Заметим также, что хотя уровень географических знаний мог в то время и не позволить русским первопроходцам подняться до осознания сути сделанных ими открытий (например, понять значение обнаруженного ими пролива между Азией и Америкой), но представление о важности свершаемых дел, как и понятие о первенстве в открытии, о приоритете, было этим людям в значительной мере присуще. «А преж, государь, меня в тех местах никакой русский человек не бывал», «и наперед де сего… на той реке русских людей никого не бывало, проведал тое реку я», — не раз с гордостью писали в Москву сибирские служилые люди.

«Чертежи» землепроходцев по технике исполнения были, разумеется, далеки от уровня передовой европейской картографии (в них, например, отсутствовала градусная сетка, не выдерживался масштаб), но они вполне отвечали тем практическим целям, которые намечались в ходе освоения Сибири в XVII в., так как обычно составлялись тщательно и добросовестно. Показателен случай, описанный географом В. Н. Скалоном. Работая в 1929 г. над картой реки Таза, он обнаружил, казалось, невероятное: «Чертежи XVII века стояли ближе к действительности, чем те, что были выпущены два века спустя». Но это не единственный случай такого рода. По мнению известного путешественника и естествоиспытателя XIX в. А. Ф. Миддендорфа, из сибирских «чертежей» XVII в. вообще «можно почерпнуть кое-что для улучшения даже новейших карт России». Миддендорф, кстати, на собственном опыте убедился, что в Сибири кое-где удобнее было мерить расстояния не верстами, а «возвратиться к первобытному, хотя и неточному, но не испорченному счету днями пути».

Совершенно очевидны две истины:' без работы, проделанной землепроходцами, не было бы и замечательных результатов Великой Северной и других экспедиций XVIII столетия; накопленные в XVII в. сведения стали фундаментом всего последующего знания о Сибири. И нам остается лишь повторить за С. В. Бахрушиным, что «если бы не мужество и упорство русских промышленников и служилых людей, громадное пространство… оставалось бы еще на долгое время так же недоступно для науки, как были закрыты для нее до XIX в. истоки Нила в Центральной Африке».

XVII век с полным правом может быть отнесен к эпохе великих русских географических открытий.

Присоединение сибирских земель к России шло одновременно с их хозяйственным освоением. Это были две стороны одного и того же процесса превращения Сибири в неотъемлемую часть Русского государства.

По сравнению с историей географических открытий, хозяйственное освоение сибирских просторов выглядит, может быть, более скромно. Оно менее насыщено яркими, запоминающимися событиями, а потому и менее известно. Это, однако, не должно умалять ни важности, ни величия трудового подвига освоения, представляющего собой закономерный этап сибирской истории, выросший из предыдущего, тесно связанный с ним, но самый продолжительный. Видоизменяясь, он длится и по сей день, является частью нескончаемого процесса преобразования природы человеком и* по выражению советского писателя И. М. Забелина, относится «к самой главной и светлой стороне человеческой деятельности». «Путешественники-первооткрыватели, — пишет он далее в своей книге «Встречи, которых не было», — для того и прокладывали дороги в неизвестное, чтобы следом за ними пришли… люди с топорами и лопатами, пришли преобразователи… Хочется верить, что, наряду с книгой по истории географических открытий, будет написана еще одна, не менее интересная книга — история географических преобразований, история освоения земель, открытых путешественниками и мореплавателями».

Такая книга пока не написана. Но условия и возможности для ее написания уже есть. Учеными к сегодняшнему дню выявлен, проанализирован и, как говорят, введен в научный оборот (т. е. опубликован) огромный материал о трудовом подвиге русских людей в Сибири. На основе этого материала можно создать не одну книгу. Мы бегло коснемся его и остановимся лишь на основных направлениях хозяйственной деятельности русского человека на севере Азии в XVII столетии.

На начальной стадии освоения Сибири русские переселенцы оседали на жительство в построенных первопроходцами «городах» и «острогах». Это были небольшие, разбросанные на большом расстоянии друг от друга укрепленные селения, которые постепенно разрастались и преображались. Из них со временем выделялись, как бы отпочковывались, новые населенные пункты, временные и постоянные. Стук топора — это первое, чем возвещал русский человек о своем поселении в любом уголке Сибири, а свежий бревенчатый сруб на берегу пустынной реки уже наглядно и неоспоримо свидетельствовал о начале совершенно нового этапа освоения этих земель. Город как общественное явление на большей части сибирской территории впервые возник лишь в ходе русской колонизации. К ее началу Сибирь знала только крепости-убежища.

В таежной зоне города нередко вырастали из зимовий — временных прибежищ служилых и промышленных людей. Строились зимовья нескольких типов. Простейшее — «зимовье по-промышленному» — представляло собой «курную» (с печью без трубы) «избу с сенцы» без всякого «острожного заводу», с плоской крышей и маленькими окнами. Однако более распространенными являлись зимовья усложненной конструкции — с «нагороднями», когда продолженный выше перекрытия сруб поднимался над плоской крышей на 1–1,2 м. Он образовывал на ней подобие стен, в результате чего зимовье приобретало вид одиноко стоящей крепостной башни. Многие зимовья имели тыновую ограду с прорезями для стрельбы — бойницами, и такое поселение приобретало вид небольшого острожка.

Остроги тоже бывали разные. Общим правилом являлись стены из вертикально поставленных бревен. Стена, однако, могла быть «стоячей» и «косой» (с наклоном внутрь укрепления), с помостом для «верхнего боя» и без него, врытой в землю или поставленной (с опорой на специальные подставки — «козлы») непосредственно на грунт, как это чаще всего бывало у «косых острожков», которые обычно предпочитали строить в районах вечной мерзлоты. Стены бывали высокими (до 6 м) и сравнительно низкими (2–4 м). Сильно отличались остроги друг от друга по количеству и форме башен.

Если башен было больше четырех, то укрепление могло уже называться «городом». Однако главное отличие «города» от «острога» в начальный период освоения Сибири заключалось в другом — в особенностях конструкции стен. «Город» должен был иметь более прочные, «рубленые» стены — чаще всего «городни», т. е. соединенные друг с другом и башнями срубы прямоугольной формы (получалась как бы непрерывная цепь бревенчатых изб, образующих крепостную стену).

Правда, в названии селения большое значение имела сила традиции, привычка, и нередко возникшие на базе небольших крепостей города именовали до самого конца XVII в. «острогами», несмотря на большое количество башен и рубленые стены.

Башни сибирских городов обычно были четырехугольными, реже — шести- или восьмигранными. Их часто дополняли смотровыми надстройками, в результате чего высота башни от земли до венчавшего остроконечную шатровую крышу «орла» могла достигать 16, 20, 26, 46, 50 метров. Высота рубленых стен в крупных городах доходила до 6–7 метров.

В Сибири городни чаще всего не засыпали землей и камнем, как это обычно делалось в Европейской России для защиты от артиллерии. Они, как и башни, являлись не только крепостными сооружениями, но и хозяйственными, иногда жилыми помещениями: служили амбарами-хранилищами, тюрьмами, караульными и т. д. В башнях устраивались также часовни и церковные звонницы. Вместе с тем в крепостные стены нередко встраивались всякого рода хозяйственные постройки, церкви, которые в случае необходимости использовались как крепостные сооружения.

Такие строения имелись в большинстве «государевых» острогов, поскольку почти каждый из них одновременно являлся центром управления определенной округой. Кроме жилых домов, там, как правило, были «съезжие избы» (канцелярии), церковь, «государевы амбары» (причем иногда в 2–3 этажа), в которых хранились порох и свинец, пушнина, «хлебные припасы» (мука, крупы и т. д.).