Дизраэли мог бы облегчить свое положение, не произнося речи, а проголосовав молча. Однако он счел необходимым объяснить причины, по которым поддерживал эмансипацию евреев. «Я не могу допустить, чтобы в Палате создалось ложное представление о моей позиции по этому вопросу», — заявил он. В частности, он хотел со всей определенностью указать, что вовсе не руководствуется убеждением о необходимости предоставить всем свободу вероисповедания. С такой типичной для либералов позиции они и поддерживали требование евреев, а в более демократичные времена эта точка зрения стала вполне убедительной. Действительно, диссентеры и католики уже получили право представительства в парламенте, так почему не предоставить его евреям? Историк Маколей[80] высказывал подобные мысли в одном из своих известных эссе: «Нам трудно понять, почему человек должен считаться менее достойным иметь власть <…> если он носит бороду, не ест ветчину и ходит по субботам в синагогу вместо того, чтобы ходить по воскресениям в церковь».
Дизраэли, впрочем, не соглашался с аргументацией, в основе которой лежала идея, будто все люди должны иметь равные права на власть. Напротив, его разновидность консерватизма опиралась на предположение, что исключительное право на власть принадлежит аристократии, которая, в свою очередь, обязана использовать свои права для достижения общего блага. Если Дизраэли не мог выступать за допущение евреев в парламент на основе их естественных прав, то он должен был найти другой убедительный мотив. Он выбрал теологический, основанный на идеях, ранее провозглашенных в «Танкреде». Евреи, утверждал Дизраэли, заслуживают уважения со стороны христиан, поскольку именно евреи создали христианское учение.
В своем романе Дизраэли написал, что «христианство — это иудаизм для масс». Теперь он вернулся к этой теме, заявив, что различие между этими двумя вероисповеданиями ничтожно. Он снова выступал в неблагодарной роли «пустой страницы» между Ветхим и Новым Заветами, пытаясь соединить то, что большинство людей считало навечно разъединенным.
«Главная причина для допущения евреев в парламент заключается в том, что они находятся с вами в близком родстве, — убеждал Дизраэли. — Чего стоит ваше христианство, если вы не верите в их иудаизм?» Он даже повторил рассуждение Сидонии, что создали христианство «исключительно евреи»: «Все ранние христиане были евреями. Христианскую религию первыми стали проповедовать люди, которые до своего обращения были иудеями; в ранние периоды нашей церкви все те, чьими силами, чьим рвением или талантом распространялась христианская вера, были евреями». По этой логике отлучение евреев от парламента было бы кощунством по отношению к самому Иисусу. «Я не возьму на себя, — мелодраматически завершил свою речь Дизраэли, — ответственность за исключение из законодательного органа тех, кто исповедует религию, в лоне которой рожден наш Господь и Спаситель».
В известном смысле эта речь Дизраэли была шедевром ораторского искусства. До сих пор суть дебатов состояла в том, чтобы парламент принял решение, следует ли проявить определенную благосклонность по отношению к евреям. По мысли же Дизраэли позиции сторон поменялись местами. Получалось, что именно евреи давным-давно облагодетельствовали Англию, создав религию, которую исповедуют англичане; без «гения иудаизма» не было бы и христианства. Таким образом, разрешение евреям заседать в парламенте было не милостью, а возвратом долга. «Если вы не забыли, чему обязаны этому народу, — наставлял он членов Палаты, — то вы как христиане должны с радостью ухватиться за ближайшую возможность, чтобы удовлетворить просьбу тех, кто исповедует эту веру». Аристократическая гордость снова заставила Дизраэли в своем воображении преобразить еврейство, переведя его из униженного состояния в состояние превосходства.
Однако Палата общин не разделяла убеждений Дизраэли и не согласилась с его выводами. Для большинства депутатов главным оставалось не то, что сближает христианство с иудаизмом, а то, что их отличает друг от друга. Согласиться с тем, что английские христиане были просто более поздним вариантом или подобием евреев, они не могли. Так что с практической точки зрения выступление Дизраэли оказалось серьезной ошибкой, напомнившей всей Палате, что в вопросах религии, как и в других, на него нельзя полагаться. Его речь неоднократно прерывалась недовольным гулом, а когда он закончил, аплодисментов не последовало. Консервативная «Морнинг геральд» высокомерно поучала его: «Теология, мистер Дизраэли, не ваше призвание. Выкрики с места и „громкий смех“, прозвучавшие в четверг в Палате общин, свидетельствуют о том впечатлении, которое ваша проповедь произвела на всех христианин нашей страны». Консерваторы были потрясены, один из парламентариев выразил свое возмущение так: «Должен ли я <…> аплодировать Дизраэли, когда он заявляет, что между теми, кто распял Христа, и теми, кто преклонил колени перед распятым Христом, не существует никакой разницы?»
Поняв, что переубедить тори ему не удастся, Дизраэли больше не высказывался по еврейскому вопросу. «Если бы я думал, что сказанное мною послужит достижению цели, дорогой моему сердцу и близкой моим убеждениям», — объяснял Дизраэли, он продолжал бы произносить речи в защиту эмансипации евреев. «Но поскольку я убежден, что мое мнение по этому вопросу не разделяет в Палате ни один член ни одной партии», — продолжил Дизраэли, то он проголосует молча. Будет еще немало случаев, когда он предпочтет не высказываться. В 1847 году большинство в Палате общин уже склонялось к отмене ограничений для евреев. Однако Палата лордов стояла на своем, и Лайонел де Ротшильд не смог попасть в парламент. Его избирали еще дважды, в 1849 и 1852 году, и каждый раз необходимость принести присягу оставляла его за стенами парламента.
Только в 1858 году, когда Ротшильд снова выиграл выборы, парламент пришел к типично английскому компромиссу. Каждая Палата получила возможность составить текст собственной присяги, чтобы Палата общин смогла наконец принять в свои ряды еврея, а Палата лордов — сохранить за собой возможность наложить запрет. Лайонел де Ротшильд занял свое место в парламенте и удерживал его последующие шестнадцать лет — и за все эти годы не произнес ни одной речи: своего он уже добился. Со временем и Палата лордов перестала упорствовать, и в 1885 году, когда Натаниэль, сын Лайонела, стал первым евреем, получившим титул пэра, он занял свое место в Палате лордов, не встретив каких-либо препятствий. Так всегда и случается: стоит преодолеть любой предрассудок, как он тут же начинает казаться нелепым.
Впрочем, в 1847 году дебаты по еврейскому вопросу имели существенные негативные последствия. По логике вещей главной жертвой недовольства консерваторов должен был стать Дизраэли. Партия, которая голосовала против эмансипации евреев, вполне могла бы возмутиться тем, что ее возглавляет еврей да еще со столь необычными религиозными взглядами. Однако за эмансипацию голосовал и лорд Джордж Бентинк, и, как оказалось, основной удар тори пришелся именно по нему. Если уж на то пошло, консерваторы вряд ли ожидали, что Дизраэли проголосует иначе. Они даже были готовы оценить его твердость в отстаивании интересов соплеменников: через несколько лет один из консерваторов в парламенте воздал должное «отваге и достоинству, с которыми [Дизраэли] выступил в защиту еврейского народа». Дизраэли снова продемонстрировал верность правилу Даниэля Деронды: позорно не быть евреем, а пытаться отрицать свое еврейство.
У Бентинка, однако, таких оправданий не оказалось. Он голосовал за эмансипацию евреев из принципа, но откровенно признал, что, по его мнению, обсуждение этого вопроса — пустая трата времени. «Я всегда, как мне кажется, голосовал за евреев, — писал он. — Я говорю „как мне кажется“, потому что никогда не проявлял особого интереса к этому вопросу и вряд ли помню точно, как голосовал». В Англии обитало так мало евреев, а из них так мало могло претендовать на место в парламенте, что, как считал Бентинк, эта полемика касается исключительно Лайонела де Ротшильда: «Еврейский вопрос я воспринял как вопрос личный, как я воспринял бы вопрос о крупном частном имуществе или Билль о разводе».
