Литмир - Электронная Библиотека

Того же, чего и в своё время Латута.

— Вот над этим я и думаю, — отвечает Вран Зиме, упорно на её взгляд не отвечая — хотя, кажется, вот-вот шею она вывихнет, так своими глазами его встретить пытается.

Третий месяц уж пошёл, как Вран к лютам перебрался.

Ах да, не так. В «дом у Белых болот».

Вот у этих самых Белых болот, которые уже и не белые совсем, а грязно-коричневые.

И, честно говоря, когда первое возбуждение прошло немного, когда перестал Вран в холодном поту по ночам в холме просыпаться, думая, что приснилось ему всё, растерялся Вран немного.

Потому что всё не так радужно оказалось, как ему мечталось.

Не рассчитывал Вран, что затея его со шкурами волчьими сработает — правда из побуждений искренних, из злости на деревню свою действовал. Возможно, увидела Лесьяра в побуждениях этих нечто такое, что развеяло её подозрения первоначальные — или, может, сыграло на руку Врану то, что хоть в чём-то он лютам с русалкой помог. Неизвестно это Врану: ничего ему Лесьяра не сказала, о решении своём не объявила, просто очнулся Вран в холме, увидел великана лысого, скромно ему улыбавшегося, и сказал этот великан: «Молодец».

«Молодец». Вран помнит, как чуть сердце у него от этих слов не остановилось — а великан лишь кивнул, улыбаться продолжая, словно подтверждая: да, всё правильно ты понял.

А потом как-то наперекосяк всё пошло.

Никто, естественно, Врана с нахрапу в волка обращать не собирался. И намёка на это не было. Был у лютов для гостей таких, жить с ними желающих и своими стать, свой обряд посвящения — но не такой совсем, как у Врана в общине. Бесконечный даже не обряд, а образ жизни.

И в этом-то образе жизни все камни подводные и крылись.

Во-первых, толком Врана к себе и не приняли. Ни разу он за границу холмистую не ступил, ни разу с лютами кров или пищу не разделил — заслужить их надо было. Поселили Врана преспокойно в холме этом треклятом, с ночницей, после заката солнца неизменно буянящей, уже из ушей у Врана её пришёптывания да вопли раззадоренные лезли. Не имел Вран права за границу на землю лютов проситься, не давали ему ни одежды новой, ни еды, ни воды — сам должен был себя обеспечивать или, если не устраивало что-то, домой разворачиваться, никто его здесь не держал.

Во-вторых, совсем не таким круг общения Врана был, как он себе представлял.

Приставили ко Врану «старшего», наставника его до самого конца посвящения, чтоб ему пусто было — и только с ним Врану разговаривать было положено. Наставником оказался брат погибшего мужа Лесьяры, дядя Баи и Сивера — и большего брюзги Вран в жизни не встречал. Запрещалось Врану с кем-либо, кроме него, хоть словом перебрасываться, здороваться даже, в глаза открыто смотреть; превратился Вран сам в тень безмолвную, ночницу какую-то вторую, только ночнице хотя бы свободно можно было рот открывать. Врану же — только с Солном этим проклятым. А ещё внешне Солн очень Сивера напоминал, и не разбирал Вран иногда спросонья: то ли старший к нему пришёл, то ли Сивер опять к Рыжке своей через границу спешит.

В-третьих, наставник Врана, как и подобает, премудростям его всяким учил. Только, увы, очень от волчьих далёким.

Приходил к нему Солн спозаранку, порой до восхода даже — как вздумается ему, — и начиналось. Всё равно было Солну, что голоден Вран, что спал он мало, потому что снова ночница всю ночь напролёт бузила; Солна, как он гордо Врану сказал, «тонкости такие не волновали». Солн, опять же по его словам, «не о теле врановом заботиться определён, а о душе его… единственной». С очень знакомым снисхождением Солн последнее слово произнёс — точь-в-точь как племянник.

Торчал в холме Солн порой до вечера, рассказывал Врану напыщенно… всякое. Иногда — занимательное, иногда — не очень. Об обычаях племени, о том, как жили они раньше и как живут сейчас, о том, что умеют и какие из этих умений каждый день используют, а какие — по особым случаям только, как с предками общаются, как семьи создают, как ушедших провожают и волчат встречают — это Вран всегда охотно слушал, это и самому Врану любопытно было. Но порой уносило Солна совсем в другую сторону: начинал он, например, всех глав рода Чомор знает до какого колена перечислять, крайне скупо их достижения упоминая, или путь племени по земле от истоков до дней сегодняшних прослеживать — каждую реку своим именем кликал, нечисть голубоглазая, да уточнял, как называлась она раньше и как называется сейчас, каждого холма имя озвучивал. И всё бы ничего, да только наизусть всё это ко дню следующему Вран выучить должен был.

Как?

О, это отдельный разговор.

У лютов «грамота» некая была.

Вран, конечно, знал, что народы заморские тоже чем-то подобным занимаются — сказания свои каракулями загадочными увековечивают, по рассказам родительским знал: приходили в их деревню ещё до рождения его путники из земель далёких, что-то всё за деревенскими скрупулёзно записывали, по пятам за ними ходили, вопросы задавать пытались — да только не понимал никто особо, чего они хотят, но, кажется, довольными они с общиной раскланивались. Знал Вран об этом — но никогда не завидовал им особо: ему и обереговых знаков хватало, которые в общине очень любили, куда только не лепили и Врана выучить заставили, хотя не верил он, что есть от них польза какая-то. Так — на уровне с чурами.

Однако люты обереговыми знаками не ограничивались. Не было у них, по сути, знаков таких вовсе.

Только «буквы».

Сколько Вран с этими «буквами» намучился — никакими словами не описать. Как заело Солна в первые дни на «грамоте», «буквах», «чтении» и «письме», так и по сей день не отпускает — на вторые же сутки вранового пребывания в стенах холма земляного кипу коры какой-то берёзовой, грубо нитями сшитой да в деревянную «обложку» упакованной, притащил, и так с Врана с ней не слез. «Тут всё, — гордо он Врану сказал. Подумал немного. — Ну, не всё, но основы. Будешь прилежно заниматься — за месяц управишься, ничего сложного в этом нет. Веш в одну зиму уложился — а ты уже давно не ребёнок малый».

Что ж, Вран искренне поздравляет сметливого Веша — у Врана такого прорыва как-то не случилось. До сих пор Вран с трудом понимает, что поведать ему кора эта мудрая хочет — а уж о том, чтобы самому на ней что-то нацарапать, и речи не идёт. Очень мило, кстати, с письменами этими ему приходится работать, чтобы хоть что-то к следующему приходу Солна запомнить: никаких свечей Врану не выделили, и пока огарки из деревни он не начал таскать, то порой до рассвета в лесу у входа в холм оставался, зубами от холода скрежеща и при свете лунном в загогулины вглядываясь.

Впрочем, нет худа без добра — именно так он со своими приятелями и познакомился.

Да, запрещено было всем, кроме Солна, со Враном разговаривать — но запрещено было и Бае, например, тайком ночью по лесу шнырять, однако же делала это она. Люты молодые ничем, в сущности, от молодёжи в деревне Врана не отличались — такие же любопытные, правилами некоторыми ради любопытства этого готовые пренебречь, ещё и приятнее, чем большинство девок с парнями из общины.

Верена с Неревом Вран уже знал, они-то первые его с вершины холма и окликнули — Нерев сначала голос подал, как ни странно. Порасспрашивал Врана немного, всё ещё с подозрением на него глядя, убедился, видимо, что слова Врана со словами Лесьяры совпадают, спросил вдруг, не голоден ли Вран. О, Вран очень голоден был — Солн, разумеется, беспрекословно законы племени соблюдал, ни крошки зачерствевшей ему не принёс. Отправил Нерев брата за едой за границу сбегать, пояснил Врану коротко: «Проворный, не заметят».

Потихоньку так же и остальные знакомые из границу сторожащих набрались. Первое время только так Вран ел и пил — на подачках одних от молодняка держался, хорошо, что не ставили дозорным того же Сивера — тот бы уж точно навстречу Врану не пошёл.

Но был в этом и другой недостаток: не ставили и Баю.

Бая…

Не видел Баю Вран совсем. Ни разу за всё это время, даже мельком.

26
{"b":"883486","o":1}