Но «иноземцы» встречались и среди вольных переселенцев. Российское государство с самого своего начала сложилось как многонациональное, и естественно, что переселенческая волна увлекла за собой и населявшие его нерусские народы. Из них в XVII в. больше всего за Урал попадало коми (зырян и пермяков): многие из них познакомились с Сибирью задолго до ее присоединения к России, наведываясь туда для торговли и промыслов. Со временем в Сибири оказалось немало поволжских (казанских) татар, других народов Среднего Поволжья и Прикамья.

Нерусские народы Европейской России влекло «за Камень» то же, что заставляло сниматься с места русских переселенцев. Массы «черного» люда постоянно стремились к лучшим условиям хозяйствования, но условия эти в России того времени давали слишком многим основания для недовольства.

Начало освоения Сибири пришлось на время «великого разоренья» страны из-за Ливонской войны и опричнины, голода, «смуты» и польско-шведской интервенции. Но и позднее, в течение всего «бунташного» XVII в., положение народных масс было тяжелым: возрастали налоги, усиливался феодальный гнет и все прочнее утверждалось крепостничество. Избавиться от угнетения всякого рода люди надеялись на новых землях.

Из ищущих лучшей доли и состоял основной поток вольных переселенцев. С течением времени он все более нарастал и постепенно превысил число тех, кто направлялся в Сибирь не по своей воле. Именно он в конечном итоге привел к ее прочному вхождению в состав Российского государства.

В исторической литературе еще можно встретить противопоставление вольно-народной колонизации Сибири в XVII в. колонизации правительственной, споры о том, какая из них сыграла большую, а какая меньшую роль в освоении края. Однако изучение всей совокупности сохранившихся от той эпохи документальных материалов убеждает, что такое противопоставление не имеет под собой оснований.

Вольно-народная колонизация проявлялась в добровольном и стихийном, т. е. никем специально не организованном, заселении края. Правительственная колонизация осуществлялась также силами простого народа с той лишь разницей, что почин и руководство в проведении тех или иных мероприятий по освоению новых земель (строительство городов, перевод в них людей «на житье», устройство казенной запашки, прокладка дорог и т. п.) принадлежали царской администрации — воеводам, их помощникам, стрелецким и казачьим начальникам и др.

Политика правительства оказывала в то время сильное воздействие на направление и ход колонизации — либо сдерживала, либо ускоряла ее, влияла на плотность заселения различных районов.

Сейчас все больше ученых разделяют мнение о тесном переплетении государственного и вольно-народного начал в освоении Сибири. Каждая из сторон — вольные переселенцы и представители государственной власти — имела в Сибири свои интересы, далеко не всегда и не во всем совпадавшие, но вольно или невольно все они за Уралом делали общее дело и были заинтересованы друг в друге. В одних районах в какой-то отрезок времени преобладала правительственная, в других — вольно-народная колонизация, однако в чистом виде оба колонизационных потока встречались в Сибири редко и чаще всего тесно взаимодействовали, сливались друг с другом.

Строится новый город — и под защиту его стен собирается не только переведенное «по указу», но и вольное население (вначале обычно «промышленные люди»). Из вольных переселенцев местный воевода черпает пополнение для гарнизона, они же обживают окрестности, «проведывают» пути дальше на восток, содействуют присоединению «проведанных» земель, где, в свою очередь, по указу московского государя служилые люди ставят новый город, организуют ясачный (с коренных жителей), таможенный (с торговых и промышленных людей) и прочий налоговый сбор, заводят казенную и собственную пашню, проводят иные, в том числе оборонные мероприятия, немыслимые без помощи со стороны пришлых вольных людей, но укрепляющие в новом крае прежде всего позиции государственной власти.

Некоторые из мер по освоению Сибири не вписываются целиком ни в понятие вольной, ни в понятие правительственной колонизации (их можно назвать смешанными). К ним, например, относится перевод «по государеву указу» из Европейской России в Сибирь служилых людей, набранных для этой цели на добровольных началах. А к какой из форм колонизации отнести действия сибирских стрельцов и казаков (т. е. исполнителей воли правительства) и промысловиков (людей вольных), которые, объединившись, вместе проведывали и по собственному почину приводили в российское подданство отдельные группы коренного населения? Как в связи с формами колонизации определить суть торгово-промышленной деятельности «государевых служилых людей», которая нередко не только велась помимо воли правительства, но и запрещалась им (например, пушная торговля)? Как в той же связи расценить участие добровольцев из вольного торгово-промышленного населения в военных экспедициях, организованных по указу представителей царских властей? Можно привести немало подобных же вопросов-примеров, но суть их в одном — в тесном переплетении, в неразрывном единстве правительственной и вольно-народной колонизации.

Важно отметить, что все формы русской колонизации Сибири в XVII в. основывались главным образом на переселении жителей северорусских, так называемых черносошных уездов — таких, где почти не было боярского и помещичьего землевладения, а большинство крестьян несли повинности непосредственно в пользу государства. В северных городах — Вологде, Великом Устюге, Холмогорах, Каргополе и др. — прежде всего набирали ратных людей для службы в Сибири. В основном из северорусских уездов отправляли за Урал на вечное житье» и первых крестьянских поселенцев. Поток вольных переселенцев в Сибирь также главным образом состоял из северорусских крестьян и посадских. Из других районов Российского государства в XVII в. чаще всего за «Камень» шли жители Среднего Поволжья, остальная же территория страны если и давала Сибири людей, то почти исключительно в качестве ссыльных.

То, что первоначально Сибирь заселялась главным образом из не знавшего дворянского и боярского гнета черносошного Севера, может на первый взгляд показаться непонятным. Получается, что в XVII в. за Урал в поисках лучшей доли уходили не самые угнетенные и закрепощенные, а наоборот, самые свободные слои трудового населения России. Но тем не менее это твердо установленный факт, и ему уже давно даны вполне убедительные объяснения.

Исследователи указывают на давнее (задолго до Ермака) знакомство северорусских промышленников с Зауральем, на широкое распространение и сильное развитие на Севере пушного промысла (а пушнина долго считалась главным богатством Сибири), на высокий уровень хозяйственного развития северусских земель, достигнутый в немалой степени благодаря отсутствию грубой феодальной эксплуатации. Вместе с тем историками отмечается усиление в XVII в. налогового гнета на Севере, а также возникновение там относительной земельной тесноты из-за роста населения. Нельзя не учитывать и географическую близость русского Севера к Сибири, сходство их природно-климатических условий, и то, наконец, что особенностью вольной крестьянской колонизации является ее, как правило, «ступенчатый», «ползучий» характер.

Крестьяне обычно переселялись не сразу на большие расстояния, а двигались на новые земли как бы поэтапно: вначале оседали в ближайшей местности, обживали ее, затем отправлялись (пусть и не все) осваивать новые районы и т. д. Выгода от такого способа заселения окраин очевидна: он избавлял семейства переселенцев от долгих и изнурительных переходов, а главное — позволял крестьянам не отрываться надолго от полевых работ и тем самым постоянно обеспечивать себя продовольствием. Именно поэтому жители центральных районов страны обычно переселялись на юг — в «Дикое поле», а северорусские крестьяне — на более близкий и более привычный им по климату восток.