Другим известным мне способом воспитания шаманского вдохновения является воздержание от жирной и приторной пищи и вообще умеренность в еде. Подобная строгость соблюдается и впоследствии, во время приготовления к каждому шаманству. В это время шаманы стараются совершенно воздерживаться от пищи.

Чукотские шаманы в течение подготовительного периода выучиваются всем возможным трюкам, включая чревовещание. Однако я не мог добиться подробного объяснения этих трюков, так как шаманы настаивают, конечно, на том, что все эти трюки делаются «духами», и отрицают возможность всякого другого объяснения.

Иногда старики учат молодых шаманов, которые, как говорят, получили от них силу. Передача силы совершается раз навсегда. Сила не может быть взята обратно. Человек теряет ровно столько силы, сколько он передал другому человеку, и впоследствии лишь с большим трудом может восстановить ее у себя. Передавая свою силу, старший шаман дует в глаза или в рот преемнику или же ударяет себя ножом. Лезвие ножа, еще дымящееся от «источника жизни» (tetkejuŋ), он тотчас же втыкает в тело преемника. Чукотские шаманы употребляют эти же способы при лечении больных.

Большинство шаманов, которых я знал, жаловались, что у них не было учителей и они своими силами добивались своего искусства. Во всем чукотском фольклоре я не знаю ни одного примера передачи шаманской силы. У эскимосов я видел женщин, которые научились шаманству от своих мужей или даже от сыновей. В одной семье на острове Лаврентия шаманская сила передавалась из поколения в поколение, от отца к сыну. Это связано с более запутанными и сложными подробностями эскимосского шаманства, о котором я буду говорить отдельно.

Я уже говорил, что большинство шаманов — нервные, легко возбуждающиеся люди, часто даже стоящие на границе сумасшествия. Для того чтобы подтвердить это положение, я приведу несколько примеров.

Шаман с Телькепской тундры, по имени Kelewgi (дух-человек), с которым я познакомился в Мариинском посту, даже среди русских имел репутацию вздорного малого, поднимающего ссору по малейшему поводу. Однажды он пришел к русскому казаку, принес пару обтрепанных оленьих шкур, из которых шерсть наполовину вылезла, и настоятельно требовал, чтобы ему заплатили за них такую же цену, как за лучшие сорта шкуры. Услышав отказ казака, он моментально вытащил нож и набросился на него, но тот во-время отскочил и ударил его палкой. Немедленно после этого не в меру экзальтированный торговец был изгнан из помещения, где произошел этот инцидент.

Вскоре после моего приезда Kelewgi пришел ко мне и заявил о своем намерении дать мне ценный материал относительно местообитания «духов» и путей, по которым они приходят к людям. Его объяснения, однако, были слишком несвязны и противоречивы и не имели никакой ценности. Между прочим он рассказал мне свою биографию. Он был внуком одного большого шамана, давно уже умершего. Когда он был еще совсем молодым, он услышал голос, сказавший ему: «Иди на тундру, там ты найдешь маленький бубен. Возьми его и испробуй, хорош ли он». Он нашел бубен и стал бить в него. Тогда он увидел весь мир — оба берега реки Анадыря и всю тундру. Затем он поднялся на небо и раскинул шатер на облаках. С этого времени он сделался шаманом и скоро стал равным по силе своему деду, а затем превзошел его.

Все это, очевидно, заимствовано из различных сказок и заклинаний. Например, маленький бубен, сделанный из кожи жука или даже из маленькой вши, фигурирует во многих коряцких и чукотских сказках. Когда его находят на тундре, он дает своему обладателю шаманскую силу.[180] То же самое можно сказать и относительно земли на облаках.[181]

Kelewgi был настолько уверен в высокой ценности его информации и в том, что он получит за нее много денег, что он ничего не принес на продажу, кроме этого сокровища своих знаний. Относительно количества провизии и товаров, которые он хотел забрать у меня, он всецело полагался на мою щедрость и на мой здравый рассудок. Разочаровавшись в своих предположениях, он в течение нескольких месяцев причинял мне неприятности и заботы. Никакая цена не казалась ему достаточной данью его знаниям и мудрости.

Шаман «Скребущая женщина» проявлял черты еще более неуравновешенной и легко возбуждающейся натуры. Он не мог сидеть долго на одном месте, часто вскакивал с буйными, резкими телодвижениями. Однажды он пришел ко мне с жалобами на боль, которую он чувствует «где-то внутри спины». Я попробовал приложить ему горчичник. Он был, однако, совершенно неспособен вытерпеть жжение и начал кричать, что огонь русского шаманства пожирает его тело. Я должен был снять горчичник. Двое других чукоч, пришедших в это же время лечиться от ревматических болей (их я лечил также припарками), говорили, что они чувствуют только тепло, как в русской бане.

Несмотря на свою молодость, «Скребущая женщина» перессорился уже со многими соседями. Постоянно затевая драки со своими ровесниками, он всегда бывал побежден, потому что не имел силы и уменья драться. Он становился совершенно невменяемым, если выпивал хоть немного водки. Однажды он сидел у меня в доме и только что начал рассказывать о своих «духах», как в комнату неожиданно вошел его дальний родственник, по имени Gьjewtegьn. Мы увидели, что он был пьян. Должно быть, он достал водку на русском пароходе, который стоял на якоре в бухте близ Мариинского поста. Gьjewtegьn сказал, что он тоже будет слушать рассказ шамана. Однако «Скребущая женщина» был застенчив, тем более, что темой нашего разговора являлись его мысли и взгляды относительно «духов». Ему не хотелось иметь другого слушателя, в особенности из своего народа. Разгорелась ссора. Gьjewtegьn грозил «пересчитать ребра» шаману, если он когда-нибудь придет к нему на стойбище. Шаман нахмурился и весьма недвусмысленно намекнул на «духов», которыми он владеет. В конце концов Gьjewtegьn объявил, что готов уйти, если я угощу его водкой. Это, должно быть, и было настоящей целью его прихода. Видя, что шаман весь дрожит от возбуждения и вот-вот набросится на своего противника, я поспешил успокоить его и отправить домой. Здесь некогда было рассуждать, применить убеждение или даже насилие, так как Gьjewtegьn категорически заявил, что он скорее позволит себя убить, чем уйдет без водки, и я был вполне уверен в искренности его слов.[182] Когда же он ушел наконец со своей большой бутылкой, которая теперь содержала две унции неразбавленного спирта, «Скребущая женщина» затеял ссору со мной.

«Смотри теперь, — сказал он, — какой я глупый. Другие люди получают в моем присутствии драгоценную водку, но мне ты ничего не даешь». Тут ничего нельзя было сделать, кроме как предложить ему тоже выпить. К моему удивлению, он некоторое время молчал, а затем неожиданно отказался от угощения.

«Видишь, — объяснил мне „Скребущая женщина“, — я буду с тобой искренен… Выпивка делает меня слишком скверным. Когда я выпью, моя жена сторожит меня и убирает все ножи. Но когда ее нет со мной, я боюсь пить». При этом он показал мне длинный шрам на своем плече, который, как он сказал, явился результатом пьяной драки, случившейся в отсутствие жены.

Это лишь один инцидент, характеризующий шамана «Скребущая женщина». Следует прибавить, что все угрозы, высказанные Gьjewtegьn’ом, были забыты ими на следующее утро.

У шамана Jetьlьn’а, упомянутого раньше, лицо все время подергивалось нервной дрожью, и чукчи, смеясь, говорили, что он, должно быть, с «духом совы» (tьle-kelelьn), намекая на дерганье совиной головы в то время, как сова пожирает добычу.

Другой шаман, по имени Кьтьqәj, которого я встретил в районе Большого Анюя и который принадлежал к семье, насчитывавшей за три поколения четыре самоубийства, страдал такой же болезнью.[183]