Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла,
Мы, увы, со змеями несхожи,
Мы меняем души, не тела.
Помнить всякий раз другое имя.
Разбирать начала и концы,
Трудно душам — Память правит ими,
Что проводит годы под уздцы.
Память с телом старой великанши
И с глазами полными огня,
Расскажи о тех, что жили раньше
В этом теле вечном до меня!
Самый первый... некрасив и тонок,
Полюбивший только сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
Словом останавливавший дождь.
На песчаных дальних косогорах,
У лесных бездонных очастей
Вечно норы он копал, и в норах
Поджидал неведомых гостей.
Дерево, да рыжая собака.
Вот кого он взял себе в друзья...
Память, Память ты не сыщешь знака.
Не уверишь мир, что то был я!
А второй... любил он ветер с юга,
В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь — его подруга,
Коврик под его ногами — мир.
Был влюблен, жег руки, чтоб волненье
Укротить, писал стихи тогда,
Ведал солнца ночи вдохновенья.
Дни окостенелого труда.
Он совсем не нравится мне: это
Он хотел стать богом и царем,
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.
Я люблю избранника свободы
Мореплавателя и стрелка,
Ах, ему так звонко пели воды
И завидовали облака.
Высока была его палатка.
Мулы были резвы и сильны.
Как вино впивал он воздух сладкий
Белому неведомой страны.
А потом у моря величаво
Вел рассказ, разлегшись на софе...
— Упоительно прекрасна слава
В маленьких тропических кафе!
Память, ты слабеешь год от году...
Тот ли это, или кто другой,
Променял веселую свободу
На священный, долгожданный бой?
Где-то там змеиный шелест страха,
Но душа клялась забыть про страх
И была отмечена папаха
Черепом на скрещенных костях.
Что мученья голода и жажды.
Сон тревожный, бесконечный путь,
Раз Святой Георгий тронул дважды
Пулею не тронутую грудь?
Я бессонный и упрямый зодчий
Града восстающего во мгле.
Я возревновал о славе Отчей,
Как на небесах, и на земле.
Каждое мной сказанное слово —
Это молот, бьющий в груди гор,
Злящийся, что время не готово
И пространство медлит до сих пор.
Сердце будет пламенем палимо
Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены Нового Иерусалима
На полях моей родной страны.
И тогда повеет ветер странный
И прольется с неба страшный свет
(Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет).
Предо мной предстанет, мне неведом,
Путник, скрыв лицо. Но все пойму,
Видя льва стремящегося следом
И орла летящего к нему.
Вскрикну я, но разве кто поможет
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела.
Кажется, уж где-то было это.
Также сердце билось все сильней,
Также перелистывало лето
Синие страницы ясных дней.
Нет, довольно слушать лжепророков,
Если даже лучшие из нас
Говорят об исполненьи сроков
В этот темный и звериный час.
В час гиены мы взыскуем рая,
Незаслуженных хотим услад,
В очереди мы стоим, не зная,
Что та очередь приводит в ад.
Много ездил я, ходил и плавал,
И постиг средь всех моих дорог,
Что прижимист на отрады дьявол,
Щедро муки расточает Бог.
