоем они взяли Пейдж Мари Гувер и приволокли ее вниз, в столовую. Я плелась сзади, страшась того, что будет. Они усадили Пейдж рядом с остальными членами семьи, в круг нескончаемых ужинов.

Тодд собрал всех.

После каждого живого набега у нас был особый ритуал. Все должны были его соблюдать. Мы собрались у двери столовой. За окном садилось солнце. Перед нами миссис Гувер скребла по тарелкам наманикюренными ногтями, отросшими, грязными и обломанными. А мистер Гувер и его сын облизывали тарелки. Пейдж Гувер сидела за столом.

Боб начал говорить.

— Поскольку Кандейс уже была с нами в нескольких набегах, мы должны подробно объяснить ей суть заключительного ритуала. Кто-нибудь хочет ее просветить?

— После живого набега мы всех убиваем, — заявил Тодд.

— Не убиваем, — поправил его Боб, — а освобождаем. И почему мы так делаем?

— Потому что это гуманно, — ответила Женевьева. — Вместо того, чтобы позволить им повторять одни и те же действия и дойти до полного распада, мы одним махом прекращаем их страдания.

Боб вынул больную руку из перевязи, которую все время носил. Чтобы управляться с карабином M1, нужны были обе руки.

Вот так он и застрелил миссис Гувер, мистера Гувера и Гувера-младшего, одного за другим, по очереди. Каждому достался бесцеремонный милосердный выстрел в голову. Как спящие медведи из сказки, они падали в свои тарелки.

Боб повернулся ко мне.

— Теперь ты. Я оставил тебе одну мишень. Девочку за шторами, которую ты каким-то образом не заметила.

Я покраснела и попыталась отказаться:

— Я не очень умею стрелять.

— Пусть это послужит тебе уроком, чтобы в следующий раз ты была более внимательной. Вот, — он вручил мне карабин. Тот был тяжелый, еще теплый и липкий, будто Боб весь день ел карамель.

Я нерешительно взяла его. Длинный тонкий ствол нелепо торчал из моих рук.

— Я никогда раньше этого не делала, — пыталась протестовать я.

— Ничего. Давай я, — сказала Джанель. Она протянула руку к карабину, но Боб остановил ее:

— Нет. Только Кандейс. Она должна это сделать. — Он повернулся к остальным: — Ну, посмотрим, как Кандейс стреляет.

Первая пуля разбила окно. Отдача была такой сильной, что у меня заболело плечо, я чуть не заплакала. Вторая попала в люстру, и весь стол засыпало осколками хрусталя. Пейдж Гувер даже не подняла взгляда.

— Боже мой, — пробормотал кто-то (может, Тодд?).

— Тверже, — сказал Боб. — Крепче держи. — Он поправил ружье.

Третьей пулей расколотило фарфоровую салатную тарелку. Пейдж Гувер и не дрогнула. Четвертый выстрел ранил ее в руку; в этот момент она что-то почувствовала. Глаза ее округлились, она начала подниматься. Пятая пуля угодила ей в живот; она протестующе заскулила.

К этому моменту все уже стали нервничать.

— Ладно, смотри, — сказал Боб. Он говорил медленно. — Нужно это делать осмысленно. Иначе ничего не получится. Найди цель. Cфокусируйся на ней.

Я стала смотреть на лицо Пейдж Гувер. Целью был ее лоб. Перед тем как умереть, они смотрели на нас крокодильими глазами, чувствуя, что мы не такие, как они.

Она посмотрела на меня голубыми глазами, и шестая пуля попала ей в щеку. И, наконец, седьмая пуля угодила в лоб. Восьмая — снова в руку, девятая — снова в живот, десятая попала в глаз, и он вытек. В какой-то момент я потеряла счет выстрелам. Я стреляла и стреляла, мои руки будто приклеились карамелью к липкому карабину. От каждого выстрела меня словно ударяло током. Она уже, надо полагать, покорно умерла, а я все стреляла и стреляла, в какое-то другое место за гранью смерти, не знаю, какое именно. Куда же еще. Я все стреляла и стреляла.

Кто-то дотронулся до моей спины легкой, прохладной рукой.

— Хватит, — сказала Джанель.

Я остановилась. В комнате был слышен какой-то странный шум. Какой-то непонятный хрип. Я не сразу поняла, что это звук моего собственного хриплого испуганного дыхания.

Тишину нарушил Боб.

— Отличная работа, — сказал он.

— Что ж, расскажите мне немного о себе.

Я перевела дыхание.

— Ну, я изучала искусствоведение, фотографию. И я очень впечатлена, — тут я оглядела офис, наполненный роем книг на полках, — теми проектами, которыми занималась «Спектра». Многие из этих книг по искусству мне знакомы.

— Однако эта должность не имеет никакого отношения к искусству, — сказал Майкл Райтман. Ему пришло очередное сообщение по электронной почте, и он мельком глянул на экран, на секунду позабыв о моем невыразительном рассказе. Он взял распечатку, которая лежала перед ним, и проглядел ее. — В вашем резюме почти ничего не сказано. Вы, скорее, хотите быть художником или заниматься издательским делом?

Я ответила с сомнением:

— Я увлекаюсь фотографией. Но, очевидно, денег на этом не заработаешь.

— Хорошо. Извините за резкость. К нам приходит много начинающих художников и дизайнеров, которые думают, что будут заниматься здесь книжным дизайном или что войдут через нас в мир искусства. Но эта должность про другое. Про управление проектами. Мы работаем с издательствами в Нью-Йорке и типографиями в Юго-Восточной Азии. Тут все дело в логистике. Надо сделать так, чтобы нужные люди получили нужную информацию в нужное время.

Я медленно кивнула, только сейчас осознав, как мало мне рассказал Стивен об этом деле.

— Мой брат сообщил вам, в чем заключается работа? — спросил Майкл, будто прочитав мои мысли.

— Он сказал, что речь идет о должности помощника менеджера. Больше ничего.

— Как всегда, — пробормотал Майкл вполголоса, и тут я задумалась, сколько девушек сюда направил Стивен; может быть, штат здесь вообще укомплектован исключительно девицами, которые когда-то спали со Стивеном Райтманом.