Но даже это незначительное событие в ряду других приобретало какой-то загадочный и зловещий смысл.

Преодолевая страх, девушка прошла ближе к гольцу, на поляну, откуда был получше обзор. Ей показалось, будто на снежном полотне движутся между темными пятнами камней два силуэта. Они удалялись от поселка, забираясь все выше.

Два человека покинули охваченный тревогой поселок… Какая-то неосознанная, неясная еще догадка — будто осенний туман над рекой — витала в голове Нины. Она вернулась домой, надела свой короткий городской полушубок, подпоясалась старым солдатским ремнем, взяла малопульку, кусок черного хлеба и выщла в горы, вслед за двумя неизвестными.

Над головой, шлифуя «Черных идолов», свистел ветер. Казалось, это темные фигуры издают тонкий, насмешливый свист.

«Кто же, если не я? — спрашивала себя Нина, карабкаясь по камням. — Больше некому…»

Иван ехал вдоль реки Малая Чуча по тряской, петляющей таежной дороге. Падали редкие снежинки. Сбросивший листву тальник сквозил и отливал лиловым.

Две цепи невысоких гор, оточивших речку, вели в туманную даль, где изредка показывались изломанные вершины трехтысячников. Где-то за белыми пиками скал блуждало робкое солнце.

Грузовик, отяжеленный тремя тоннами металла — насосом и дизельной электростанцией к нему, переваливался с боку на бок, как объевшийся гусь, скрипел и крякал. Шофер держал в одной руке ломоть хлеба, в другой руль и, завтракая на ходу, изредка разговаривал сам с собой.

Иван был до того громоздок, что сам себя стеснял в кабине. Всякий, кто поглядел бы на него со стороны, не видя лица, сказал бы: экий мужичище. Но пухлогубое лицо Ивана как бы извиняло агрессивную мощь фигуры.

Дорога вдруг оторвалась от реки, уткнулась в гольцы, вильнула несколько раз, словно колеблясь перед неизвестностью, и затем круто полезла вверх. Грузовик карабкался на перевал с болезненным ревом.

— Ну, давай, давай, — подбадривал его Иван, наклоняясь вперед и душевным усилием подталкивая старую машину. — Давай, отче-старче.

Наконец они выбрались на седловину, соединяющую гольцы. Облака бродили над самой головой, лениво сея снежинки, а внизу расстилалась голубая, непонятная и близкая Ивану горная земля. Воздух здесь был свеж и родниково чист.

Шофер присел на подножку, чтобы немного отдохнуть. Он был счастлив. Вот уж целый месяц, приехав из города к родным местам, Иван переживал праздник возвращения. Он любил горы и свою работу. В этой работе был большой, волнующий смысл. Всюду шофера ждали люди. Горы теснили их, нередко обижали — так было в поселке, отрезанном лавиной и терпевшем голод, — но появление Ивана восстанавливало мир и покой.

Сегодняшний рейс был самой обычной работой. Иван вез мощный запасной насос на новый прииск под названием Дражный. Трое суток он находился в пути и успел устать.

Иван смотрел на расстилавшуюся внизу тайгу и вглядывался в нее. Перед ним словно была любимая книга, к которой он вернулся после долгого перерыва. Он видел тайное и неприметное движение жизни в осенних лесах. Вот по озеру, оставляя два длинных, усами расходящихся следа, проплыла ондатра. Бултыхнулась черная утка, турпан. Огненным росчерком мелькнула белка… Есть белка в тайге. Хорошо.

Но вдруг над гольцами, в облаках, зародился какой-то странный гул. Иван наклонил голову, чутким шоферским ухом различил в гуле густую дробь выхлопа.

Самолет!

Вот он пробил облака, голубым комочком скользнул в широкую долину Малой Чучи и повис над ней, замедлив полет, как птица, высматривающая одной ей известную цель.

«Откуда мог взяться самолет? — подумал водитель. — Здесь нет никаких трасс. Что он там высматривает, над рекой? Может, геологи заплутали?»

Иван решил впредь быть повнимательнее. Он тронул свой ЗИЛ и откинулся на сиденье. Дорога шла вниз. Гольцы, медленно поворачиваясь, следили за муравьиным бегом машины.

Грузовик спустился к реке, разбил утренние забереги и, отфыркиваясь, вылез на кручу. Здесь к старой, ободранной лиственнице была прибита доска. На ней химическим карандашом кто-то вывел «пос. Шалый Ключ» и нарисовал стрелку.

Если бы его не ждали в Дражном, Иван с радостью повернул бы руль и двинул свой грузовик туда, куда указывала стрелка. Потому что там, в поселке, жила Нина.

Эх, сибирские расстояния! «Живем в одном районе». А район — пятьсот километров от края до края. Пятьсот километров тайги и гор. И дороги — кошмарный сон, а не дороги… А все-таки кажется, что она рядом. Она. Нина.

…Сидела на скамейке девушка и ревела, закрывшись книгой. Это было в большом городе, где люди торопливы и деловиты.

Иван два раза прошел мимо скамейки; стараясь оставаться незамеченным, что было нелегко при его росте.

«Отчего ревет? — думал Иван, медведем ворочаясь в толпе. — Может, хулиганы обидели? Мачеха побила? Может, обокрали, а на дорогу денег нет? Мало ли».

Присел на скамейку, не зная, с чего начать. Девушка подняла мокрое лицо — смуглое, самолюбивое, каре-зеленые глаза двумя темными щелками, двумя провалами в пугающую неизвестность. Он ожидал увидеть зареванную дурнушку и оторопел слегка, поежился. Брякнул:

— Ну, чего ревешь-то?

Девушка поджала губы и вытерла глаза. Щелочки глаз вдруг открылись и поглотили весь мир. Иван даже испугался ее неожиданной красоты.

«Ты пришел как друг, я понимаю», — сказали глаза девушки. А вслух она сказала сухо и резко:

— Я провалилась на экзаменах. Не приняли. Надо уезжать.

— Вот уж не повод, — сказал Иван.

Она удивилась искренности его тона. Это не были пустые слова.

— Вот уж не повод! Сдашь еще! — он посмотрел на упрямые складочки в уголках ее рта. — Безусловно. Вот я не реву. А я бросаю институт и еду домой, в Чурым.

— Постой, ты из Чурыма? — спросила девушка. — Так ведь я тоже. Но почему ты бросаешь институт? — сказала она озабоченно. Они обменялись ролями, чувство землячества заставило ее взять покровительственный тон.

Иван рассказал о своих заботах позднее, когда они, молчаливо и просто признав необходимость дружеского союза, бродили по городскому парку и смотрели на Ангару, на сопки, которые напоминали им родные горы.

В институт Ивана привел случай: на спортивной площадке его заприметил тренер «Буревестника». В демобилизованном ефрейторе тренер угадал будущего боксера-тяжеловеса. Иван не собирался оставаться в городе, но тренер сумел его уговорить. Он даже родне шофера написал: вот, мол, какие перспективы открылись перед парнем. Диплом, квартира, хорошая зарплата и чемпионское звание.

Родня поднажала. Иван поколебался и согласился. Тренер помог распахнуть неуступчивые институтские врата.

Учился Иван старательно, но боксерские успехи сопровождали его только до первых настоящих боев. Он не обладал спортивной злостью и вел себя на ринге с благодушием, которое допустимо лишь за вечерним самоваром. Кулак, силу которого ученый тренер оценивал в четыреста килограммов, был безобиден, как подушка.

Парень тосковал по машине и горам. Кто же должен оставаться в Чурыме, Маракане, во всех знакомых и незнакомых поселках и деревнях, размышлял Иван, если все отправятся выбиваться «в люди» и осядут в удобной городской жизни, как тополиный пух на воде? Кто же будет тогда водить машины, срезать маральи панты, собирать живицу с лиственниц и доить коров?

«Я шофер, — повторял Иван. — Я шофер, и мое место — та м…»

Он подал заявление и был отчислен из института.

— Что ж, мы уедем в Чурым и там будем встречаться, — сказала Нина, впервые выслушав сбивчивый рассказ своего нового друга.

Встретиться им пришлось лишь два раза, когда шоферу удалось получить путевку в Шалый Ключ. Машины редко ходили в старательский поселок.

Иван опасался, что их робкая, едва успевшая зародиться любовь погаснет, придавленная расстояниями и тайгой.