— А этот, дедушка, не лучше?

Федька прыгал с двумя белыми шарами в руках.

— Ну вот, только его недоставало. Ах ты, шут гороховый! Это чертов табак. Хлопни-ка его обо что-нибудь.

Федька стукнул по белому шару палкой.

Шар лопнул, и облачко черной пыли взвилось над пнем.

— Это пылевик, дождевик: гриб тоже. Его также предлагают есть, — сказал Степан Алексеевич, закрывая свою корзинку, — утверждают, будто он вкусен, когда середка у него белая, розовая, свежая. Сколько лет я хожу по лесам, как ни возьмешь дождевик, хоть самый маленький, всегда он набит черной пылью. Правда, чертов табак. Тьфу! Я вам, ребятки, пожалуй, насчитал бы еще десятка два этаких грибов, да не стоит. Идите-ка вы лучше за белыми и за черными.

— Это какие же, дедушка?

— Да те, что в красных шапках стоят под осинами и березами. Разрезанные, они чернеют тотчас, но это очень хорошие грибы. Ну, опять в лес! К закату солнца сбор у ручья.

Длинными стали тени в лесу, когда с полными коробами и корзинками сошлись мы в назначенном месте.

— Раз, два, — считал дедушка, кладя каждому на голову руку, — восемь петухов, десять тетерок: все тут. Отдохните немного — и домой. Федюшка, покажи-ка твой кузов. Сколько набрал?

— Восемьдесят четыре белых и один на память.

— Какой?

— Тот подосиновик, что с корнем сорвал.

— У тебя же разные были!

— Все выкинул. Только белые несу.

— Правильно. Белый гриб жареный, вареный, запеченный в пироге, маринованный, соленый, сушеный, замурованный на долгие годы в банке, всегда хорош, свеж, вкусен. И какой он простой, добродушный парень, этот белый гриб, без всяких вывертов и причуд! У лесных тропинок, по канавам, около всех деревьев растет! Это богатство, драгоценность наших лесов, белый гриб. Берегите его, ребятки, никогда не вырывайте с корнем, отрезайте только шляпку.

Мы, гурьбой теснясь около дедушки, шли по горе, освещенной заходящим солнцем.

— Дедушка, а почему рыжиков и груздей не нашли ни одного? — спросила девочка.

— За рыжиками дня через два в старый ельник пойдем, в Куликов бор, а за груздями еще рано идти. По холодной росе за ними поедем, роспуски[1] наймем. Грузди всегда далеко от жилья растут, большими партиями под мхом, под опавшими листьями, так что и не увидишь.

— Как же найти-то?

— А носом. Придем да понюхаем. На утренней заре чувствуется, как едко, остро пахнет груздь. У груздя сок как молоко с перцем: белый и жгучий на вкус. Его ни улитка, ни червяк не трогают, ничей зуб не кусает, никакой клюв не клюет. Без царапин, без пятнышка он растет в холоде осенних ночей — самый чистый гриб груздь.

Солнце зашло. В окнах домишек на берегу зажглись огоньки. Степан Алексеевич остановился, снял шляпу.

— До свидания, ребятки, — сказал он. — Не раз еще побываем мы в лесу. Много там грибов. Видели вы, конечно, у пней, у поваленных деревьев тоненькие, хрупкие грибки на длинной ножке. Это опенки-убийцы. Они разрушают дерево; их цепкие споры проникают в древесину, вносят туда заразу, смертельную болезнь, рак дерева, гибель, смерть. Запомните: у человека среди грибов больше врагов, чем друзей. Берегитесь врагов — против грибного яда противоядия нет. Бледная лесная поганка — это смерть. Осторожней с незнакомыми грибами! Но при охоте за полезным грибом, повторяю, ребятки, берите с собой ножик. Не грабьте лес, берегите его богатство. Пусть останется ножка гриба там, где прижилась откуда-то прилетевшая спора, зародыш гриба. Довольно. Следующее поколение грибов тут вырастет — многочисленное, и тогда его в полном соку опять срежет нож.

ПРОЗРАЧНЫЕ ДНИ

Воздух похолодел, но над скошенным лугом еще висит благоухание срезанных и увядающих трав.

Самый яркий признак осени — протяжно несется паутина, цепляясь за что попало. Наудачу пускается в свое воздушное плавание паучок на конце белоснежной нити. Зачем так летит неосторожный путешественник, почему не сидит спокойно где-нибудь в родимом уголке? От мамаши своей спасается паучок. Что поделаешь, такая у нее странная привычка: как вывела паучиха детей, так кидается их есть. Ну и лети, куда ветер дунет.

«Бабье лето» настало. Спеши, охотник!

Они слишком коротки, слишком драгоценны — стремительные ярко-изумрудные дни начала осени, пахнущие яблоками в лесу, где нет ни одной яблони, дни красных гроздьев рябины, рдеющих в зелени, дни первой позолоты лип и берез, странных криков с вышины от незримых птичьих стай, прозрачные дни ласкающей теплоты солнца и неожиданных откуда-то ледяных дуновений.

Черемуха, осина и клен начинают пышное увядание леса. Это они вместе с молодыми березами в багрец и золото одевают лес. Осина дышит горечью, сбрасывая побуревшие листья. Клен стоит золотистым, пока еще держатся на ветвях его лапчатые листы. У березы часто встречаются выродки: совсем красные, хотя еще полные соком листья.

Река пустынна. Перестали носиться над ее гладью почти черные ласточки. По отмелям между мелкими камнями не шныряют, смешно подрыгивая хвостиками, зеленовато-серые трясогузки. Вместе ли они, трясогузки и ласточки, летят в теплые края? Исчезают они одновременно.

А кукушка? Давно улетела или только затаилась, молчит? Черно-мохнатых гусениц, любимых кукушкой, еще много в лесу севера, а кукушка где? И если улетела кукушка, то в одиночку, как хищники пробираются по ночам, или, по честному птичьему обычаю, громко кричащей стаей? Однако кто же когда видел табун кукушек?

Как бы там ни было, до будущей весны прощай, милейший из всех голосов леса!

Теперь, отлетая на теплые моря, с вышины гогочет гусь, кричит журавль.

Курлыканье журавлиной стаи нельзя слышать без волнения. Этот могучий зов из-под облаков что-то смутно напоминает грустное и приятное, куда-то манит. И как он значителен, журавлиный клич, как далек от зычного гоготанья гусей, от нелепого кряканья уток!

Болота населены густо. Среди начинающих рыжеть кочек таятся долгоносые кулики, бекас и дупель. Ночью откуда-то с севера прилетают стаей и отдыхают тут день — два. Это — высыпка, это — счастье, охотничье, конечно. К болотным присоединяется лесной кулик, вальдшнеп; он тоже ненадолго присаживается в болото, вероятно, в силу бесконечно давней привычки.

Вальдшнеп не может сесть на ветку, не в состоянии проглотить никакой ягоды. Гнездо делает по-куличьи, на земле; по всем статьям вальдшнеп — кулик, а живет в лесу. Но осенью хоть на час, на два побывает в болоте.

Когда красное без лучей солнце поздней осени выглянет из-за края земли на седую бороду полузамерзших кочек, там, в болоте, к восхищению охотника, из-под собаки вспархивает гаршнеп. Волосяным куликом прозвали его немцы, — такие у гаршнепа тонкие перышки на голове. Он не больше воробья, но на высоких лапках. У него коричневые перья и длинный нос. По всему облику — красная дичь. Благородный гаршнеп — последний пернатый гость северного болота.

Уже безлистными стоят многие деревья. За груздями прошли грибники. Под одеялом из мха и хвойных игл притаились семьи сероватых, полных жгучим соком грибов. Острый запах груздей в свежем воздухе утра дает грибнику знать, где скрылся пласт лучших для солки грибов.

В моховом болоте, на буром ковре, видны среди красных белые пятна. Снег? Нет, белые куропатки. А краснеет клюква. Так много кислой ягоды — значит, просто ее собирать? Не очень. Тяжесть куропатки — любительницы поклевать клюкву — спокойно терпит предатель-мох, но едва вступит на него, на мох, человек, мох выпускает воду, холодную как лед.

В это время лесная птица уже одета плотно, по-осеннему, и довольно резко меняет свои привычки. В черном пере молодой глухарь, зеленью металла заблестела его шея. Напрасно перестал он отсиживаться в трескучей трущобе и только на зорьке вылетать на ягодник, как это он делал все лето. Теперь глухарь средь бела дня несется — этакая махина — к лиственнице или осине, ищет там уцелевших на ветвях остатков хвои и листьев. Тут в него, в глухаря, конечно, хлоп да хлоп!