Среди азиатских эскимосов превращенные люди встречаются даже и теперь. В этом можно убедиться хотя бы из моего рассказа о Cajvuurgьn’e с мыса Чаплина. Гондатти в своей записке о народонаселении Анадырского округа, а также и в устных сообщениях, утверждает, что на мысе Чаплина превращенные шаманы имеют большое и пагубное влияние, которое он пробовал подорвать во время своей поездки, и ему это отчасти якобы удалось. Гондатти был высшим начальником в Анадырском округе. Подрыв вредного влияния шаманов входил в его обязанности с точки зрения тогдашнего русского правительства. Однако во время моего посещения мыса Чаплина единственный превращенный человек, которого я видел, был больной Cajvuurgьn. Другой престарелый «мягкий человек», которого, возможно, встречал Гондатти, умер от кори в 1900 году. Никто из прочих жителей этого района не проявлял «превращенческих» наклонностей.

Чукотское шаманство не достигло еще той ступени развития, на которой имеются специально шаманские бубны, одежда и прочие принадлежности.

Чукча-шаман употребляет обыкновенный семейный бубен, или же делает себе отдельный бубен общераспространенной формы. Такой бубен употребляется также прочими членами семьи на всех семейных праздниках.

Шаманская одежда чукоч не имеет ничего общего с известным типом облачения якутских или тунгусских шаманов, с подвесками, бахромой и различными изображениями.

Юкагиры и, быть может, камчадалы, если судить по сообщениям и рисункам Стеллера,[216] переняли шаманскую одежду, по всей вероятности, от тунгусов. Причиной отсутствия специальной шаманской одежды у чукоч мы должны считать то, что в большинстве случаев шаманство у них проводится во внутреннем пологе, в полной темноте, так что внешний вид шамана для них не имеет особого значения. В пологе бывает настолько жарко и душно, что шаманам, наоборот, приходится, вместо того чтобы надевать на себя какое-либо специальное одеяние, совершенно раздеваться, или в том случае, когда шаманит женщина, сбрасывать широкую верхнюю часть меховой одежды. Таким образом, в обоих случаях во время шаманства исполнитель раздевается до пояса. То же самое остается в силе и по отношению к азиатским эскимосам.

Шаманские «духи» часто проявляют тенденцию отметить своих последователей внешними знаками отличия, дабы выделить их из среды обыкновенных людей. Это относится, конечно, только к мужчинам. Насколько мне известно о соседних с чукчами народностях, женщины-шаманки у них не имеют ни внешних знаков отличия, ни специальной шаманской одежды, которая употребляется только шаманами-мужчинами. Наряду с этим существует обычай, о котором я уже говорил, принятия мужским шаманом одежды и привычек женщины..

Другой способ, которым пользуются шаманы для отличая от обыкновенных, людей, является белая бахрома на мужской кухлянке обычного покроя. Бахрома пришивается на рукаве, недалеко от обшлага, или вокруг шеи, около воротника, (см. рис. 88). Обычно бахрома делается настолько узкой, что она едва заметна. Вообще она встречается редко, в исключительных случаях, и не только на одежде у шаманов, но также и у их пациентов.

Иногда чукотские шаманы носят старые кухлянки, привезенные с американской стороны, очевидно, потому, что они отличаются от обычных кухлянок. В некоторых случаях шаманы сами делают себе кухлянки.

На рисунке 88 изображена такая кухлянка, принадлежащая к коллекциям Американского музея. Она куплена мною у шамана «Скребущая женщина» и представляет собою весьма типичный экземпляр такого рода кухлянок. Она сделана из оленьих шкур, по обычному чукотскому способу — шерстью внутрь. Она обветшала и выглядит очень бедно. Это обстоятельство, однако, в глазах ее владельца лишь увеличивало ее ценность. Шея и рукава окружены белой бахромой. Вдоль рукавов и по передней части подола идут швы, которые тоже украшены бахромой, сделанной из выделанной кожи. Швы и бахрома считаются характерными отличиями шаманской кухлянки.

Все экземпляры шаманской одежды, о которых я слышал, описывались мне как имеющие много швов и обшитые бахромой. Считается, что швы и бахрома изображают изгибы Млечного пути. Однако вполне возможно, что они являются лишь подражанием тунгусской одежде. Чукчи обыкновенно смеются над покроем «чужой» одежды, за исключением тех случаев, когда такой одеждой пользуются их шаманы. Обычная одежда тунгусов служит у них излюбленной мишенью для насмешек. Однако чукчи, как уже отмечено выше, считают, что «чужие» шаманы обладают значительной силой, и часто чукотские шаманы прибегают к их советам. В юго-западной части чукотской территории некоторые шаманы употребляют тунгусский бубен, сильно отличающийся от чукотского формой и размером. Этот бубен употребляется в настоящее время также и у коряков. Все это дает нам право допустить подражание тунгусам и в отношении шаманской одежды.

Спереди на одежде, изображенной на рисунке 88, прикреплено изображение tetkdjuŋ (точное значение: «жизненная сила», которая заключается в сердце). Поэтому изображение имеет форму сердца. Другое изображение, сделанное также из кожи, представляет духа-помощника шамана — rekkeŋ. Шаманская шапка, являющаяся частью одежды (рис. 89), также снабжена бахромой. К макушке ее прикреплена кисточка. Две длинные кисти пришиты к левой стороне. Кисти такого типа служат для магических целей. Другая шапка, с прорезом наверху, также снабженная бахромой и кистями, употреблялась шаманом как средство против головной боли. Он надевал ее на голову пациента и подкреплял ее силу соответствующими заклинаниями. Эта последняя подробность относится уже к магической медицине чукотских шаманов.

Чукчи, как уже сказано, приписывают появление всех болезней влиянию «настоящих» kelet, убийц.[217] Kelet заразных болезней — таких, как оспа, инфлюенца и корь, — настолько страшны, что шаманы почти бессильны устранить их. «Против них бесполезно начинать шаманство, — сказал мне однажды шаман „Скребущая женщина“, — они еще могут рассердиться за это и напасть на меня». Другой чукча говорил мне, что даже жертвоприношения не удовлетворяют этих kelet. Туземцы Западно-Колымской тундры рассказывали мне, что в «худой год» (1884), год эпидемии оспы, многие старались умилостивить kelь жертвоприношениями. Так как он убивал людей во внутренних пологах шатров, то женщины приносили ему в жертву жир из ламп и теплый кровяной суп. Они наливали все это в маленькие круглые кожанке мисочки и ставили их на снег с западной стороны шатра, откуда обычно приходит kelь. Но он не довольствовался этими жертвами и не прекратил нападений.

Жертвы, приносимые kelet, бывают весьма различны. Считается, что чем ценнее они или, как говорят чукчи, ближе «принадлежат сердцу» (liŋliŋkin), тем вернее они предохраняют от нападения kelet. Жертвоприношением может служить лучшая оленья упряжка, ружье или снятая с себя одежда. Если человек изъявил готовность отдать kelь что-нибудь из таких вещей, то он уже не может отказаться от своего обещания, иначе он навлечет на себя страшный гнев kelet. Kelet жестоко мстят за обман.[218]

Подобным же образом, если какой-нибудь человек в припадке гнева или просто из опрометчивости заявляет о своем желании умереть, то он должен исполнить это, иначе вся его семья будет истреблена мстительными kelet. Однако против kelь, приносящего заразную болезнь, не помогают даже самые ценные жертвоприношения. Единственным средством избежать нападения kelь заразной болезни является немедленное бегство. Необходимо оставить между kelь и людьми ненаселенную местность. Тогда kelь, быть может, не решится преследовать свои жертвы, так как он устрашится голода и изберет другое направление для своей дороги. Для оленеводов бегство легко осуществимо. Они часто пользуются этим средством, как только доходит до них первая весть о появлении заразной болезни. Так, в 1897 году население оленеводческих стойбищ в районе Чауна, чтобы избежать инфлюенцы, идущей, как обычно, с запада, в несколько дней совершило перекочевку с крайних западных стойбищ по истокам реки Анюя далеко на восток. Пока свирепствует болезнь, туземцы «убегают» от каждого, на которого может пасть хотя бы малейшее подозрение в том, что за ним следует «дух». Даже простое посещение стойбища, в которое заходила болезнь, рассматривается как грех, как желание искушать kelь, который мог бы уйти, никого не тронув.