Дарья опять вздохнула и услыхала глухой голос доктора Шлихта:

— Что ты, Дарья Николаевна, всё вздыхаешь и вздыхаешь? Смотри, как за окном солнышко светит, пациентов тяжёлых у нас нет, а если появляются — выскакивают, как те пингвины из океана. Что случилось, что тебя вдруг на «охи-вздохи» потянуло?

— Ой, Фридрих Иванович, тяжко мне что-то. Понимаешь, вот уже больше двух месяцев прошло после свадьбы Димы и Лены, я всё жду, жду, когда же мне скажут, что я скоро бабкой стану, а в ответ тишина.

— Ну ты даёшь, Дарья Николаевна! Это что за сроки — два месяца? Люди иногда годами этого чуда ждут, а потом — бац! — получите и распишитесь.

— Ты, Фридрих Иванович, не всё знаешь. Дима мне не родной сын. Вера, сестра моя, узнала о своём диагнозе, уже когда беременная Димкой была. Ей тогда химию проводить нельзя было, а от аборта она сама отказалась. Вот и получилось, что сына родила, а сама вскоре сгорела, как свеча. А я так и не смогла Саше моему ещё одного малыша родить.

— Печально всё это, но к Дмитрию-то с Еленой это каким боком?

— А вдруг они тоже…

— Ты глупостей-то не говори! Помнишь, как нас учили? Наши мысли материальны! Сейчас всякого надумаешь, а потом оно вылезет где-нибудь! Время их не пришло ещё! Это только Лидия наша как кролик, не успела чихнуть — уже тошнит. И слава Богу, будет чем старшим Грачёвым, Марьяне с Сергеем заняться. Кстати, о времени. Посмотри на них — ведь сколько всего случилось, через что пройти пришлось, а в итоге? Пусть в пятьдесят, а смогли стать счастливыми. Так и у твоих всё хорошо будет. Вот поедут к Ленкиным родителям, отдохнут, в Париже погуляют, а там, говорят, атмосфера благоприятная. Глядишь, привезут тебе карапуза.

— Ой, Фридрих Иванович, твои бы слова да Богу в душу. А может, ты и прав? Возможно, там сможет отпустить их прошлое, потускнеют воспоминания, и они станут счастливыми? Хорошо хоть эта бесстыдная официантка Маша отсюда убралась! Тьфу, как вспомню, как она к Диме явилась в чём мать родила! Повезло, что я тогда дома была, а Леночка на работе задержалась.

Шлихт закрыл последнюю написанную историю болезни и с улыбкой сказал:

— Главное, не дави на них. И всё образуется. Всё на этом свете вовремя приходит, а если не случается — значит, так должно быть. Ты вот что мне скажи: Дубова ты уволила, Лида в декрет через несколько месяцев уйдёт, где врачей брать будем, а?

— Да есть у меня на примете один реаниматолог. Только согласится ли переехать сюда, вот вопрос. Хотя я с командованием говорила, в новом доме одну квартиру готовы отдать госпиталю.

— А про кого ты сейчас?

— Ты Викторию Брагину знаешь?

— Да, мы с ней на курсах пересекались года два назад. Так она ж в Ожоговом центре в Областной работает.

— А то я не знаю! — повысила голос Орлова. — Вот и думаю, чем бы её соблазнить, чтобы она ко мне в отделение работать пришла?

— Так квартирой и соблазняй! Я тебе точно говорю! Она сколько лет по чужим углам и съёмным квартирам мыкается, сама рассказывала, а тут сразу… Ну ладно, не сразу, но перспективы имеются?

— Думаешь?

— Попытка не пытка, а ты как заведующая должна попробовать. Она классный и серьёзный профессионал. Сын её уже давно самостоятельный, на Севере служит, с этой стороны никаких причин для отказа нет. А тут у нас ещё и замуж выдадим!

— Ой, рассмешил! Как скажешь, так скажешь! Но попробовать стоит. Ты, Фридрих Иванович, идею подал, вот сам и работай, а я пошла звонить.

— Привет передавай. Если что спросить захочет, как у лица, не занимающего должности руководящие, всегда пожалуйста. И обещай побольше!

— Я тебе сейчас наобещаю! Всё, пошла я.

Через месяц перед отъездом Орловых и всей команды лётчиков и конструкторов во Францию в отделение реанимации двугорского госпиталя пришёл новый доктор Виктория Георгиевна Брагина, занявшая освободившуюся жилплощадь инженера Алексея Рыжего и его жены красавицы Риты, которым торжественно вручили ключи от трёхкомнатной квартиры в связи с пополнением семьи двумя мальчишками-близнецами.

Сергей поправил очки и поднял голову. Они с Орловым «отстреляли» показательную программу на «отлично с отличием», как сказал довольный Захаров. После посадки они закатили машины на их места на выставочной площадке, и Димка умчался к Лене. Сегодня они собирались к какому-то неизвестному Виктору. Кто он такой и чем он может помочь Орловым, Сергей не знал, но был уверен, если понадобится его помощь, он не будет колебаться ни одной секунды.

— Ну как тебе обстановочка? — Миша Воронов подошёл ближе и с удовольствием осмотрелся вокруг. — Класс машины, скажи? Только думаю, что вот этот серый брат явно проигрывает нашим. У него крыло слабее и на виражах он отстаёт. Но хорош, зараза! И «сарай»* этот тоже ничего, вместительный, только вот неуклюжий до тошноты, как та пиндосовская коломбина*, что у нас на базе в пустыне садилась.

— А кто после нас ждёт светофора**, Мишка?

— Немцы. Я так понял, что у них тот смешной малый с усами Фридрих Кеслер будет их «Тайфун» показывать. Кстати, я вчера удивился, когда он с нами заговорил, так по-русски «шпрэхать» может только потомок русских.

— Да у него вроде предки из Курляндии, может, кто-то и из наших был, — пожал плечами Сергей, внимательно осматривая трибуны со зрителями.

Миша скосил взгляд на него и тихо бросил:

— Не в ту сторону смотришь, она левее, под козырьком, — и он кивнул головой в сторону их делегации. — Парни скоро будут, командир сказал, что на трибунах только конструкторы остаются, мы все на поле рядом с машинами. Смотри, пошёл Фридрих. Как оторвался, а? Молоток Федя!

Они прикрыли глаза ладонями от слепящего солнца и молча наблюдали, как немецкий лётчик выполняет разные фигуры пилотажа, виртуозно управляя тяжёлой машиной. Когда самолёт на малой высоте выходил из виража, Сергей замер и вдруг громко закричал:

— Да твою же мать! Мишка, он сейчас на нас пойдёт! Мужики, в сторону!

Его крик был еле слышен из-за рёва резко снижающегося самолёта, который прошёл низко над землёй и вдруг задрал нос и устремился в небо. Воронов остановился и затаил дыхание, надеясь, что всё образуется, но уже почти поднявшись вертикально вверх, самолёт задел землю хвостом, нос его дёрнулся, и тяжёлая машина начала медленно заваливаться на бок.

— Прыгай! — заорал Соколов неизвестно кому, рванувшись к месту аварии.

— Серёга, стой! — Воронов схватился за голову, отворачиваясь от яркой вспышки загоревшегося топлива. Во все стороны брызнули фонтаны горящего керосина и обломки разбившегося самолёта. В последний момент перед оглушающим взрывом Сергей и Михаил увидели отброшенное взрывной волной катапультное кресло. Соколов остановился на мгновение, проследив взглядом за резко раскрывшимся за счет горячего воздуха парашютом, и бросился в сторону пожарища.

— Серый, куда? — Воронов сделал несколько шагов, но остановился, закрываясь от обжигающего жара полыхающего самолёта. — Падай, Сокол, падай! Я помогу!

Сергей резко шагнул в сторону, переворачивая на себя пластиковую бочку с водой, и упал на землю, стараясь доползти до бездыханного лётчика, что лежал без движения. Закрываясь от ревущего пламени, он пытался захватить стропы парашюта, но ладонь натыкалась только на горячий песок. Сквозь рёв и грохот пожара он услышал сирены пожарных машин и в этот момент всё-таки ухватился за парашют и потащил шёлковую ткань на себя, упираясь спиной в землю. Рядом раздался уверенный голос Воронова:

— Перехвати другой рукой, взяли.

Они тянули парашют вместе с лётчиком, всё дальше и дальше отползая от пожара. Вдруг почувствовалось небольшое сопротивление и раздалось громкое ругательство на немецком.

— Слышь, Кеслер, ты особо не дёргайся, сможешь — помоги, — прошипел Соколов, отползая всё дальше от пожарища.

— Нога не двигается, — простонал Кеслер, — в стропах запутался.