Он подносит бутылочку к ее рту и наблюдает, как она хватается за резиновый сосок, счастливо глотая. Я поглаживаю ее живот.

— Ты была голодна, не так ли?

Он хмурит свои брови.

— Разве Джек недостаточно дал ей еды сегодня утром?

Я качаю головой.

— Мы пытались дать ей утренний перекус вне дома, но она была слишком взволнована.

Себ ничего не говорит, глядя широко раскрытыми глазами на свою дочь, когда она прижимается к нему, кушая. Медленно, он протягивает руку и пальцем убирает локон с ее щеки. Она издает радостный звук, дрыгая ногами, и его губы приоткрываются.

Я улыбаюсь.

— Приятное ощущение, не так ли?

— Да, — тихо говорит он. — Так и есть.

Ками выпивает всю бутылочку без какого-либо дополнительного поощрения, а затем снова начинает суетиться.

Себастьян вздрагивает.

— Что я такого сделал?

— Ничего. Ты отлично справился. Ей нужно помочь отрыгнуть.

— Зачем?

— Младенцы не могут отрыгивать сами по себе. И они глотают воздух, когда пьют.

— Похоже это эволюционная проблема, — сухо говорит он.

— Все просто. — Я перекидываю ткань для срыгивания через его плечо, а затем перекладываю Ками к нему на руки. — Просто похлопай ее по спине.

Он колеблется, затем дает Ками самый трогательный, нежный легкий шлепок, который только можно себе представить. Он едва прикасается к ней.

Я качаю головой.

— Сильнее, — говорю я. — Ей нужно несколько сильных ударов.

Он снова осторожно похлопывает ее по плечу. Она ерзает, ее лицо краснеет от дискомфорта.

— Сильнее, Себ. Если ты не поможешь ей отрыгнуть, она будет чувствовать себя очень некомфортно.

Он пристально смотрит на нее, затем похлопывает чуть сильнее. Ками внезапно начинает плакать, извиваясь в его хватке, и вся краска отходит от его лица. Он перекладывает ее в мои объятия.

— Я не могу, — хрипит он, — я не могу это сделать.

— Но…

Он вскакивает на ноги и выбегает из комнаты, оставляя меня с очень капризным ребенком и кучей вопросов. Я смотрю на закрывающуюся дверь его спальни, затем поворачиваюсь к Ками.

— В чем его проблема? — шепчу я ей на ухо, похлопывая по спине. Она извивается, корчит рожицы и сплевывает мне на спину, а потом радостно опускается на мое плечо, прижимаясь ко мне.

ГЛАВА 18

СЕБАСТЬЯН

Я закрываю за собой дверь спальни и прислоняюсь к ней, моя голова гудит. Сердце бьется слишком быстро. Моя правая рука покалывает. Я вспоминаю, как хлопал Ками по спине, и ужас скручивается внутри меня.

Бет ведет себя так, будто это проще простого — ударить хрупкую малышку с нужным усилием. Но я не знаю, как это сделать. Я не могу ударить свою дочь. Я случайно сделаю слишком сильный удар. Я причиню ей боль.

Я пересекаю комнату, направляюсь в свой кабинет и опускаюсь в рабочее кресло, смотрю в окно, но ничего не вижу. Слезы разочарования жгут мне глаза.

Я так чертовски сильно устал. Прошлой ночью я перетащил кроватку Ками к себе — я не мог оставить ребенка спать в гостиной, там, где мог даже не услышать ее плач, если бы она в чем-то нуждалась.

Не думаю, что кому-то из нас удалось поспать больше, чем тридцать минут непрерывного сна за всю ночь. Я закончил работу только в час ночи, и когда же я, в конце концов, заполз в кровать, то моя голова раскалывалась от начинающейся мигрени, а Ками начала плакать изо всех сил. И не останавливалась.

Ничто из того, что я делал, не могло ее успокоить. Она отказывалась кушать. Выплевывала пустышку. От объятий она становилась только злее. В конечном счете, около четырех часов утра она все-таки принялась за свою бутылочку, выпила половину и, наконец, заснула на несколько минут. Мне нужно было быть на ногах к шести, поэтому я решил не спать и поскорей отправился в душ, оставив дверь открытой, чтобы ее было слышно.

Я только успел одеться, как она снова начала кричать. Сообразив, что ей нужно сменить подгузник, я так и сделал, нарядив ее в новый маленький комбинезон. Как только я застегнул последнюю пуговицу, она начала кричать, и затем ее вырвало на одежду. Я как мог, вытер ее детскими салфетками, а затем одел в новый комбинезон. У меня было достаточно времени, чтобы сделать чашку кофе, прежде чем она снова начала кричать. Я дал ей оставшуюся половину бутылочки. Затем она снова заполнила подгузник. И потом она снова испачкала нам обоим одежду и разрыдалась.

В итоге я сидел с ней в кровати, оцепенело держа на руках, пока она кричала и рыдала, с каждой минутой все больше злясь и расстраиваясь. Я не знал, что делать. Через сорок минут у меня была запланирована встреча, мой костюм был испачкан, голова раскалывалась, и ничто, что я мог сделать, не могло заставить моего ребенка успокоиться. В конце концов, в шесть утра Джек вошел в мою спальню и забрал малышку у меня, предоставив мне возможность пойти в ванную комнату и выпить обезболивающее.

Мысль о том, что все это придется повторять каждую ночь в течение следующих шести месяцев, заставляет меня рвать на себе волосы.

На столе звонит телефон, и у меня замирает дыхание. Мой босс. Ну конечно.

Я завален работой с тех пор, как мы с Джеком основали Trinity Games. В отличие от Джека, я так и не уволился со своей старой работы в компании RedPress Software, а это значит, что последний год я вкалываю по шестнадцать часов в день. До появления Ками мне нравился этот вызов; мне было нечего делать, кроме как работать. Но теперь все это становится абсолютно невыполнимым.

Вздохнув, я провожу пальцем по экрану и отвечаю на звонок.

— Брайт, — кричит мой босс. — Ты нужен нам в офисе на совещании по вопросам бюджета с Марселлусом. Где ты, черт возьми?

Я хмурюсь, пытаясь вспомнить это имя.

— Марселлус? Ты об инвесторе?

Он шипит.

— Конечно, я имею в виду этого чертового инвестора. Ты знаешь других заноз в заднице по имени гребаный Марселлус?

Я сдерживаю стон. Марселлус — недавно пришедший в компанию инвестор. Судя по всему, он потерял кучу денег после того, как какой-то стартап, в который он вложился, потерпел крах в прошлом году, и теперь он решил, что будет лично контролировать наши финансовые решения.

Что было бы прекрасно, если бы он хоть что-то знал о финансах. Или экономике. Или компьютерах. В данном же случае он совершенно бесполезен; он только и делает, что задает глупые вопросы, но он чертовски богат, и мы не вправе ему отказать.

— Ты не говорил ни слова о совещании по вопросам бюджета, — говорю я ему.

Он рычит.

— Я отправил тебе письмо вчера вечером по этому поводу. Хочешь сказать, что не сделал презентацию?

— Говорю тебе, что ты не говорил мне ни о какой презентации, — выпаливаю я. — Я не умею читать твои мысли. Я, черт возьми, не телепат.

Наступает долгая пауза.

— Проверь почту, Брайт. А потом тащи свой чертов зад сюда. И не забудь принести отчет за прошлый квартал. Презентацию можешь подготовить в машине.

Звонок обрывается. Ругаясь, я открываю электронную почту и сканирую входящие сообщения. Могу поклясться, что прошлой ночью он не присылал мне сообщение.

Но он прислал. Мне нужно быть в офисе через двадцать пять минут, добираться до которого как раз двадцать пять минут.

— Твою мать, — бормочу себе под нос я, нажимая на кнопку принтера и передавая на печать финансовый отчет. Принтер начинает выплевывать бумагу, и я открываю дверцу своего шкафа, переодеваясь в чистую одежду. Мои руки дрожат, пока я застегиваю рубашку. Я слышу, как Ками смеется за дверью моей спальни, и этот звук заставляет меня содрогнуться. Боже, моя гребаная голова. Я тянусь к ящику под столом и открываю его, отыскивая упаковку ибупрофена. Уверен, что положено выпивать только две таблетки, но я извлекаю три и глотаю их всухую, потирая горло, пока они колются внутри пищевода. Принтер подает сигнал, после чего я хватаю бумаги и выбегаю из спальни.

И тут же спотыкаюсь о что-то. Вид Бет сидящей на полу с Ками, окруженной игрушками, вызывает у меня странное ощущение и прежде чем я могу что-то предпринять, бумаги выскальзывают с моих рук и я падаю на пол. Боль пронизывает мою голову, вонзаясь в глаз, словно ледоруб.