***

— Какого хрена ты здесь делаешь, Брайт? — раздраженно кричит сержант Карсон, глядя на меня из-за стола.

Я уставился на него.

— Вы позвали меня сюда, сэр.

Он нетерпеливо хмыкает.

— Не в моем кабинете. Какого. Хрена. Ты. Здесь. Делаешь? — повторяет он. Я не знаю, что сказать, поэтому держу рот на замке. Он устало вздыхает. — Это учреждение для коррекции поведения. С того самого дня, как ты сюда попал, ты придерживал двери, говорил «пожалуйста» и «спасибо» и улыбался буфетчице. У нас дети находятся здесь годами, и большинство из них не выходят такими вежливыми и воспитанными, каким был ты в свой первый день. Поэтому я хочу знать, какого черта твои мама и папа отправили тебя сюда?

Я шаркаю ботинком по полу.

— Я жестокий, — бормочу я.

— Тебе двенадцать. Что ты сделал, ударил кого-то слишком сильно?

— Я ударил маминого парня. Выбил ему зуб.

Он поднимает брови.

— Такой сорняк, как ты? Он что, чертов старпер?

— Нет, сэр.

— Он заслужил это?

— Нет, сэр.

Он тяжело вздыхает.

— Я хочу выгнать тебя отсюда. Мы ничего не можем сделать для тебя здесь. Твои родители могут с таким же успехом сэкономить свои деньги.

Мои глаза расширяются.

— Нет. Пожалуйста, не надо. — Мама тысячу раз говорила, что мне повезло, что я здесь. Она говорит, что Стив хотел вызвать полицию, когда я ударил его, но она убедила его, что вместо этого меня можно отправить в лагерь для несовершеннолетних. Бог знает, что со мной будет, если меня отправят домой.

Глаза сержанта Карсона тверды как гранит.

— Ты серьезно предпочитаешь военный лагерь своему собственному дому? С двухминутным холодным душем и четырьмя часами работы в день? Ни видеоигр, ни телевизора, ни девушек? Ты предпочитаешь это?

Я киваю. Без вопросов. Я не хочу возвращаться домой. Они не хотят меня там видеть. Ни мама, ни папа. Ни даже Стив. У меня ничего нет дома.

На секунду на его лице появляется грусть. Он кивает, вставая.

— Хорошо. Тогда ты не вернешься назад. Возвращайся в строй.

***

Позади меня раздаются шаги, и я моргаю, выходя из транса.

— Я постирала твои старые одеяла для кроватки, — тихо говорит мама. — Они всегда нравились тебе больше, чем наматрасник. — Она протягивает мне сложенную стопку белья. Я раздумываю мгновение, затем беру их.

— Спасибо.

Она садится на диван и смотрит, как я аккуратно застилаю кроватку, затем укладываю Ками на новые простыни, вытирая слюни с ее маленькой щечки.

— Себастьян, — нерешительно начинает она, — насчет того, что сказал Стивен.

— Мне все равно, — говорю я. — Мне действительно все равно, мама.

Это правда. Я уже даже не злюсь.

— Мне все равно, как ты со мной обращалась. Мне все равно, была ли ты права или нет, были ли у тебя причины, или ты сожалеешь. Все это не имеет значения. Сейчас меня волнует только Ками.

Она усмехается.

— Не смеши меня. Ты только недавно узнал, что она существует.

— И она — все для меня, — перебиваю я ее. — Все. — Я смотрю на спящее лицо Ками. Эмоции накатывают на меня, сжимая горло. — Она ни в чем не виновата, — тихо говорю я. — Говорите обо мне, что хотите. Говорите что хотите о ее матери. Но Ками — ребенок. Мой ребенок. Ни в чем, что с ней случилось, нет ее вины. И я люблю ее. Я хочу, чтобы у нее было все.

Она долго молчит.

— Зачем ты привел ее к нам сегодня, Себастьян? — спрашивает она, в конце концов. — Ты не хотел иметь со мной ничего общего с тех пор, как ушел твой отец. Так почему ты сегодня здесь?

Я хмурюсь.

— Это неправда.

— Правда. — Я смотрю на нее. Ее серые глаза устремлены вдаль. — Он всегда был твоим любимчиком. Ты ненавидел меня, когда он ушел. Ты винил меня в разводе. А когда я попыталась найти кого-то нового, восстановить семью, ты возненавидел меня еще больше. Я никогда не могла ничего сделать правильно.

— Я не ненавидел тебя.

— Ты молил меня разыскать твоего отца, чтобы он мог оформить над тобой опекунство. — Она скрещивает руки на груди. — Ты хоть представляешь, каково было мне? Мой муж не хотел меня. Мой ребенок не хотел меня. Стивен был единственным, кому было не наплевать, жива я или мертва. Что мне оставалось делать?

Я подавляю желание вздохнуть.

— Я привез Ками сюда, потому что она заслуживает семью. Она не общается ни с кем из родственников по материнской линии. У нее нет ни тетушек, ни дядюшек, ни двоюродных братьев или сестер. Я хочу, чтобы у нее была бабушка. — Мой тон ужесточается. — Но если я поймаю тебя на том, что ты лжешь ей, манипулируешь или подстрекаешь к тому, чтобы она считала себя тем, кем не является — ты больше никогда ее не увидишь. Никогда. У тебя не будет второго шанса. Не поступай с ней так, как ты поступила со мной. — Я встаю. — Я собираюсь проверить Бет. Хочешь присмотреть за ней?

— Я… — Она смотрит вниз на Ками. Она спит как маленький ангел, ее пухлые щечки розовеют. — Да. Хорошо.

— Хорошо. — Я глажу волосы Ками в последний раз, а затем иду искать свою няню.

ГЛАВА 44

СЕБАСТЬЯН

Поднимаясь наверх, я сразу направляюсь в ванную. Она заперта. Я стучу в дверь.

— Бет? Ты в порядке?

Я слышу, как она шмыгает носом. У меня сводит живот. Господи, она там плачет?

— Бет, — стучу я снова. — Открой дверь.

Раздается вздох, слышится звук работающего крана, а затем щелкает замок. Бет открывает дверь и смотрит на меня. Ее щеки и нос розовые, а глаза блестят. Я даже не задумываюсь, прежде чем заключить ее в объятия. Она так мягка, что это шокирует; ее кожа, ее грудь, ее волосы — она прижимается ко мне, и кажется, что я утопаю в пледе с ароматом яблока и корицы.

— Почему ты плачешь? — шепчу я ей в волосы.

Она смеется, вытирая глаза.

— Я не знаю. Может быть, у меня ПМС или что-то такое. Я плакала, когда у меня закончилось молоко сегодня утром. — Она вздыхает, отстраняясь. — Не могу поверить, что я так разозлилась. Мне очень, очень жаль, Себ.

Непонимающе смотрю на нее. Она извиняется. Извиняется за то, что была первым человеком, который заступился за меня в течение всей моей жизни.

— Иди сюда. — Я беру ее за руку и веду по коридору, открывая дверь в мою старую спальню. Она осталась практически нетронутой с тех пор, как я съехал, как капсула времени моих детских лет. На стене все еще висят мои старые постеры с фильмами, а полки забиты научно-фантастическими книгами в мягкой обложке. На подоконнике выстроился ряд коллекционных моделей автомобилей.

Бет оглядывается вокруг и смеется сквозь слезы.

— Ни хрена себе, — шепчет она. — Ты тоже ботаник.

Я осторожно толкаю ее на матрас и сажусь рядом, утирая следы слез на ее щеках.

— Почему ты расстроена?

— Я скорее смущена. Это было крайне неуместно. — Она смотрит вниз на свои руки. — Предполагалось, что этот визит будет посвящен Ками, а я все испортила. Я испортила ее отношения с бабушкой и дедушкой. — Я ничего не говорю. Мое сердце болезненно сильно бьется в груди. — Я просто так разозлилась, — бормочет она. — Себастьян, они обращались с тобой как с дерьмом. И даже сейчас, когда ты вырос, они все еще пытаются залезть тебе в голову. Это несправедливо. Я…

Мне больше не удается сдерживаться. Вся энергия, кипящая в моем теле, наконец-то освобождается, и я наклоняюсь вперед, обхватываю ее щеки обеими руками и смыкаю наши рты.

Это не долгий поцелуй — всего лишь одно горячее, твердое прижатие губ, но когда я отстраняюсь, Бет задыхается, словно побывала под водой.

— Что? — спрашивает она, задыхаясь. Ее глаза затуманены и расфокусированы, когда она смотрит на меня.

— Спасибо, — тихо говорю я ей, прижимаясь щекой к ее щеке. — Спасибо.

— Что… я… ты не сердишься? — Ее дыхание сбивается, когда я прижимаюсь к ее подбородку. Она подается ко мне, прислоняясь к моей груди.