— Не высовывайся, пока не пройдут фары, — объяснил шеф. — Он затормозит перед бревнами, тогда и стреляй. Помни: если промахнешься, я первый тебя прикончу.

Лисков только кивнул в ответ. Он смирился со своей участью, как телок, вошедший в загородку бойни. Кое-что прояснилось в его лопоухой голове. Он знал уже, что как только Иван Сажа будет убит, Эмик расправится и с ним, верным своим помощником, и уйдет с самородком.

«На все один конец, — покорно думал Лисков, — но если я попаду, то еще можно будет что-то сделать, ножик-то и у меня есть, а если не попаду, то верная хана».

Он несколько раз вскинул ружье, представляя в боковом оконце кабины крупный, лобастый профиль водителя.

Эмик лежал рядом, опёршись на рюкзак и покусывая жесткую травинку. Ножик с тонким лезвием он вынул из голенища и держал под рукой.

— Если шофер вылезет из кабины, бей не в голову, а пониже. Лучше попадешь, — сказал шеф. — Ранишь — добьем.

Машина всхрапнула уже совсем близко, карабкаясь на подъем. Они застыли — два темных бугорка на узловатых корнях ели.

Иван ехал сторожко, ворочая рулем и высвечивая то одну сторону дороги, то другую, стараясь попасть лучом поглубже меж деревьями. Но лучи натыкались на завесу из голых сучьев, ветвей кустарника, лишайниковых бород и когтистого лапника. Все это крутилось, цеплялось, трепетало в движении фар.

Луна уже запала за изломанную горную цепь. Только тридцать или сорок метров освещенного безопасного пространства вела перед собой машина, а за обочинами стоял лесной мрак. Жутко было думать, как этот мрак смыкается позади машины — словно вода, рассеченная лодкой.

Нина сидела рядом, прижавшись к плечу: Ивану было тепло и тревожно от этой близости. Он боялся, что не успеет защитить ее от бандитской пули. Лобовое стекло слишком хрупкая преграда.

А они были где-то рядом, ждали. Они не могли уйти и освободить путь к поселку. Патрон оставлен не для забавы.

Иван старался издалека угадать места-, удобные для засады, и пройти их как можно быстрее. Но что за скорость на этой разбитой дороге! Стрелка спидометра едва отрывается от нуля.

— Еще километров восемь, и мы в поселке, — сказал Иван, чтобы нарушить напряженное молчание.

Да, — глухо ответила Нина. Она не отрывала глаз от дороги, — Совсем немного.

Иван крепче сжал руль. Ему очень не нравился медленно приближавшийся пригорок, где поперек колеи лежали два бревна. Машина шла с натугой, и пора было уже остановиться, чтобы охладить мотор, но ельник все не кончался. А тут еще эти бревна!

Он посмотрел на указатель температуры — вода закипела — и тут же перевел взгляд на дорогу.

Пригорок был нехорош.

«Придется все-таки выходить из кабины и убирать деревья, — подумал шофер. — А место удобное для засады, очень удобное». Левая обочина густо заросла молодым ельником. За стеной хвои ничего не было видно.

Жестяная кабина показалась надежным убежищем, когда он подумал о том, что через минуту может оказаться один на один с ночной темнотой. Но ничего не поделаешь. Надо выходить. Надо.

Машина уже въехала на пригорок.

— Нагнись! — сказал Иван девушке и сбросил газ. — И не выходи, пока не скажу.

Он рывком распахнул дверцу и выпрыгнул. Бешено колотилось сердце. Гимнастерка прилипла к телу.

Ельник мягко зашелестел. Чуть дрогнула ветка, но напряженные нервы тотчас уловили сигнал тревоги.

Иван рванулся в сторону, и одновременно с прыжком ударил гулкий выстрел. Пламя вырвалось из кустарника.

Левую руку у самого плеча охватило резкой болью. Сразу густо полилась кровь. Пуля чуть коснулась тела, но как-никак это был жакан. Он глубоко разорвал мышцы.

Иван упал, но тут же вскочил на ноги. Нина! Она могла выйти из кабины, увидев, что он лежит.

Рука свисала плетью, а кровь все лилась, пропитывая гимнастерку. Они вышли на дорогу из укрытия. Не торопились. Они видели, что шофер ранен, и не спешили закончить дело. Хотели действовать наверняка.

Лисков держал ружье за ствол, как дубину, треух был залихватски сбит на лоб, а Эмик прятал в ладони нож и подбирался, укрываясь за своим дружком. Он шел пружинисто, по-звериному, чуть пригнувшись, готовый напасть исподтишка.

Все трое оказались на ярко освещенной фарами каменистой площадке. Кровь по каплям стекала с гимнастерки Ивана на дорогу. Лисков стал осторожно заходить за спину шоферу, отводя ружье для замаха. Бледное лицо Эмика казалось спокойным. Шеф не торопился. Игра была сыграна, развязка не вызывала сомнений. Что мог сделать этот верзила одной рукой против двоих?

«Ну, быстрее, быстрее», — звал их Иван. Он нарочно не взял с собой ни заводной рукояти, ни гаечного ключа, чтобы бандиты не предпринимали мер предосторожности и «раскрылись», как раскрываются на ринге боксеры, недооценив усталого противника. «Быстрее, кровь течет, и силы на исходе». Он повернулся лицом к Лискову, чтобы не дать бандиту зайти с тыла.

Эмик решил, что пришла пора действовать.

— Иди, — подтолкнул от дружка.

Шеф хотел, чтобы подручный первым начал схватку и отвлек шофера. Удар в спину — самый лучший удар, так считал шеф. Тонкий, как стилет, остро отточенный нож он скрывал в ладони, так что лишь стальной кончик, как жало, выглядывал из пальцев. Хорь знал, как надо держать нож.

Посмотрим, что ты скажешь теперь, шофер.

— Иди, ну!

Лисков шагнул и замахнулся ружьем. Иван пригнулся, казалось забыв об Эмике. Шеф прыгнул, отводя назад нож. Он прыгнул, уже не раздумывая: накопившаяся за время долгого поединка ненависть бросила его вперед.

Это была последняя ошибка, совершенная Эмиком. Он ничего не знал о боксерских навыках шофера и об ударе, оцененном тренером в четыреста килограммов.

Тренер так и не увидел этого удара на ринге, в спортивном бою: Иван бил вполсилы, без ярости.

Но здесь он ударил по-настоящему. Стремительно развернулся, ускользнув от Лискова, который опустил приклад в пустоту, и кулак его вылетел навстречу Эмику со скоростью пушечного ядра.

Шеф успел подумать о том, что немножко поспешил. В следующую долю секунды ему показалось, что он столкнулся с электричкой. Эмик описал дугу и рухнул на камни спиной и затылком. Он лежал неподвижно. Лицо его стало плоским и неузнаваемым.

Шофер обернулся к Лискову. Тот взвизгнул. Оказавшись без главаря, Тихий Веня вмиг растерял остатки храбрости. Он бросил ружье и юркнул в лес. Долго еще трещал валежник.

Шатаясь, Иван подошел к кабине. Только сейчас он ощутил, что ночь была морозной и холод проникает сквозь легкую гимнастерку. Левый рукав весь намок и стал красным, боль все усиливалась.

— Стяни-ка мне руку, — сказал он Нине.

Она дрожащими пальцами стянула руку ремешком у самого плеча.

— Сильнее, сильнее, — сказал Иван.

Он все боялся, что она расплачется, — такое было у нее лицо.

— Еще сильнее. Вот так. Ну, видишь, кровь уже не идет.

Потом они кое-как подняли Эмика и, как мешок, уложили в кузов машины. Глаза у шефа сошлись к переносице от сотрясения.

— Он не убежит? — спросила Нина.

— Нет.

Иван старался думать только о том, как доведет машину. Придется удерживать руль грудью, когда переключаешь скорости, авось получится; впереди его ожидает спуск; стоит только добраться до Большого Гольца: там, от «Черных идолов», все вниз и вниз, к поселку.

Скорее к шахте, к погибающим старателям.

Он завел мотор и, держа руль правой рукой, отпустил сцепление. Он доедет, он просто не может не доехать после всего, что испытал в этом рейсе…

Дотемна Сомочкин провозился с поломанным шасси. Глухая таежная ночь обступила самолет. Пилот сделал еще одну попытку связаться по рации с аэродромом, но оттуда не ответили. Горы преграждали путь радиоволнам.