Стоит начало июня, и юбка-карандаш прилипает к бедрам. Темные пятна пота проступают на атласной блузке, которую не стоило надевать в такой влажный день. Эшли опирается на перила обзорной площадки, откуда открывается вид на остров Эллис и статую Свободы. Наверно, приближаясь к берегам Америки, Хелен в первую очередь увидела эту знаменитую скульптуру. В своих изысканиях Миллеры не озаботились узнать, где именно пароход с детьми причалил в Нью-Йорке. Ноги в туфлях на высоком каблуке ноют немилосердно, и Эшли снимает правую туфлю, чтобы пошевелить опухшими пальцами. Когда она жила на Манхэттене, то могла бы пробежать марафон на шпильках. Когда она жила на Манхэттене, Стелла не посмела бы обращаться с ней так, как сегодня. Эшли не допустила бы этого. Она отворачивается от серой воды и смотрит на свой бывший город. Теперь она допускает многое из того, что раньше пресекла бы на корню. Например, чтобы ее муж все дни проводил на кухне. Чтобы дочь терялась в догадках и волновалась из-за происходящего в доме, а сын пребывал в блаженном неведении. И чтобы сама она чувствовала себя сломленной.

Через несколько кварталов из окружающих небоскребов выделяется шестиугольное гранитное здание. Многогранная ступенчатая пирамида на крыше производит изумительное впечатление, и, хотя Эшли ничего и не понимает в архитектуре, ноги сами несут ее к мужественному зданию.

Оказывается, что это Музей еврейской истории и культуры. Прочитав белые буквы на зеркальной стене у входа, Эшли решает, что сама судьба привела ее сюда. Когда она проходит через металлодетектор в вестибюле, прибор звенит, реагируя на металлические каблуки туфель, в которых она едва переставляет ноги. Приходится пройти через рамку босиком. Затем Эшли поднимается в лифте на второй этаж. Это не столько этнографическая экспозиция, сколько мемориал холокоста, с антинацистскими плакатами, фотографиями и съемками выживших. Эшли смотрит записанный на видео рассказ женщины, девочкой пережившей заключение в Дахау. Семью Хелен — семью Эшли — тоже отправили в Дахау.

К ней подходит сгорбленная женщина с седыми кудрявыми волосами.

— Если у вас есть вопросы, задавайте. — Она представляется как экскурсовод-волонтер. — Отвечать на них — моя работа.

Волонтер — это не работа. Эшли всегда казалось, что она может заняться подобным делом, которое хоть и не приносит денег, но зато удовлетворяет желание быть полезной обществу.

— Почему мы не знаем больше? — Эшли, конечно же, имеет в виду «Почему я не знаю больше?» — о своей семье, погибшей в концлагере, о Хелен, об иудаизме. Ее дети даже не зажигают менору во время Хануки. Ей известно, что свечи символизируют светильник, который горел восемь дней, но ей неведомо, кто зажег тот светильник и почему в нем было мало масла. Она осведомлена о судьбе мужчин из семьи Хелен — ее отца Лейба и брата Мартина, — но не имеет представления, что случилось с бабушкиной матерью, Флорой.

Экскурсовод улыбается Эшли, она явно привыкла к расплывчатым вопросам.

— Моя бабушка спаслась из Австрии, — продолжает Эшли. — Ее брат и отец погибли в Дахау. Мы так и не узнали, что стало с ее матерью.

— В Мемориальном музее холокоста в округе Колумбия есть архивы со сведениями о погибших во время войны. Вы обращались туда?

Эшли качает головой.

— Это очень просто. Наберите имя в поисковике базы данных, и если там есть информация, она появится.

Сидя на скамье в парке, Эшли открывает сайт Музея холокоста и выходит в базу данных. Поисковая форма запрашивает сведения о Флоре, которые ее правнучке неизвестны: год рождения, девичью фамилию, номер узника, место смерти. Эшли печатает только имя и, чуть поколебавшись, нажимает на клавишу «Найти». Если она отыщет Флору, то назад дороги не будет. Как только она выяснит обстоятельства ее смерти, придется рассказать о них Миллерам. После этого им уже никуда не деться от полученных знаний.

Результаты запроса выдали только одну Флору Ауэрбах, и Эшли удивляется тому, как быстро нашлась прабабушка. Хелен искала мать много лет и тщетно. На сайте сделано пояснение, что большая часть информации о выживших и погибших была недоступна до начала двухтысячных годов. К тому времени Хелен, видимо, потеряла всякую надежду.

Эшли читает результат:

Эшли не помнит точных дат, когда Хелен увезли на поезде из Вены в Берлин или когда «Президент Гардинг» отбыл из Гамбурга в Нью-Йорк. Это случилось где-то в апреле 1939 года. В то время как Хелен уезжала навстречу новой жизни, Флора ехала навстречу смерти.

Сначала Эшли переходит по ссылке на список заключенных Лихтенбурга: раз Флору перевели в Равенсбрюк, она не могла умереть в первом лагере. Эшли медлит, прежде чем выйти на списки Равенсбрюка. Флора, скорее всего, погибла там. Однако оказывается, что списки не выложены онлайн, приводятся только описание ресурса и имена спонсоров. Поначалу Эшли испытывает облегчение, но это чувство тут же сменяется грузом ответственности: она должна все выяснить. Она обещала Деборе. Хелен прожила жизнь, не зная, что случилось с ее матерью. Эшли обязана выяснить правду, какой бы болезненной та ни была. Она открывает электронную почту и пишет музейному архивисту, интересуясь, как можно получить копии списков узников, переведенных из Лихтенбурга в Равенсбрюк.

Две недели. Джейк не ожидал, что Кристи будет так долго злиться на него, но вот факт: через две недели он сидит в вестибюле больницы «Добрый самаритянин», ожидая, пока Кристи пройдет осмотр. Она неохотно разрешила ему вернуться в спальню, но всегда притворяется, что засыпает, пока он чистит зубы. Джейк не помнит, когда они последний раз обнимались, не то что занимались сексом. Его даже не допустили в кабинет гинеколога. Спасибо хоть позволили в здание войти. Теперь нужно выбрать правильный способ заставить Кристи простить его.

Барабаня пальцами по бедру, он решает, что скажет ей. Джейк подумывал распечатать сценарий и поджечь листы в приемном покое, но вовремя сообразил, что это могут расценить как преступление. Или, допустим, принести с собой компьютер и грохнуть его об пол. Но на новый у него нет денег, да и Кристи может отнестись к этой выходке как к очередному доказательству его импульсивности. Он рассматривает даже вариант с признанием в увольнении и рассказом о том, как он ударил покупателя. Ужасно глупо, что он до сих пор не рассказал ей о том происшествии. А учитывая конфискацию бриллианта, ситуация обострилась до предела. Есть реальная вероятность, что камень не принадлежит Миллерам, а значит, они не получат ни десяти миллионов, ни даже пятисот тысяч — ведь теперь они уже не могут продать его итальянцам. Где-то на задворках сознания мелькает мысль, что по-хорошему он должен найти новую работу, однако сценарий о Хелен медленно, но верно продвигается. Еще немного, и он будет знать, выходит что-то стоящее или нет. Кроме того, он не занимает у Кристи. Заплатить за аренду квартиры в этом месяце его сбережений хватит, а кредитные карты у них разные.

Увидев, что она приближается, положив правую руку на почти незаметный живот, Джейк встает. Она не успевает сообщить ему заключение врача, как он выпаливает:

— Кристи, извини меня, пожалуйста. Мне надо было удалить тот черновик. И вообще никогда его не писать. Прошу тебя, скажи, что мне сделать, чтобы загладить свою вину.

— Это девочка, — говорит она и улыбается во весь рот. — У нас будет девочка.

Не задавая больше вопросов, Джейк привлекает Кристи к себе. Когда он прижимается к ее небольшому животу, ему кажется, что он чувствует, как их дочь толкается изнутри.

— Девочка.

— Я тоже прошу прощения, — говорит Кристи ему в грудь. — Я перегнула палку.

— Нет-нет, это все я виноват. — Джейк отодвигает ее от себя, чтобы посмотреть ей в глаза. — Я был неправ.