Но решил Вран Лесьяре не перечить. Может, и зря.

«Испытание» это, в сущности, ничего особо трудного в себе не заключало: нужно было Врану обо всём, что он о лютах узнал, рассказать, да на вопросы ответить. Звучало не так уж сложно, хотя Солн напрягся сразу же — но не обратил на это Вран внимания, не захотел обращать. Слишком горд собой Вран был, слишком победой своей доволен — на это, вероятно, Лесьяра и рассчитывала.

Назначили Врану часом переломным вечер следующего дня — чтобы выспаться успел, отдохнуть, а как только глаза разомкнёт, тут к нему Лесьяра с другими проверяющими и придёт. Только Солн рот открыл, заметив, что не мешало бы хоть как-то Врану к испытанию подготовиться, так мгновенно возразила Лесьяра: ужели дополнительная подготовка ему нужна, ужели пробелы какие-то в знаниях у него есть, старшим не закрытые? Чем же занимался Вран тогда эти три месяца, как же Вран может тогда так уверенно за границу проситься?

«Прилежно я учился от рассвета до заката, а иногда — и до нового рассвета, хозяйка, — тут же Вран заявил, и сделал Солн глаза страшные, многозначительные, но и это Врана не остановило. — Всё я знаю, что мне нужно… что вам нужно, что старший мне рассказывал. Хоть сейчас перед вами за знания свои отвечу».

«Сейчас не нужно, — мягко Лесьяра головой покачала. — Завтра ответишь».

Ответил.

Не соврала Лесьяра — как только покинул Врана сон, кое-как его в холме сморивший, распахнулась дверь, в убежище лютов ведущая, и вошла в неё Лесьяра с целой толпой лютьей.

Четыре лица из толпы этой Вран узнал: саму Лесьяру, Радея, Солна, Бушуя…

…остальные так и остались для него загадкой.

Привела с собой Лесьяра, к удивлению врановому, стариков одних, Врану незнакомых; все они возрастом с его родителей были, а то и старше, как Бушуй. Верно, мудрейшие из племени — смутило тогда Врана такое количество наблюдателей, но немного совсем. Вран быстро на ноги вскочил, голову склонил приветственно — и мелькнула в глазах Лесьяры насмешка, но и она ему кивнула.

«Итак, — сказала. — Начнём. Вран из Сухолесья, поведай нам — что узнал ты о нас нового, любопытного, душу твою единственную тронувшего?»

Возможно, не следовало Врану тогда так отвечать, как ответил он.

Возможно, иначе он начни, так иначе бы всё и пошло.

«Раз уж сами вы об этом заговорили, хозяйка, — протянул Вран, голову поднимая, — позвольте встречный вопрос вам задать: почему так смущает вас душа моя единственная? Узнал я, например, такую вещь любопытную: порой и у вас однодушники рождаются, и нет в них двойственности никакой, кроме кровной. Близнецы. Верен и Нерев, Зоран и Горан. Две души они на двоих делят, а не на одного, так уж предки ваши для них определили. Почему же считаете вы тогда, что с моей душой единственной не так что-т…»

«Довольно, — прервала его Лесьяра, сузив глаза. — Сейчас я вопросы задаю, Вран из Сухолесья».

И впрямь начала задавать — да такие, что у Врана голова кругом пошла.

Назови ту, эту, пятую, десятую. А сколько у неё детей было? А кто из них знахарем стал, а кто на девятом десятке умер, а кто век целый прожил? А кто с племенем соседним объединился, чтобы «грамоте» своё племя обучить, а кто предложил это, а кто первым речь завёл, а кто первым задумался просто? А кто до конца леса дошёл, а кто мухомор волшебный нашёл, а кто в косу свою змею живую вплёл? Лавину вопросов Лесьяра на него обрушила, и не понимал Вран, смеётся она над ним или не в шутку всё это спрашивает, потому что невозможно было это понять: правда с вымыслом в её словах смешивались, существующее с несуществующим, подсказки с обманками, и ни выдохнуть она ему не давала, ни подумать — немедленно ответа требовала, всё повторяя: что, не знаешь, мол? И крутило, вертело Врана в этом вихре ему неподвластном, и отвечал он невпопад порой, не то совсем, что хотел бы — лишь бы хоть что-то сказать.

То же самое Лесьяра и с обычаями племенными провернула. Казалось бы, знал всё это Вран, уж этому-то он всегда внимал, это-то всегда на ус наматывал: и то, как волшба у лютов работает, навроде той, с помощью которой Бая ветер в лесу поднимала и Врана к себе не подпускала, и то, как обязанности люты в племени распределяют, и то, как у предков совета спрашивают, и то, как с нечистками… простите, двоедушниками потерянными в лесу дела ведут, — а всё равно находила Лесьяра, к чему придраться.

«Стоит только помочь кому в лесу, говоришь — и сразу хозяин тебе одно чудо отпустит? А как именно определяет он, сколько раз ты помог и сколько тебе чудес отпустить? И как, самое главное, силу этих чудес определяет? Допустим, отпугнул ты от пяти грибников заблудших медведя, а потом к деревне их вывел — это сколько, значит, чудес тебе полагается? Одно? Два? Пять? Десять? А если станешь ты волком, придётся ли тебе заново чудеса эти зарабатывать или за дела твои прежние хозяин тебя ими одарит?»

«То, что глава племени каждому своё дело назначает, — это правильно. Но что делать родителям волчонка, если, скажем… если, скажем, стара глава уже, непосильную ношу на него взваливает? Говоришь ты, что слово главы нерушимо — но как же поступить, если без нарушения его жизнь другая потеряться может?»

«А что, если вдруг не останется чудес ни у кого из племени, чтобы вокруг кургана туман да буран напустить и от глаз его людских скрыть, пока с предками мы общаемся? Если вдруг, нежданно-негаданно, может же так случиться, не удавалось племени уж давно никому помочь, нет ни у кого сил место священное спрятать, а совет предков очень нужен?»

«А что, если вдруг… нежданно-негаданно в холме нашем, на границе нашей всё болото во главе с водяным укрыться попросится — сможем ли мы их пустить? Как вообще граница наша, Вран, устроена? Почему не тратим мы на неё чудеса свои? Хозяин так, говоришь, определил? То, что для жизни спокойной нам нужно, просто так нам в лесу даётся, а остальное — за поступки уже бескорыстные?.. Допустим… Но почему тогда курган мы так же легко в нужный час спрятать не можем? Потому что, говоришь, не в лесу он уже, вырубили люди уж давно ту часть леса? Допустим… Но почему тогда…»

Вряд ли на половину вопросов этих и сама Лесьяра ответить бы смогла. Откуда Вран, к матери ночной, знает, что делать, если сюда водяной с русалками и упырями своими болотными припрётся или если глава племени от старости с ума сойдёт? Не даёт ему Лесьяра покоя — только он один ответ ловкий находит, она дюжину вопросов сверху задаёт — а потом опять на имена проклятые знахарские с названиями холмов, уже давно с землёй сровнявшихся, переходит. Туда-сюда, туда-сюда. Как на качелях разболтавшихся Врана прокручивают — стоят около реки такие качели, постоянно на них девок невезучих по праздникам запихивают, поверье есть: если у неба самого жениха себе загадать успеешь, то смилостивится небо, пришлёт тебе кого-нибудь. Может, и Врану сейчас загадать что стоило бы — чтобы на Лесьяру потолок земляной рухнул вместе со всеми её «вдруг, нежданно-негаданно».

— … но всё же не могу я «нет» сказать, — вдруг, нежданно-негаданно Радей заканчивает. — Вижу я, что и впрямь не зря Вран здесь дневал да ночевал — занятные решения он задачам многим предложил, вижу я ум живой в нём, вижу задор юношеский, на верные дела готовый направиться. Мой ответ — да.

Замирает Вран. Едва уловимо кивает ему Радей, шаг назад делая.

Его ответ — да…

— Ну а мой ответ — нет, — заявляет Бушуй, тут же место Радея занимая. — Ишь чего захотел — с путаницей такой в голове границу пересечь, чтобы и молодёжь нашу с толку сбить? Нет, и того достаточно, что и так он с ними болтается — одно из немногих правил, ему предписанных, нарушая, помимо всего проч…

— Казалось мне, что для того мы здесь, чтобы знания его оценивать, а не добропорядочность исполнения правил, — перебивает его Солн задумчиво. — Да и правило это, откровенно говоря… Скажи мне, Бушуй — сам бы ты смог в юности хоть день без беседы душевной с волчицами прожить? Очень я в этом сомневаюсь. Не правило это для сердца молодого, а цепь зубастая, сердце это кровоточить заставляющее… Вполне меня ответы ученика моего устраивают — «да» ему говорю.