И только тут Кир пришёл в себя.

— Пошли, — шёпотом проговорил он, хотя из-за шума океана, доносившегося с платформы, через высокие и настежь распахнутые двери, можно было смело орать — вряд ли их могли услышать.

— Пошли, — повторил он чуть громче, оборачиваясь к Сашке.

— К-куда?

Сашка был бледнее смерти. Его глаза, наполненные ужасом, всё ещё не могли оторваться от того места, где лежал мёртвый охранник Савельева.

— Туда! Ты что, не понимаешь? Раз тут охранник, этот… Костя, то и Павел Григорьевич здесь. Он уже здесь!

Сашка дёрнулся, словно пытаясь оторвать свой застывший взгляд от места убийства, и перевёл глаза на Кира.

— И… что?

— Как это что? — Кир постепенно повышал голос, переходя со свистящего шёпота на почти крик. — Там Павел Григорьевич! А Татарин с Костылем пошли туда! Ну ты чего, опять зассал что ли? Блин… Ну и сиди тогда тут… трус несчастный! — в сердцах выплюнул Кир и осторожно, стараясь производить как можно меньше шума, двинулся к выходу на платформу. Туда, где скрылись мнимые охранники.

Неожиданно сказанное Киром возымело действие. От слова «трус» Сашка вздрогнул, скривился, словно его вытянули кнутом, и, кажется, пришёл в себя. По крайне мере, за Киром он последовал.

На платформе Киру в лицо сразу кинулся ветер — мощный, холодный, несущий миллиарды капелек солёной воды. И шум — голос океана — от бьющихся о Башню волн. Застыв на долю секунды, захлебнувшись этими непривычными для него ощущениями, Кир всё-таки заметил впереди людей и инстинктивно, на автомате, юркнул за ближайшую постройку, надёжно скрывшись за её стеной. Сашка сразу же оказался рядом с ним. Кинув на него встревоженный взгляд, Кир отметил, что его приятель напуган до чёртиков — всё говорило об этом — и слегка подрагивающие руки, которыми он вцепился в какую-то торчащую железяку, и побелевшие губы, и дыхание, которое нервными всхлипами вырывалось из его груди. Ещё не хватало, чтоб он тут грохнулся в обморок, как девчонка. Но, к удивлению Кира, Сашка держался.

Кирилл осторожно высунул голову и огляделся.

Он даже не представлял себе, что станционная платформа настолько велика. Когда-то он работал на грядках, и там, вытянутые поля из составленных вместе агроплатформ казались ему почти бесконечными. Но тут всё было по-другому. Перед ним раскинулось огромное открытое пространство, обдуваемое ветрами, просоленное морем и выбеленное солнцем — даже в невнятном свете, что шёл от окон Башни, тех окон, что находились на несколько десятков этажей выше, Кир различал удивительную белизну бетонных стен, вернее их остатков, уцелевших после того ужасного шторма. В том, что стихия тогда разгулялась не на шутку, сомневаться не приходилось. Правый угол платформы почти полностью отсутствовал, его словно срезало ножом, удивительно ровно, а слева наоборот было ощущение, что кто-то вгрызался в железобетон огромными зубами, кромсая и перемалывая его. Повсюду валялся мусор, торчали остовы стен и проржавевших колонн, жалкие останки некогда живых рабочих цехов, в которых шумели и гудели турбины и генераторы, где перекрикивались люди, занятые делом — делом, которое давало то, в чём Башня нуждалась прежде всего — энергию.

Кир направил взгляд к краю платформы. Там стояли двое. Павла Григорьевича Кирилл узнал сразу, его вообще было сложно с кем-то спутать, даже в своей квартире, расслабленный и смягчённый присутствием любимой дочери, Савельев всегда выделялся какой-то внутренней силой. Сразу было понятно — это не просто какой-то мужик и любящий отец. Это лидер, вожак. Разворот плеч, осанка, уверенные движения — всё кричало об этом. Рядом с ним стоял незнакомый Киру мужчина, наверняка тот хмырь, с которым у Павла Григорьевича была назначена встреча. Кир скользнул по нему глазами, не задержавшись, и уставился на две фигуры в форме охранников, неторопливо приближающихся к Савельеву.

Даже отсюда Кир видел, что Павел Григорьевич спокоен и ничуть не встревожен. Для него эти двое были именно охранниками, которые, вероятно, шли сообщить о чём-то важном. Только вот Кир точно знал, зачем Татарин с Костылём идут к Савельеву. Убивать они его идут, вот зачем!

Мысли заметались с бешеной скоростью. Надо же что-то предпринять! Пока ещё не поздно! Крикнуть или броситься туда, к ним, отвлечь, предотвратить, остановить. Да плевать как, главное — что-то сделать! Долго размышлять, просчитывать и строить планы было вовсе не в характере Кира. И он уже почти решился, привстал, напрягся для броска, краем сознания понимая, что возможно это будет последним, что он сделает в этой жизни — перед глазами всё ещё стоял блеск пистолета. И тут же понял — поздно.

Татарин поднял руку, и темноту прорезала яркая вспышка. И грохот. После которого всё как-то сразу стихло — или это Киру так показалось. Даже ветер, кажется, удивлённый происходящим, перестал завывать и швырять где-то внизу волны, разбивая их о стены Башни. В этой неестественной тишине, Кир увидел, как Савельев вздрогнул, дёрнулся, как от удара, и этот невидимый удар откинул его назад. И он стал медленно падать. Ужасающе медленно. Словно сам не мог поверить, в то, что всё кончено. И во всей этой картине была какая-то смертельная красота — исчезающая фигура на фоне чёрного неба, усыпанного редкими звёздами.

Незнакомый мужик по бабьи взвизгнул и сделал несколько шагов назад. Татарин опустил пистолет, и они вдвоём с Костылем приблизились к краю платформы. Туда, где только что стоял Павел Григорьевич, кажущийся таким надёжным и вечным. И только сейчас до Кира дошло, что отца Ники больше на платформе нет. Да и вообще нет. Его тело поглотил равнодушный океан, беснующийся где-то внизу.

Ветер снова ожил, набрал силу, взвыл, и до Кира долетели обрывки фраз:

— … ни хрена не видно, темно как в заднице…

— …точно мёртв? Ты не промазал?

— Не гони, какой промазал, дебил? Не с перепугу же он свалился?

Они стояли на краю, вглядываясь вниз, и их разговор звучал так обыденно, словно они обсуждали, куда пойти развлечься этим вечером.

Незнакомый Киру мужик тоже подал голос, что именно он сказал, Кир не расслышал. Татарин отвернулся от края, сделал шаг в сторону этого мужика и снова поднял руку. Второй выстрел уже не показался Киру таким оглушающе громким. Мужик осел, вскинув руки в каком-то беспомощном жесте, словно пытался схватиться за воздух, а Татарин посмотрел на пистолет в своей руке, бережно, даже с любовью, протёр ствол и не спеша убрал его в карман. Костыль тем временем приблизился к телу, наклонился, потом что-то сказал, видимо, какую-то шутку, потому что Татарин хохотнул.

От этого жуткого смешка, да и вообще от количества убийств, свидетелями которых они с Сашкой только что стали, Кир никак не мог прийти в себя. За убийство в Башне карали смертью. Поэтому и убийств было мало. Но чтоб вот так — сразу три, одно за другим. Да и три ли? Кир невольно снова подумал о той форме, в которую были одеты Костыль с Татарином.

Кира трясло. Когда-то, будучи ещё совсем желторотым пацаном, он до одури боялся этих двоих. Татарин был старше его лет на семь, и Костыль где-то также. Внешне совершенно разные, внутри они были похожи, как близнецы-братья, оба равнодушно-жестокие, мелочные и мстительные — таких лучше обходить стороной, а связываться себе дороже. Били они легко и охотно, просто так, для этого даже не требовались какие-то причины. Не так посмотрел, не то сказал, просто кулаки зачесались. Вспыльчивый Кир огребал от того же Татарина не раз и, наверно, огребал бы ещё больше, не будь в его жизни Вовки Андрейченко. Большой и сильный Вовка, великодушный и добрый, был не тем, с кем связываются тупые узколобые придурки, типа Костыля и Татарина, предпочитающие добычу помельче и пожиже.

После окончания школы Татарин на время исчез с этажа, попал по распределению куда-то выше, и малышня тогда вздохнула свободно — наконец-то стало возможно перемещаться по этажу спокойно, не рискуя нарваться на возглавляемую Татарином гопоту, которая, гогоча и щедро раздавая тычки и пинки, выворачивала карманы, а не найдя ничего, ставила на счётчик. Даже Костыль в отсутствии Татарина притих. Продолжалось это правда недолго, год или два — Татарин вернулся, и всё началось по новой.