— Будто что?

Бая вздыхает.

— Не знаю, Вран. Будто мешает ей что-то. Уже и имя её родное назвали, уже что-то да должно было в голове её повернуться — а всё по-прежнему осталось…

Новую песню Рыжка затягивает — и опять Вран как в деревне своей оказывается. Должно быть, слышала Рыжка, когда в чреве материнском была, завывания ведуньи общинной — так же, как и имя Латуты слышала. А завывала ведунья всегда на славу. Такое при всём желании не забудешь.

Ведунья…

— К старикам, говоришь, Рыжка неравнодушна? — тянет Вран, провожая Рыжку взглядом.

— Есть за ней такое, — отвечает Бая. — А что?

Появляется у Врана догадка одна — глупая, возможно, догадка, наивная слишком, чересчур на разум русалки сбрендившей полагающаяся, — но почему бы не попробовать? Совершил Вран уже два поступка выдающихся, за которые его к лютам со скрипом, но подпустили — может быть, настало время и третий совершить?

— А скажи мне, красавица, — Вран голову к Бае поворачивает, и снова что-то головокружительное в глазах её мелькает, когда произносит он это «красавица» игривое, — скажи мне, Бая, до какого времени тебя воздухом твоим свежим подышать отпустили? До вечера, может, вдохов наберётся, или даже до ночи?

— До заката, думаю, не наберётся, красавец, — хмыкает Бая. — Не то чтобы действительно отпускал меня кто-то. Сама я себя отпустила.

— А, ну если сама себя… — улыбается Вран. — Если сама себя — то почему же до заката не наберётся? Строга ты слишком к себе, Бая, совсем ты о себе не заботишься. Воздух весенний — он полезный самый, в нём природа возрождается и дарами всех желанными одаривает — разве не хочешь ты…

— Вран, — перебивает его Бая, прищурившись. — Что ты опять задумал?

— Почему «опять»? — невинно спрашивает Вран. — Ничего я, вроде бы, до этого не задумывал. Просто поручения матери твоей выполнял да старшего своег…

— Вран.

— Пойдём со мной — и я всё тебе расскажу, — говорит Вран, уже зная: пойдёт.

— Куда?

— Вот как только двинемся — так и начну. Давай, давай, красавица. Соглашайся. Что толку на месте стоять? Ничего красивого в этом болоте нет, грязь одна да песни рыжкины. Я тебе другую песню спою — заслушаешься, сама не заметишь, как луна солнце сменит. Хочешь же ты что-то дельное наконец послушать, надоели тебе, наверное, зануды из племени твоего? Ничего, потерпи немного — скоро я к вам приду, каждый день тебя развлекать буду. Скоро же приду, правда? Ничего тебе Лесьяра об этом не сообщала?

Говорит всё это Вран, плавно говорит, как умеет, одно слово в другое перетекает, — а сам легонько Баю за плечи в сторону леса подталкивать начинает. Как Зиму — да не так немного. Зимины-то плечи Вран спокойно сжимал, уверенно, уже пинка ей под зад был дать готов, так спровадить её хотелось — а Баю он бережно держит, осторожно, словно драгоценность она какая. Впрочем, почему «словно»? Драгоценность она и есть — сколько в своей деревне девок Вран повидал, сколько лютиц здесь юных встретил, а с Баей ни одна из них и близко даже не стояла. Чудо это какое-то, что вообще такие девушки на свет появляются — не должна безупречность подобная невозмутимо так по свету белому ходить да ночью своей улыбкой лес тёмный озарять, невозможно это, чтобы улыбка эта к Врану обращена была, — но происходит это всё-таки, раз за разом происходит.

— Как много вопросов у тебя, — тянет Бая, не слишком-то его подталкиваниям поддаваясь. — Один другого краше — и о Лесьяре тебе расскажи, и на зануд из племени пожалуйся. Чего ты хочешь-то, Вран из Сухолесья?

Вран делает к ней шаг, ожидая, что отшагнёт Бая в нужную ему сторону — но нет.

Остаётся Бая на месте, лопатки её к груди Врана прижимаются, волосы её мягкие, душистые щеки его касаются. Смотрит она в глаза ему, голову выгнув — и нельзя в глазах этих тёмных не потеряться.

«Тебя хочу», — чуть не отвечает Вран.

Но вслух говорит лишь:

— Справедливости, Бая. Только справедливости.

— Справедливость — это хорошо, — говорит Бая.

И снова сердце у Врана бьётся так, словно с рассвета без остановки он по лесу этому бегал.

* * *

— И как же пройдём мы тут?

— Тише, тише. Не будут они здесь долго ошиваться. Скоро по избам разойдутся. Я знаю.

— Откуда?

Косится Вран на Баю — с таким простодушным любопытством она на него смотрит, что сразу Вран ей не верит. Не может Бая не догадываться, что Вран почти каждый день в деревню свою тайком пролезает. Не может Бая искренне его умельцем считать небывалым, за счёт даров леса только выживающим.

— После кражи шкур они взбаламутились — решили, как пить дать, что нечистка какая всё из домов повытаскивала, — уклончиво отвечает Вран. — Ходят тут, бродят… за порядком следить пытаются. Только знаю я их порядок — хорошо, если хоть один человек на ногах к ночи останется, а не спать потащится.

— Очень это всё, конечно, любопытно, — говорит Бая. — Но мы что, до расхода их всех ждать будем? Нет, я так не могу. Мне уже к матери пора.

Да, Вран понимает.

Вран сужает глаза, в очертания людей, возле деревни бродящих, внимательно вглядываясь. Кто-то аж до опушки со светочами своими проклятыми дошёл, кто-то по полю рыщет, но большинство, конечно, у ограды собралось. Взбудоражил их всех Вран пропажей шкур — уже третий месяц ходят и ходят, светят и светят. Между деревьями от них спрятаться, конечно, несложно, а вот дальше сейчас пробраться затруднительно. Сам-то Вран уже наловчился: зимой ближе к рассвету в деревню бегал, когда все спали уже, в следы чужие на снегу наступая, а как снег оттаял, и эта заморочка вместе с ним исчезла — да вот только права Бая, нет у них времени до рассвета здесь оставаться. И так Вран сомневается, что Баю за отсутствие столь долгое по голове погладят.

— Ну хорошо, — говорит он. — Хорошо. Сейчас всё будет. Только помощь мне твоя нужна.

— Помощь? — вздёргивает брови Бая.

— Да, небольшая. Повой, пожалуйста.

— Что?..

Смотрит на него Бая, как на помешавшегося, — не сильно, чуть-чуть совсем.

— Нужно мне, чтобы ты повыла немного, — повторяет Вран, мягко её за локоть за соседнее дерево отводя: прямо в их сторону двое деревенских идут, надо сместиться слегка. — Ты ведь умеешь, правда? Ничего в этом сложного для тебя не должно быть.

— И как мой вой им уснуть поможет?

— Никак, красавица, — отвечает Вран, остальных деревенских подсчитывая: по полю пяток бродит, у частокола, наверное, с дюжину, насколько Вран разглядеть может. — Не спать мы их будем укладывать, а из кроватей поднимать.

— И в чём же тогда…

Да, точно дюжина — место Вран хорошее занял, со всех сторон частокол виден, и удачно всё именно сейчас складывается: выходят мужики заскучавшие к другим, под сторожкой караулящим, задняя часть забора безлюдной остаётся — хоть и знает Вран, что там, около щели его любимой, ещё парочка наверняка стоит. Но щель эта — прошлый век, и другие входы-выходы, от чужих глаз скрытые, Врану здесь известны.

— Так что, не будешь выть? — перебивает он Баю нетерпеливо.

Бая молчит немного.

— Пока подробно не объяснишь, зачем — не буду.

Нет, «подробно» — это сейчас точно не ко Врану.

— Ну ладно, — говорит Вран.

Прикладывает руки ко рту, мысленно к волку взывая, чтобы совсем уж позорной эта попытка не оказалась — и сам вой из горла исторгает громкий, протяжный.

Округляются глаза Баи.

— Вран, ты что…

Замирают все мужики как один. И на опушке, и в поле, и у частокола даже. Значит, неплохо вышло.

Значит, надо повторить.

И Вран повторяет — уже смелее, старательнее, никакими страхами не скованный.

Не очень это на волчий вой, честно говоря, похоже — скорее рыжкины какие-то завывания получаются, но и то хлеб. Видит Вран, как мужики ближайшие напрягаются. Друг на друга смотрят. Видит, как рты открывают — и в последний, третий раз воет, уже всю душу, все силы в этот звук оглушительный вкладывая.

Хорошо, что наизусть Вран все повадки деревенских знает. По малейшим изменениям в лицах, по малейшим телодвижениям он их читает. Читает и сейчас: пора.