— Это ваши, женские дела. Поговори со своей матерью, в конце концов. К врачу обратись. Ты же понимаешь, Соня, что сама во всём виновата…

Он с такой убежденностью всё это говорил, что Соня ему поверила, напрочь забыв, как он уговаривал её, поглаживая одной рукой по ноге, забираясь всё выше и выше под юбку.

Переночевав кое-как на одной из лестниц, выбрав пролёт подальше от будки охраны, Соня с утра отправилась в офис, где числилась на стажировке. У Сони Васнецовой не было театрального таланта, как у матери, зато она хорошо училась в школе, была прилежна и исполнительна и по окончании учёбы получила распределение в административное управление. И теперь училась и стажировалась, как и остальные студенты её потока.

— Что-то случилось, Соня? Ты сама не своя, — Сонин начальник, Литвинов Борис Андреевич, осторожно присел на краешек стола.

Все девчонки в отделе от него млели. От его улыбки, зелёных глаз с весёлой хитринкой. Молодой, неженатый, обалденно красивый — такая у Литвинова была характеристика. Но для Сони он всегда был только начальником, строгим начальником. Она его даже слегка побаивалась.

Но именно в тот раз, может быть, от недосыпа, может быть, по причине общего неважного самочувствия, или вообще потому, что Соне некуда было идти и не к кому было обратиться, она всё выложила Литвинову. Про беременность, про мать, даже про ночь, проведённую на лестнице. Борис Андреевич её внимательно выслушал, чуть хмуря красивые тёмные брови и закусив губу. А когда Соня закончила и, не удержавшись, всхлипнула, сказал после небольшой паузы:

— В общем так, Соня, с жильём я тебе помогу. И стипендию выбью, но уж дальше сама.

И Соня молча кивнула.

Сама так сама, ей в принципе было не привыкать. А когда родился Стёпка, и Соня Васнецова поняла, что теперь она точно не одна в этом мире, ей, как бы это странно не звучало, стало легче. Хотя, по идее, должно было стать трудней.

Литвинов продолжал помогать. Понемногу, исподволь, ничего не требуя взамен. А Соня в свою очередь старалась, как могла. Училась, работала, возилась со Стёпкой, ощущая расправленные крылья за спиной. На работе словно летала, успевая за двоих. И не случайно, когда Борис Андреевич пошёл на повышение, в Совет, он позвал Соню в свою команду.

— Пойдёшь, Сонь?

И она, не задумываясь, легко и радостно выпалила:

— Да!

Счастье Сони Васнецовой поломалось внезапно. Стёпка заболел. Сначала она не обратила особого внимания, думала — потемпературит и перестанет, всё пройдёт, как любая детская болячка. Температура и правда прошла, но Стёпка оставался квёлый, капризничал, плохо спал, похудел, и Соня забеспокоилась.

Мать, с которой у Сони к тому времени отношения не то, чтобы наладились, но вышли на какой-то более-менее приличный, хотя бы внешне уровень, посмотрев на Стёпку, сказала дочери:

— Надо его показать врачу, — и, видя, что дочь собирается что-то сказать, остановила её и заговорила быстро и чуть приглушив голос, словно их мог кто-то услышать. — Только ты к своему участковому врачу не ходи. Я тут договорилась с одним… он Стёпку посмотрит.

Савельевский закон об эвтаназии для всех старых, недееспособных и неизлечимо больных был принят почти год назад, и люди, потихоньку придя в себя, стали учиться с ним жить, боясь и стараясь где-то перестраховаться, где-то обойти закон. Все уже знали, что любой страшный диагноз, поставленный врачом в медицинской карте, означал только одно — смерть. Пусть безболезненную, но быструю. И никаких шансов побороться за жизнь и, возможно, победить.

Сонина мать, которой в чутье было не откажешь, инстинктивно почувствовала самое худшее, поэтому договорилась за определённую мзду с врачом, который диагноз в карту не писал. Вернее писал, но не сразу, давая людям возможность найти другие решения.

— Это опухоль, Софья Александровна. Видите снимки УЗИ? — врач разложил перед растерянной Соней чёрно-белые нечёткие фотографии. — До закона мы бы вашего парнишку прооперировали, но теперь никто этого делать не будет. Сами понимаете.

— И как же нам теперь быть? — Соня почувствовала, как по щекам сами собой покатились слёзы. Четырёхлетний Стёпка, который стоял рядом, увидев, что мама заплакала, накуксился, уткнулся ей носом в колени и тоже заревел следом.

— Уж не знаю, не знаю, — врач спешно стал убирать снимки УЗИ в папку. — Я пока вам ничего писать в карту не буду, как мы с матушкой вашей договаривались, в общем, две недели у вас есть, а потом…

Он наконец убрал все снимки, закрыл папку и закончил, не глядя на Соню со Стёпкой:

— А потом я всё же обязан сообщить, сами понимаете…

Соня понимала и не понимала. Маленький Стёпка был не просто единственным её родным и близким человеком, он был её частью, ею самой.

…И опять Соне помог Литвинов. В этот раз она обратилась к нему сама, осознавая, что больше ей помощи искать в общем-то не у кого. Если и он откажет, что ж… Но Борис Андреевич не отказал.

— Вот что, Соня, тебе нужно будет спуститься на двести тринадцатый, в больницу, там найдёшь главврача, Мельникова Олега Станиславовича. Скажешь, что ты от меня. Ты слушаешь меня, Соня? — Литвинов слегка потряс Соню за плечи. — Слушаешь?

Соня замотала головой. Ее всё ещё душили слёзы, в последнее время она плакала, почти не переставая, сама иногда удивляясь, откуда берётся эта бесконечная влага.

— Ещё раз повторяю. Тебе нужно найти Мельникова Олега Станиславовича. Он — поможет!

— И он помог? — Ника подняла голову. Встретилась с серо-зелёными Стёпкиными глазами.

— Как видишь. Я же жив-здоров.

Стёпка взял её безвольную ладонь в свои руки, крепко сжал.

— Я сам, конечно, ничего не помню. Мне четыре года было, ты же понимаешь. Знаю только, что мама рассказывала. Отец… ну он тогда ещё не был мне отцом, переправил нас с мамой в больницу на пятьдесят четвёртый.

— К Анне.

— Да к ней. Там меня прооперировали. Опухоль оказалась доброкачественной, и я быстро пошёл на поправку. Ну а пока меня лечили, папа успел влюбиться в маму. Так бывает, оказывается. Они, конечно, не сразу поженились, но поженились, и вот… — Стёпка развёл руками, как бы показывая, что рассказ окончен.

— Стёп, — растерянно произнесла Ника. — Но ты же… ты же должен меня ненавидеть. После всего этого.

— Почему? Тебя-то я почему должен ненавидеть? Вот ты глупая.

— Ну хорошо, не меня. Отца моего. Ведь это из-за него. Если б он не принял тогда этот чёртов закон… Господи, и мама твоя, и отец. Теперь я понимаю, почему он так ненавидит папу.

— Он его не ненавидит. Мой отец твоего. Не любит да. Но не ненавидит. Ника, — Стёпка поднёс её ладонь к своим губам и легонько поцеловал. Ника ощутила прикосновение тёплых губ и вздрогнула. — Ника, всё очень сложно. Тогда время такое было. И твоему отцу, я думаю, тоже пришлось не сладко.

— То есть, ты хочешь сказать, что ты его даже, ну… в чём-то понимаешь?

Стёпка оторвал свои губы от её ладони и посмотрел ей в глаза.

— Ника, я буду врачом, как мой отец. Врачу тоже приходится принимать непростые решения. Например, иногда нужно спасать кого-то одного, мать, а не ребёнка, или наоборот, если речь идёт о неудачных родах. Или ампутировать ногу, не давая гангрене распространиться на всё тело… в общем, всякое может быть. Я думаю, твой отец, он тоже в какой-то мере врач. Ему пришлось принять страшное и непростое решение. Иначе, кто знает, выжили бы мы тогда.

Он остановился, перевёл дух.

— Стёпка, — Ника запнулась, понимая, что сейчас расплачется. — Стёпка… какой же ты…

— Дурак?

— Да ну тебя.

И она, обхватив его руками, уткнулась в плечо. Стёпка осторожно коснулся рукой её волос, провёл бережно и нежно, слегка запутавшись пальцами в кудряшках, потом аккуратно приподнял Никино лицо, посмотрел, ободряюще улыбнулся и...