— Не видят, — вздохнул Эрик.
От усталости можно даже умереть, пусть у тебя и есть всё, чтобы жить вечно.
Шаги хрустели спекшимся от морозца снегом.
— А почему ты Гошу обозвал Георгом? Он мне Жориком представился.
Эрик страдальчески скривился.
— Ну и звучит!
Решка фыркнула снова. Который раз — в точку. Она начинает привыкать.
— Что?
— Ничего… Просто мне эта форма тоже никогда не нравилась. Имени… Но что он поделает, коль так назвали — и “Жорик” это литературно… Хотя по размерам… вполне подходит…
Они оба рассмеялись.
— Прости, я иногда думаю-думаю вслух, и выходит бездушно, — смутившись, повинилась Решка. — Напрочь забываю о приличиях и хорошем тоне…
— А мне не позволили бы. Ни за что.
— Чего не позволили?
— Забыть про хороший тон. Так что ты счастливая.
— Ну, мне тоже не позволяли… — возразила Решка. — Моя грубость — следствие свободы…
И погрустнела — она вроде и хотела, и не хотела сбежать, и даже не сбегала по факту — просто ушла искать счастья, причём с отчего благословения. Не больно-то чего и нашла. Домой бы теперь… Но куда? В четыре стены, наглотавшись вольного ветра — больше невозможно. Да и стен нет. Теперь ни туда, ни сюда; если бы дом был таким, каким казался прежде… Ах нет, если бы он НА САМОМ ДЕЛЕ таким был. А ведь не был… Возвращаться — некуда, она — русалочка из места, которого на свете не бывает. По какому же дому она скучает так идиотски?! Будь взрослой, Решка, ё-моё!
— Посмотри, ну, разве не прелесть? — поспешно коснулась Решка ветки заиндевевшего шиповника с жухлыми красными ягодами кончиком пальца, стирая улыбкой русалочкины страхи.
— Волшебно, — согласился Эрик. — И нет, Решка, ты не грубая. Думаю… — он вдруг вспомнил розовое платье с кружевами и оборками, колючий куст и белого Бланко, вставшего на дыбы, — что даже принцессам приходится порой ругнуться.
Даша хмыкнула. Они свернули в Земляничный проулок — за ним и дальний конец Черешневой. Хрустальная тишина тонула в бархатной темноте пополам с дымчатым туманом.
— Знаешь, я сегодня когда днем шла по городу, слушала одну виолончелистку… И всё, — Дашка сделала широкий жест рукой, ища в телефоне трек, — ты тонешь в стекле мороза, холодных чарах и прочее… Хочешь послушать?
И, не дожидаясь ответа, нажала кнопку воспроизведения. Роксана Жено (Roxane Genot) — виолончель ее была словно…
Словно порхающая на самых кончиках пуантов, будто вот-вот улетит в иное небо; тонкая, пронзительная; мелкими шажками она легко пересчитывала натянутые нитью струны души, чтобы резво соскочить с них на завороженный зимой куст старой облепихи; мягко отпружинить от заметённого ствола рябины, тронув алые бусы на ее шее, припорошенной туманным морозом, и снова коснуться румяных щёк холодом ладони, таким понятным и понимающим одновременно; отделиться вновь и раствориться в воздухе, потому что она всегда будет… сама по себе.
Эрик вытер уголки глаз. Как же… бесстыдно и честно царапает по сердцу.
— Что с тобой? — отозвалась Решка на его беспокойное движение.
Эрик покачал головой, улыбаясь грустно.
— Ничего, просто… Я так мечтал об этом… музыка, стихи, песни… ты…
Решке сделалось жарко и она ослабила шарф. Солнцев продолжал, глядя в хорошо ей знакомое никуда:
— У тебя бывало такое..? Что солнце палило в макушку, спина взмокла, во рту так пересохло, что даже язык прилипает к нёбу, но нужно было тренироваться… ну, или делать что-то еще — и воды не было, сколько ни мечтай. А потом, едва тебе давали стакан — ты пила, и пила, и пила, захлебываясь, кашляя, проливая капли… и не могла остановиться, и это было высшим счастьем, таким, что хотелось плакать? Вот так.. — Эрик показал на телефон, невозмутимо льющий наружу звуки эльфийских вальсов, — я себя чувствую — будто дорвался до мечты… И невозможно, и страшно, и больно поверить… что это со мной, что это… может быть навсегда. И это словно немного неправильно.
Даша поразилась — даже она, неисправимый заслуженный трагик — никогда не была честна с собой НАСТОЛЬКО.
— Ну, что ты, Эрик… Вряд ли всё так… безнадежно..?
— Ты не понимаешь, Русалочка… — затих Солнцев в глубокой печали, и складка пролегла через весь его лоб под рыжей чёлкой.
Решка резко остановилась в пяти шагах от Черешневой — она знала по себе: собственные страдания — они таковы, что порой их должен прекратить кто-то другой, кто-то, кто сильнее, потому что они — не его. Она сжала кулак решительно:
— Ну, брось! Кто ты такой, чтоб всё было столь ужасно?.. Ах да… ты же не хочешь об этом вспоминать, прости… — вся спасительная речь скомкалась в бесформенную тряпку.
Эрик пожал плечами, шумно вдыхая морозную ночь и изрыгая белый пар.
— Дело не в том — ты всё равно не поверишь.
— Ну, так уж и не поверю..? — прониклась Стрельцова и, пытаясь разрядить обстановку, пошутила: — Принц, что ли?
— А если бы я сказал, что принц, ты бы поверила?
Даша наморщила лоб сосредоточенно.
— Ну, во всем мире королевств сейчас по пальцам сосчитать, и жизнь принцев СМИ бурно обсуждает… Думаю, зови какого-то из них Эрик, я бы знала. Твоё имя ведь не выдуманное?
Эрик рассмеялся и щёлкнул ее по носу легонько.
— Что? — обиделась Дашка, хватаясь за нос.
— Ничего… Просто ты хорошая, Русалочка. Нет, Эрик — имя не выдуманное…
Роксана Жено сняла с верхушки сердца тоскливый аккорд. Эрик прикрыл глаза, и Даша не заметила, как её подхватили за талию, и вот… раз-два-три… — кружат в шагах вальса.
Едва она подумала, что это не дело, и что это опасно, как ни прекрасно… как принц вспомнил:
— Ах, да! Знаешь, а ведь я сегодня… тушил пожар!
— Пожар?! — вытаращила глаза Решка и забыла про неуместность совместных танцев и объятий.
Вот так всегда — чем больше она боится, тем пуще неведомая сила зовёт хотя бы пальцем дотронуться до этого самого страха. Подскакивать, нападать, прятаться, отдергивать руку, но не… убегать с концами.
— В мусорном баке, правда… — повинился со смехом Солнцев, отправляя партнёршу в плавный волчок и принимая обратно в объятия, — но всё ж..!
— Ну и забавный ты… Регенерация, — расхохоталась и Решка. — Пожар в мусорном баке приводит тебя в восторг…
— Сама такая, — передразнил Эрик её в ответ. — Чёрный пруд.
Лёгкий снежок сорвался на непокрытые головы и разгорячённые румянцем лица. Ребята зафыркали от крупных хлопьев, попавших в нос. Телефон умер, и вальс утонул в тишине. Ночь вернулась осязаемой темнотой, приняла их в свои объятия. Эрик поскользнулся, Даша его поддержала, и случился этот фатальный миг — глаза в глаза.
Решка вздрогнула и хотела отстраниться. Но Эрик не пустил, продолжая пожирать её взглядом горящих глаз.
— Не убегай, Решка…
— Я… — Даша сглотнула, — не могу не убегать… Но всегда буду возвращаться… Это… слишком… страшно, Эрик… Можно… я не стану в это пока верить?
— Я тоже пока не могу, — отвечал принц деревянным голосом, — хотя очень бы хотел…
Даша кивнула. Даже в этом они солидарны — ну, разве бывает так? От базилика до потерянного дома…
— У меня так же.
Эрик со вздохом отпустил девушку и поправил ее рассыпавшиеся по плечам кучеряшки.
— Тогда просто будем. Жить.
Решка улыбнулась.
— На Черешневой, 67.
— До Нового года.
— Да… А там — как получится.
Эрик взял её за руку. Решка не была против. И они вышли на Черешневую, и сразу в уши ворвались звуки чьего-то дебоша.
Так и есть — трое парней вроде МЧС-ного Жорика по габаритам — вынырнули из ворот ближайшего дома.
— О, народ, смотри, — ткнул тот, что посередине, пальцем в Эрика и Решку.
Эрик молча отодвинул Решку на дальнюю от пьяниц сторону и, как ни в чём ни бывало, продолжал путь, сжимая её руку. Вообще-то… она тоже так делала в подобных ситуациях. Ещё одно сходство! Но задиры не собирались отступать.
— Сладкая парочка!
— Эй, слышь, парень, поделись-ка девчонкой.
Хватка Эрика на ладони Решки окаменела. Он резко повернулся к обидчикам, задвигая спутницу за спину:
