Отставка Пиля открыла Дизраэли путь наверх. Но она же служит примером половинчатости всех его побед. Борьба с Пилем (подобно его роману «Вивиан Грей» и избирательной кампании в Хай-Уикоме) принесла Дизраэли скорее нежелательную известность, чем успех. Когда Пиль оставлял пост премьер-министра, соотечественники любили его гораздо больше, чем его победителя. Даже Исаак Д’Израэли сказал сыну, что Пиль «славный малый, единственный, кого любят в Англии». Ко всему прочему в ходе дебатов Пиль как-то раз упомянул, что в 1841 году Дизраэли упрашивал дать ему место в правительстве. В результате вместо принципиального оппозиционера Дизраэли предстал в образе неудачливого просителя, и ни у кого не вызывало сомнения, что, стань Дизраэли членом кабинета Пиля, он никогда не затеял бы свой праведный крестовый поход против премьер-министра.

О смешанных чувствах, вызванных победой Дизраэли, можно судить по письму, которое он получил от члена партии тори лорда Понсонби. Лорд отдал должное таланту Дизраэли, сказав, что тот был «рожден, чтобы занять место в первых рядах славнейших руководителей [Англии] и быть ее гордостью». Но свое восхваление Понсонби выразил так, что Дизраэли следовало задуматься: «Не думаю, что какому-нибудь оратору Древнего Рима или Англии когда-либо удавалось добиться такого совершенства, которое вы продемонстрировали, распиная Пиля. На его месте я бы бросился на вас с кинжалом или побежал домой и там повесился». Самый известный еврей Англии «распял» всеми любимого английского лидера: в этом слышны неприятные отголоски того намека на богоубийство, который некогда заставил Дизраэли вызвать на дуэль О’Коннелла. Многие чувствовали: успех Дизраэли был впечатляющим, но в его достижении он не проявил благородства — истинный англичанин так бы не поступил. Один из видных пилитов сказал, что Дизраэли «в дебатах прорубает себе дорогу к власти подобно индейцу с томагавком». А королева Виктория заметила, что Палате общин следовало бы «стыдиться» того, что она терпит в своих рядах «этого отвратительного мистера Д’Израэли». Даже граф Дерби, занявший пост лидера консервативной партии после Пиля, был вынужден признать, что «пилиты в Палате общин испытывают к Дизраэли подозрительность и ненависть (и это не преувеличение)».

Репутация Дизраэли была не последней из причин, по которым в последующие двадцать лет консерваторы редко находились у власти. Когда Пиль распрощался с протекционистами, со временем вернувшими себе название консерваторов, вместе с ним ушли члены его кабинета. Почти все тори с опытом работы в правительстве, включая Гладстона, были теперь пилитами, и они образовали независимую фракцию в парламенте. И пока Дизраэли находился во главе консерваторов, пилиты не желали с ними объединяться. Дизраэли даже несколько раз вызывался покинуть пост лидера партии, если это вернет Гладстона и других влиятельных политиков в круг единомышленников, но их ожесточение было слишком сильным. На протяжении следующих двух десятилетий Англией управлял союз вигов и пилитов, а консерваторы оставались в оппозиции. Лишь когда правящая коалиция из-за личных или политических трений на короткое время распадалась, консерваторы получали возможность ненадолго сформировать хотя бы слабое правительство. Борьба с Пилем дала наконец Дизраэли возможность занять ведущее место в партии, но пост премьер-министра по-прежнему казался чем-то далеким.

С 1846 года и до своей отставки в 1868 году лидером консерваторов в Палате лордов был граф Дерби. В то же время в Палате общин пользовались безусловным авторитетом и обладали достаточными способностями только Бентинк и Дизраэли, при этом Бентинк, который до того, как попасть в парламент, был с головой увлечен скачками, оказался довольно вялым и безынициативным лидером партии. Обстоятельства сложились так, что Дизраэли пришлось почти сразу занять этот пост, причем самым странным образом. Даже в романе он не смог бы представить, что еврей станет лидером самой антиеврейской фракции в парламенте в результате дебатов именно по еврейскому вопросу.

В середине девятнадцатого века положение английских евреев было, пожалуй, лучше, чем в любой другой европейской стране. Члены видных еврейских семей стали пользоваться уважением в английском обществе и даже занимать почетные должности: в тридцатые годы Мозес Монтефиоре был первым евреем, которого избрали на пост шерифа Лондона, а Ф. Г. Голдсмид[78] — первым евреем, допущенным к юридической практике. Однако занять место в парламенте некрещеный еврей по-прежнему не мог. Такое положение сложилось не в результате целенаправленной антиеврейской политики, но стало невольным следствием издавна принятой процедуры. В годы правления Вильгельма III членов парламента обязали приносить «присягу отречения», согласно которой они отрекаются от верности низложенной династии Стюартов. Ко временам Дизраэли Стюарты стали давней историей, однако закон по-прежнему требовал приносить эту присягу, включающую в себя слова «верою истинного христианина», произносить которые верующий еврей не мог. В конце двадцатых годов, примерно в то время, когда дебатировался вопрос о правах католиков, еврейская община начала призывать к изменению формулировки присяги. Первый законопроект такого рода парламент рассмотрел — и отклонил — в 1830 году. Еще три попытки были сделаны в тридцатые годы, и каждый раз закон отклоняла Палата лордов.

Впрочем, вопрос о допущении евреев в парламент оставался сугубо гипотетическим. Все члены парламента еврейского происхождения исповедовали христианство, и у них не возникало проблем с присягой (к таковым относились и экономист Давид Рикардо, и сам Дизраэли). Однако в 1847 году, во время первых после отставки Пиля выборов, в парламент от Лондона был избран Лайонел де Ротшильд. В результате еврейский вопрос потребовал практического решения, и каждому политику пришлось занять определенную позицию. Для либералов, как теперь назывались виги и их союзники из партии радикалов, никаких трудностей в связи с этим не возникло. С 1688 года виги были партией религиозной свободы, Ротшильд избирался именно от либералов, и большинство английских евреев голосовали именно за эту партию.

В декабре 1847 года либерал Джон Рассел, новый премьер-министр, внес законопроект, предполагающий освобождение евреев от необходимости приносить присягу со словами «верою истинного христианина». Со всей очевидностью большинство депутатов Палаты общин готово было проголосовать за этот закон. Не стоит забывать, что и протестантские диссентеры[79], и католики уже получили доступ в парламент, причем их было гораздо больше и исторически они занимали более враждебную позицию по отношению к англиканской церкви, чем евреи. Большинство членов парламента соглашались с Гладстоном, что «допущение весьма малочисленной группы евреев в парламент» вряд ли могло «ослабить или подорвать христианскую веру всех тех, кто уже там заседает».

Однако в партии консерваторов на это смотрели иначе. Консерваторы составляли фракцию, в наибольшей степени связанную с традицией и приверженную англиканской церкви. В Палате лордов пэры из партии тори, без сомнения, имели возможность отклонить билль об эмансипации евреев. Даже в Палате общин рядовые члены консервативной партии опасались, что, допустив Ротшильда в парламент, они тем самым косвенно признают, будто Англия более не является христианской страной. Лорд Шафтсбери, чья озабоченность судьбой евреев ограничивалась Палестиной, предупредил, что, открыв сейчас двери парламента для евреев, «нам со временем придется отстаивать белый парламент, а то и вести решающий бой за парламент без женщин».

Таким образом дебаты об эмансипации евреев поставили Дизраэли в крайне неловкое положение. Пост лидера консерваторов он занимал менее года, и даже его однопартийцы относились к нему с подозрением. Проголосуй он за эмансипацию евреев наперекор большинству тори, это бы им лишний раз напомнило, что ими руководит еврейский «авантюрист», а это ненормально. Но альтернатива — проголосовать против эмансипации — была для него немыслимой. Политические принципы Дизраэли, как и его чувство собственного достоинства, требовали, чтобы он поддержал притязания евреев, о которых он только что с такой страстью рассуждал в «Танкреде».