Над зубцами гор, словно бы небесным отражением автомобильных фар, разгоралось белое пятно. Горная цепь под ним стала угольно-черной и обозначилась резче. Эмик, забыв о стылой одежде, прилипшей к телу, глянул на пятно света, расползавшееся, словно клякса на промокашке. На секунду ему почудилось, будто к Змеиной речке, снижаясь, летит самолет. Неужели этот пилот…

— Фу ты, черт, — сказал он через минуту.

В просвет между расплывавшимися облаками выползла ослепительно чистая, умытая ветрами луна.

И тотчас на земле выросли четкие тени, заблестели валуны на берегу, настил моста превратился в белую, словно бы крытую берестой, дорогу. Пятна снега отливали голубизной.

— Прячься, — скомандовал Эмик.

Но они не успели, как было задумано, скрыться в теплом зимовье и переодеться. Фары скользнули по галечнику. Машина въезжала на берег Змеиной речки.

Сообщники притаились за большим валуном. Они видели, как Иван залил воду в радиатор и осмотрел берег. Кажется, шофер был настороже.

— Замерзнем, — сказал Лисков, приникнув губами к уху своего наставника. — Ты сказал, что сразу «сделаешь» его. А теперь что?

Эмик с удовольствием влепил бы дружку затрещину, чтобы подавить бунт в самом зачатке. Но он не мог и пошевельнуться: шофер, казалось, смотрел прямо на валун.

Эмик сжал зубы.

«Ну погоди, погоди, парень. Доберемся и до тебя и до твоей девчонки. Ты не знаешь Эмика. Он справлялся и не с такими, как ты. Недаром в шайке ему доверяют самые рискованные поручения. Немного выдержки, и все будет в порядке».

— Я с-сейчас встану, — простонал Веня, с трудом протискивая слова сквозь зубы. — Я больше не-не могу, замерзаю…

— Заткнись, — свистящим шепотом ответил Эмик. Его рука скользнула за голенище, и Лисков почувствовал, как острая сталь легонько проткнула стянутую холодом кожу.

— Теплее? — спросил шеф.

Ненавистный шофер, держа наизготовку ружье со свисающим ремнем, взошел на мост. Склонившись, он посмотрел на воду, сверкавшую, как мятая фольга, на ломаные осколки заберегов, несущиеся через буруны.

— Стреляй в него, — прошептал Лисков.

— Спокойнее…

Иван вернулся к машине, и через минуту грузовик въехал на мост.

Ночь сопротивлялась машине. Она отодвигала свой полог, уступая яркому свету фар, но подбрасывала на дорогу все новые и новые препятствия.

Иван то и дело останавливал грузовик, чтобы стащить с колеи ствол лиственницы или расчистить сползшую со скалы осыпь. Это была работенка для двужильных людей.

Шоферу казалось, что он давно превратился в механизм, придаток машины. Над гимнастеркой его, как и над мотором, стояло облачко пара.

Уже на подъезде к Змеиной речке его остановил целый завал из валунов, вынесенных на дорогу ручьем во время осенних ливней.

«Где сейчас «попутчик»? — думал Иван, ворочая ломом и отдирая примерзшие камни. — Он мог опередить меня и снова выйти наперерез. Ну, да сейчас он не очень-то страшен, без ружья!.. И все-таки…» — Он неожиданно вспомнил рассказ Сомочкина о двух охотниках на обгорелой сопочке близ дороги.

Тогда Иван не обратил внимания на слова летчика. А ведь стоило задуматься! Если это были охотники, то почему они не вышли к машине? Они же видели, как садился самолет, должны были заинтересоваться чрезвычайным происшествием. Нет, странные охотнички бродят по тайге этой ночью. Нужно быть начеку. У «попутчика», возможно, есть сообщник.

Грузовик медленно припечатывал землю горячей резиной. Дорога, опоясывая голец, мало-помалу спускалась к Змеиной речке, которая угадывалась внизу по неяркому блеску на перекатах.

— Ну, потерпи немного, — сказал шофер, обращаясь то ли к машине, то ли к самому себе. — Совсем-совсем немного.

Сердце радостно билось: от Змеиной речки дорога уже не-была такой трудной, как прежде. Камни срывались из-под колес тяжелого грузовика и скакали вниз веселыми прыгунками. Чуть заметно белел внизу свежим настилом мостик. Из-под груды облаков выбралась луна, и сразу стало видно далеко вокруг.

— Скоро, скоро! — повторял Иван.

Он подумал о горняках, заваленных в шахте, и об их спасателях, — если бы они могли знать, что машина уже подъезжает к Змеиной речке! Скоро, скоро…

Иван остановил грузовик у самого моста. Закипела вода в радиаторе. Прихватив резиновое ведро, склеенное из старой камеры, шофер спустился к реке.

На том берегу стояло одинокое, заброшенное зимовье. Над ним поднимались гольцы с серебряными, голубоватыми вершинами.

Разбив лед, Иван зачерпнул воды, и в ведре заплясала луна. Над головой, поддерживаемый высокими, тонкими столбами, нависал мост, бросая на реку длинную, от берега к берегу, тень. Большая, как бы светящаяся изнутри, льдина, кружась и качаясь на волнах, промелькнула в темной реке. Он вылил воду в радиатор, остатки плеснул в лицо. Захлопнул капот и еще раз внимательно оглядел противоположный берег.

Ему показалось, будто над бревенчатым, хлипким, как избушка на курьих ножках, зимовьем взметнулось несколько искр: словно стайка золотистых пчел вылетела из черной круглой трубы.

Шофер замер и протер глаза. Тихо. Держа в руке ружье, он прошел к мосту, но не заметил ничего подозрительного.

У него не было времени для тщательной разведки. Не спеша, продолжая пристально всматриваться в противоположный берег, Иван въехал на мост. Ружье со взведенным курком он держал на коленях.

Нина тщетно старалась вырваться из пут. Спеленатая резавшей тело веревкой, с кляпом во рту, она неподвижной куклой лежала на полу. Морозный ветер, врывавшийся в окно, приносил из темноты шум реки и равномерные удары топора. Тюк, тюк, тюк!

Нелепо, чудовищно то, что должно произойти.

Призрачный, легкий свет неожиданно прорвался сквозь оконце. Иван едет? Нет, свет спокойный, ровный, голубоватый. Луна пробилась сквозь облака.

У реки слышны голоса. Убийцы переговариваются.

…В печушке, где догорали остатки угольев, что-то треснуло, крохотный алый уголек вывалился из приоткрытой дверцы. Не умирай, уголек. Прожги деревянный пол, охвати белым, хищным пламенем зимовье. Может быть, убийцы, уничтожающие мост, испугаются зарева, убегут, не окончив своего преступного дела.

Но уголек подернулся пеплом, съежился и погас.

Ветер принес гул мотора, позвякиванье металла. Да, машина спускалась по выбитой горной дороге.

Приподняв голову, Нина повела плечами и, оттолкнувшись, подкатилась чуть ближе к железной печушке. Мотор замолк. Река по-прежнему шумела монотонно и глухо, а рокот грузовика как будто растаял в воздухе. Должно быть, Иван остановил машину на берегу.

Кляп не давал дышать. Со всхлипом втянув воздух, девушка согнула ноги и ударила в чугунный стояк, поддерживавший печушку. Печушка загудела, несколько угольков с дробным стуком выпали на пол, запахло угаром. Нина смотрела на гаснущие алые комочки и плакала от сознания собственной беспомощности. Угольки не могли воспламенить зимовье, они, как и Нина, были бессильны!

Но один из угольков подкатился совсем близко к девушке. Глядя в его алый, переливающийся, будто подмигивающий зрачок, Нина вдруг догадалась, что нужно делать. Собравшись с силами, она повернулась на бок и прижалась рукой к угольку. Жар опалил тело. Девушка вздрогнула, но сдержалась. Она повела, насколько позволяли путы, рукой, и огонек коснулся веревки. В зимовье запахло жженым, веревка затлела, красные жучки поползли по ней и распустили нити.

Нина высвободила ладонь и, осторожно, едва заметными движениями пальцев, подкатила уголек к новому веревочному кольцу. Оно тронулось дымком и лопнуло.

Теперь высвободилась из оков вся рука, но она оставалась чужой, почти недвижной — так занемели обескровленные мышцы. «Скорее, скорее, ну, пожалуйста», — упрашивала Нина свою руку.