Сибирский ученый-самородок, историк, картограф и архитектор Семен Ремезов в конце XVII в. отзывался о родной Сибири с гордостью и любовью: «Воздух над нами весел и в мерности здрав и человеческому житию потребен… Земля хлебородна, овощна и скотна, опричь меду и винограду ни в чем скудно».

Такие оценки и мнения складывались отнюдь не под воздействием случайного стечения благоприятных обстоятельств. Историки подсчитали, например, что если в первой четверти XVII в. общая посевная площадь составляла в Сибири около 30 тыс. десятин, то к началу XVIII в. она равнялась 100–120 тыс. десятин, а общий сбор с нее зерна определяется для Этого времени в 3 919 320 пудов.

Так в течение одного столетия по сути, дела бесхлебная Сибирь превратилась в край, обеспечивавший себя собственным хлебом.

В 1685 г. были отменены обязательные поставки за Урал продовольствия из Европейской России, и это следует признать крупнейшим достижением русских земледельцев. Показательно также, что к концу XVII в. хлебопашцы составляли в Сибири большинство русского населения. Из 25 тыс. русских семей земледелием там занимались около 15,5 тыс., причем собственно крестьяне, составляя почти половину переселенцев (11 тыс. семей), уже сравнялись по численности с первоначально самой представительной в Сибири группой русского населения — служилыми людьми. Они, правда, сохранили численный перевес на большей части сибирской территории, но это были ее наименее заселенные, наименее освоенные районы.

В экономически развитых уездах воеводская администрация встречала все меньше трудностей с организацией пашни: жизнь сибирского крестьянина становилась все более привлекательной для пришлого люда. Такой ее делали не только земельный простор и хорошие урожаи, но и другие, не менее важные обстоятельства. В Сибири не получило распространения помещичье землевладение, в ней не было крепостного права. Почти вся территория от Урала до Тихого океана стала, как и черносошное Поморье, «государевой вотчиной». Означало ли это, что на сибирских землях не существовало феодальной эксплуатации? Разумеется, нет. Но тот вариант феодальных отношений, который сложился в XVII в. в Сибири, был гораздо предпочтительнее для крестьян, чем крепостнические порядки центральных районов страны.

Как же правильнее охарактеризовать сложившуюся за Уралом систему общественных отношений? Поскольку монастырское и частное феодальное землевладение не получило на восточной окраине существенного развития и эксплуататором трудящихся там стало прежде всего государство, в котором господствовал класс феодалов, советские историки пришли к выводу о складывании в Сибири системы государственного феодализма. Особенностью положения сибирского крестьянина было его прикрепление не к земле, а к тяглу, т. е. всей совокупности налогов и повинностей. Крестьянин мог сдать свое тягло другим переселенцам, меняя при этом местожительство и даже социальное положение (переходить в посад, в служилые люди). Беглыми крестьяне считались лишь в том случае, если оставляли свое тягло «впусте», но таких фактов нам известно сравнительно немного. Сдача тягла в условиях постоянного притока новых переселенцев не вызывала серьезных затруднений, а переселение крестьян с места на место было обычным явлением при залежно-переложном землепользовании, предполагавшем частое забрасывание «выпаханных» участков и поиск новых.

Центральная власть рассматривала себя как собственника сибирских земель и за пользование ими требовала от населения уплаты налогов и выполнения повинностей, другими словами — отработочной, натуральной или денежной ренты. Обусловив землепользование тяглом, власти утверждали, что в Московском государстве никто «безоброчно и безданно никакими землями… не владеет», однако на деле редко вмешивались в поземельные отношения на сибирской «украйне» и последовательно требовали лишь исправного несения повинностей. Поэтому хотя Сибирь и являлась «государевой вотчиной», свое верховное право на сибирскую землю царское правительство только временами подтверждало какими-нибудь указами и распоряжениями (об изъятии у отдельных лиц земельных участков, о переносе некоторых селений в другие места и т. д.). Обычно же землевладение крестьян и прочих категорий сибирского населения граничило с правом частной собственности.

В целом установившийся за Уралом режим феодальной эксплуатации носил смягченный, по сравнению с основной территорией страны, характер и сближал Сибирь с черносошным Севером Российского государства. К складыванию такого положения привел целый ряд причин. Отдаленность Сибири и ее размеры, слабая заселенность и особые природные условия края — все это определило важнейшие особенности развития.

Как мы уже выяснили, Зауралье заселялось главным образом выходцами с не знавшего крепостного права русского Севера. Правящие круги России, с одной стороны, не могли не считаться с привычным большинству переселенцев порядком землепользования, а^ с другой стороны, будучи кровно заинтересованными в быстром заселении зауральских земель, прекрасно понимали, что помещичья, крепостная Сибирь вообще не привлечет к себе переселенцев. Кроме того, заботясь об укреплении государства, правительство совершенно сознательно стремилось превратить богатую пушниной Сибирь в источник доходов прежде всего для казны, так остро нуждавшейся в пополнении. Поэтому власти и сдерживали за Уралом развитие помещичьего и монастырского хозяйства.

В первую очередь интересами истощавшейся царской казны определялась и проводимая центральной властью политика в отношении коренного населения Сибири. С. В. Бахрушин еще в 1922 г. отметил, что царское правительство было заинтересовано в сохранении ясачных людей «не только от истребления, но и от притеснений, так как ценило в них плательщиков ясака и нередко жертвовало ради них интересами русских колонистов». Сибирской администрации предписывалось на коренных жителей воздействовать «ласкою», а не «жесточью». Без разрешения из Тобольска или Москвы местные власти были лишены права применять смертную казнь по отношению к ним. Правительство неохотно разрешало прибегать к оружию даже в случае восстаний ясачных людей. Конечно, взаимоотношения московской администрации со своими подданными не следует представлять в розовом свете. Как писал тот же С. В. Бахрушин, «на практике… мудрые правила правительственной политики далеко не всегда осуществлялись», воеводы и всякого рода «приказные люди» допускали «вопиющие насилия», однако при всем этом «заботливое, хотя и не бескорыстное отношение центрального правительства к инородцам заслуживает быть отмеченным».

«Остается историческим парадоксом, — заметил через полвека после опубликования этих слов А. А. Преображенский, — что «цивилизованные» западноевропейские державы того времени уже вовсю вели истребительные войны, очищая от «дикарей» целые континенты, загоняя в резервации уцелевших туземных жителей. А варварски-азиатский российский царизм в отсталой стране к присоединенным народам старался не применять насильственных методов».

Напрашиваются здесь сопоставления и с национальной политикой некоторых азиатских соседей России. Советский историк Ш. Б. Чимитдоржиев в книге «Россия и Монголия» сообщает о настроении находившихся в подчинении Китая монголов уже в XIX в. Они полагали, что «в России буряты — одноплеменники монголов… живут в страну» не терпя никаких стеснений, пользуясь равноправием во всех отношениях». «Такая идеализация жизни населения окраин царской России, — подчеркивает исследователь, — могла свидетельствовать лишь о том, в каком неимоверно тяжелом положении находились монголы — подданные Цинской империи».

Коренные обитатели Северной Азии интересовали царское правительство прежде всего как поставщики драгоценной пушнины. Страх потерпеть ущерб от ясачных недоборов наряду со слабостью своих собственных позиций в малолюдной Сибири побуждал центральную власть относиться внимательно к жалобам местных жителей, бороться с их закабалением воеводами и гарнизонной верхушкой, наказывать уличенных в жестоком обращении с ясачными людьми, снабжать голодающих «иноземцев» продовольствием и т. д. По этой же причине в Сибири не могло возникнуть и земледельческих плантаций, на которых бы использовался подневольный труд коренного населения.