Лениво постукивая по стыкам рельсов, поезд нехотя вползал в пригороды большого города.

Город спал. На востоке, словно сквозь закопченное стекло, которым пользуются во время солнечного затмения, появились сомнамбулические очертания бледного шара. За окном вагона было по-осеннему сумрачно и пустынно, словно на планете, придуманной братьями Стругацкими или Рэем Брэдбери. Он открыл дверь купе и выглянул в проход. Бр-р-р-р! Из открытого кем-то тамбура пахнуло утренним холодом.

Сон так и не пришел в эту ночь, и непривычное состояние разбитости неприятно раздражало нервы. Перед глазами всю ночь стоял рыжий бомж с пушистым хвостом, заслоняя своими умными глазами целый список проблем, полученных при отъезде из Центра.

В купе стало совсем темно, потому что вагон накрыла крыша дебаркадера. Послышались звуки просыпающихся и шаркающих вещами пассажиров. Они, словно ночные привидения, сонно потянулись к выходу в город. Невостребованный никем одинокий эмигрант-носильщик маленьким островком стоял посередине платформы, обтекаемый равнодушными, почти прозрачными людскими оболочками.

Следуя правилу оставлять позади себя как можно меньше лишних, зябко поеживаясь, он вышел на перрон и, не оглядываясь, поспешил на привокзальную площадь. Как ни странно, такси было полно, и небольшая очередь быстро рассасывалась, рассаживалась в желто-шашечные клетки и исчезала в расходившихся веером уличных каньонах.

— Куда желаете, мистер? — спросил по-английски шофер, распахивая дверь клетки в форме «мерседеса». Таксисты, как и гостиничные клерки, консьержки и официанты, оправдывали репутацию проницательных наблюдателей, угадывая по только им одним известным признакам иностранцев.

— Гостиница «Викинг».

— Будет исполнено.

Город стал подавать признаки жизни: засновали малолитражные грузовички розничных торговцев, спешащих к открытию оптовых складов; кое-где уже открылись газетные киоски; прошел первый трамвай, наполовину наполненный бледными лицами зарплатополучателей; на велосипеде проехал разносчик молочных продуктов.

Владельцы гостиницы, вероятно, не пожалели ни денег, ни усилий, чтобы соответствовать данному ей названию, потому что весь интерьер был увешан круглыми щитами, мечами, кинжалами и шлемами с огромными рогами. Сонный дежурный гостиницы — тщедушный и лысый человечек, жалкий потомок кровожадных и свирепых варягов — записал в книгу его паспортные данные и, зевая во весь рот, выдал ключи от номера.

Он разделся, принял душ и лег спать.

Проснулся он около часу дня. В окно проникали яркие лучи солнца — погода все-таки разгулялась, с крыши доносилось гуртование голубей, а с улицы проникал запах пережаренного мяса вперемежку с прелой листвой. Из распахнутых окон дома напротив над своей несчастной любовью надрывался Том Джоунс. Он дослушал до конца, как не повезло коварной Дилайле, застигнутой врасплох со своим любовником, и стал медленно одеваться.

До проведения встречи оставалось около трех часов. Сон пошел на пользу, и опять вернулось нетерпеливое желание поскорее выйти на улицу. Уже давно он как-то обнаружил в себе особые признаки клаустрофобии, проявлявшейся исключительно накануне какой-нибудь ответственной встречи или операции. Его тянуло немедленно покинуть помещение и выйти из дома. Улица успокаивала и вносила определенную ясность в его умосостояние в отличие от замкнутого помещения, где все представлялось смутным, тревожным и неопределенным. Может, ему надо было бы пойти к какому-нибудь психиатру и пожаловаться на профессиональное заболевание? Интересно, под каким названием она вошла бы в анналы медицины? Клаустрофобиа интеллигенции? Клаустрофобия разведывательная? Или это обычный вульгарный нетерпеж гончей собаки?

Как бы то ни было, но мысль о психиатре взбодрила его. Мурлыкая под нос то ли «Волярэ», то ли «Бэ само мучо», он вышел в вестибюль, где сдал ключ новому дежурному и, галантно приподняв шляпу, сказал, что отправляется прогуляться по городу. Толстомордый швейцар, пряча плотоядную улыбку в усы, торопливо распахнул перед гостем дверь, словно убрал стартовый барьер перед рвущейся вперед скаковой лошадью.

Нырнув в поток прохожих, он сразу утратил свою индивидуальность. Если бы его спросили, что он делает в данную минуту — знакомится с достопримечательностями или проверяется на предмет наличия наружного наблюдения, то затруднился бы ответить, потому что оба занятия у него органически сливались вместе и были неотделимы друг от друга. В этом-то и заключался кайф.

Это не означало, конечно, что он проверялся лишь тогда, когда имелась возможность изображать из себя прилежного туриста. Отнюдь нет. Оперативная необходимость заставляла делать это без совмещения с приятным. Но тогда это было уже чистой работой, а острое удовольствие от разведывательной работы испытывают, вероятно, одни только мазохисты.

Примерно через час он убедился, что «хвоста» нет, и тогда решил посидеть немного на свежем воздухе за кружкой пива и каким-нибудь легким блюдом. По карте он знал, что где-то поблизости есть летний парк с озером или прудом. Там он спокойно скоротает оставшееся время, чтобы потом на метро сделать бросок до места проведения операции.

Он не ошибся, место было уютное и в меру малолюдное. За немногочисленными столиками кафе под выцветшими за лето зонтиками сидели такие же, как он, туристы, одна мамаша с девочкой — кажется, местная — и чинная пожилая дама с окрашенными в розовый цвет буклями. Он заказал себе филе камбалы и большую кружку бочкового «туборга». Дама с буклями одобрительно кивнула головой в его сторону, с подчеркнутым кокетством поправила прическу, поднялась и ушла.

Расплатившись с официанткой, он откинулся на спинку стула и закрыл глаза, проигрывая в уме план предстоящей беседы. На сегодня была запланирована явка с парой нелегалов, у которых возникли какие-то неотложные проблемы, требующие консультации с представителем Центра, а на завтра — встреча с ценным источником, на которой нужно было обсудить условия его консервации в связи с временной утерей им разведывательных возможностей.

После метро он сел в автобус и с удовлетворением отметил, что никто из отмеченных на маршруте пассажиров с ним вместе на остановку не вышел. Пригородное шоссе было пусто — ни одной машины впереди или сзади автобуса. Ну что ж, теперь надо сосредоточиться на самой встрече.

В небольшом скверике того, кого он ждал, пока не было. Но и время до вступления в личный контакт еще оставалось. Молодая женщина прогуливала на поводке миттельшнауцера, который сразу насторожил острые купированные уши и недоверчиво покосился в сторону пришельца. Впрочем, пес быстро вернулся к своим собачьим делам, стал проворно «утюжить» носом дорожку и, несмотря на свои скромные размеры, легко увлек за собой хозяйку и скрылся в кустах то ли жасмина, то ли боярышника.

С противоположной стороны появилась пара. Даже посторонний обратил бы внимание на сосредоточенные лица молодых еще мужчины и женщины, отмеченные общей печатью тревоги. Если бы не единство времени и места, он ни за что бы не признал в них Фауста и Риту, фотографию которых ему показали перед отъездом из Москвы. Что же такое у них стряслось? Он поднялся им навстречу и произнес на английском языке пароль. Фауст отозвался условной фразой, но как-то не уверенно, с оглядкой на Риту, как бы рассчитывая на ее подсказку.

Атмосфера натянутости и искусственности, всегда присутствующая в начале встречи с незнакомыми людьми и усугубленная условностями опознавания, немного разрядилась, когда он преддожил им присесть на скамейку. Они устало опустились по обе стороны от него.

— Я рад вам сообщить, — начал он бодрым голосом, — что ваши друзья и коллеги довольны вашей работой. Все они шлют вам сердечные приветы и пожелания всего наилучшего. Особые приветы просил передать Александр Петрович и Михаил Иванович. Они очень сожалеют, что пришлось отменить ваш отпуск в Союз, но интересы дела… Придется вам провести его либо в своей стране, либо, если захотите, в любом другом месте. Через год вы можете рассчитывать на свидание с родиной.