Не легче был переход на Енисей и по северному, Турухан-скому волоку. Здесь на разных участках пути не могли проходить суда одной величины. Из крупных морских и речных судов грузы переносили в простые лодки, на них двигались по озерам и протокам к самому волоку, по нему грузы переносили уже «на себе» или «волокли» на тележках, затем снова передвигались в лодках через систему озер, торопясь пройти их до летнего спада воды, а если не успевали, то вынуждены были поднимать уровень воды в протоках с помощью парусных и земляных «запруд».
К востоку от Енисея волоков, как правило, уже не было. Вернее, они представляли собой горные перевалы. Переправить через них лодки и струги чаще всего не удавалось, всю кладь приходилось переносить «на себе», а суда строить заново. Такие сухопутные «вставки» в речные маршруты были довольно значительными, а к трудностям их преодоления добавлялась еще и сложность плаваний по самим р^кам, часто очень порожистым. С «великим трудом и большою нужою» было сопряжено, например, передвижение по Верхней Тунгуске (Ангаре). «Судовой ход» там был «тяжек и нужен, река Тунгуска быстрая, и пороги великие». Из-за них суда приходилось разгружать и переносить весь груз «на себе», либо сплавлять на небольших лодках, а пустые суда тянуть «канатами, человек по 70 и больше» по «небольшим проезжим местам, где камней нет». На Илиме плавание опять затрудняли многочисленные пороги, через которые «взводили суда» таким же образом, а грузы «обносили на себе».
Труден был переход и через Ленский волок, особенно по речкам Муке, Купе и Куте. Как сообщали очевидцы, летом по этому пути можно было идти лишь на небольших плотах, «а в малых… судах и в стружках отнюдь… не мочно, потому что… реки каменые и малые, ходят по них судами только в одну вешнюю пору, как половодье бывает…» Но и плоты приходилось делать небольшими, на 20 пудов груза. Тем не менее они то и дело садились на мель, что прибавляло измученным людям работы: «…И везде, бродя, с камени те плотишка сымают сте-гами (шестами. — Я. Я.), а те де речки, идучи, перед собою прудят парусы».
Сильно осложняло плавание по сибирским рекам раннее их замерзание и позднее освобождение ото льда. Землепроходцы поэтому часто вынуждены были зимовать в пустынных, непригодных для жилья местах. Передвижение же по сухопутным северным маршрутам, проложенным отрядами служилых и промышленных людей на «захребетные заморские реки», было связано с трудностями другого рода. Там приходилось ехать не на санях или телегах, а лишь верхом, причем по совершенно безлюдным, диким и гористым местам. Верховые и вьючные лошади в пути нередко погибали, «а иных… сами с голоду съедаем», сообщали служилые люди, прибавляя, что в дороге «голод великий терпят, едят сосновую кору и траву, и корень, и всякую едь скверную».
Однако самые тяжкие испытания выпадали на долю тех, кто избирал морские пути. Особенностью омывающих Сибирь океанов является прежде всего негостеприимность берегов, а сильные ветры, частые туманы и тяжелый ледовый режим создают для плаваний на редкость трудные условия. Крайне опасным был, например, «мангазейский ход» — плавание по бурному «Мангазейскому морю» (Обской губе). «Путь нужен и прискорбен и страшен от ветров» — так отзывались о нем. Редкий год обходился здесь без «разбою» (кораблекрушений), когда не успевшие укрыться от непогоды в устьях рек суда выбрасывало на берег, а находившиеся в них грузы топило или «разметывало» на расстояние в несколько верст. Многие из выброшенных «душою да телом» мореплавателей погибали в пустынной тундре от голода и стужи. Случалось, что в течение нескольких лет из-за подобных катастроф ни один коч не мог добраться до Мангазеи.
Свирепые бури часто разбивали суда и при плавании вдоль восточносибирского побережья (вспомним поход Алексеева — Дежнева). Подолгу задерживали полярных мореходов и «прижимные ветры», вынуждая идти «бечевою и греблею, мучая живот свой». Однако главную опасность в этих плаваниях представляли льды. До нас дошли рассказы мореходов о том, как «льды ходят и кочи ломают», как «затирает теми льды заторы большие». Иной раз лишь «с великой нужою» удавалось провести коч «промеж льды»: через них мореходы «выбивались и просекались», плыли, выбирая свободные или покрытые тонким льдом места, двигались «по заледью возле земли… по протокам». Лед «испротирал» защищавшие корпус судна' «нашивки» и «прутье», суда замерзали в открытом море, подолгу оставаясь «в заносе» вдали от берегов «без дров, и без харчу», и без воды. В таких случаях, бросив кочи, «волочились» пешком на берег, «перепихиваясь с льдины на льдину», при этом далеко не всегда удавалось захватить с собой из кочей «запасы». «Морем идучи, оцынжали, волочь не в мочь», — так, случалось, объясняли полярные мореходы гибель своего груза. Кроме того, и во время благополучных плаваний они часто страдали от недостатка свежей воды и продовольствия, от цинги, случавшейся, по их мнению, «от морского духу и дальнего нужного пути».
Положение полярных мореходов осложнялось и трудностью устройства для них опорных пунктов непосредственно на побережье. Остроги и зимовья, в которых мореходы могли бы укрыться и отдохнуть, на севере Сибири прятались в глубине устьев рек и заливов («губ»), нередко в сотнях километров от моря. Нельзя также не учесть, что на годы подъема полярного судоходства пришлось такое явление, как обмеление и повышение ледовитости полярных морей (в конце 40-х и в начале 50-х гг. XVII в.). Не приходится удивляться, что в этих условиях во льдах погибало до двух третей шедших северным морским путем судов. Удивительно другое: само существование полярного мореходства и его бурное развитие в XVII в.
Рассматривая природные условия, в которых протекала деятельность землепроходцев, нельзя не остановиться на чрезвычайной суровости сибирского климата. Долгая сибирская зима страшит своими морозами жителя Европейской России и поныне, между тем ученые выяснили, что в XVII в. холода были более жестокими, чем в настоящее время. Трудным периодом было и короткое, но жаркое лето Сибири. Оно и сейчас изводит не столько зноем, сколько немыслимо кровожадными полчищами гнуса, способного довести до исступления непривычного человека. «Гнус — это вся летучая мерзкая гадость, которая в летнее время днем и ночью пожирает людей и животных… Владения его необъятны, власть безгранична. Он доводит до бешенства лошадей, загоняет лосей в болото. Человека он приводит в мрачное, тупое озлобление… Это целое сообщество кровососов, работающих посменно, круглосуточно целое лето. Гнус прежде всего поражает и давит своей массой. Он не появляется, а именно наваливается…» Так писал советский географ В. П. Кальянов, прошагавший не одну сотню верст по Сибири. В XVII в. посланник в Китай Николай Спафарий отметил, что в Сибири «от мошек» без специальной защитной сетки «человек ходить не может и получетверти часа».
Нельзя не учесть также, что при неимоверной протяженности переходов раннее замерзание рек и позднее их освобождение ото льда не только замедляли передвижение, но и сильно осложняли снабжение первых переселенцев. Почти все они, не имея возможности сразу же приспособиться к новой обстановке, испытывали периоды как недоедания, так и острого 'голода, постоянно ощущали недостаток в самом необходимом. В частности, ратные люди подолгу вынуждены были служить «великому государю» без жалованья, как они говорили, «с травы и воды». В походах им нередко приходилось питаться «сосновой и лиственной корой» и «всякою скверною».
Характерна судьба отряда Онуфрия Степанова, сменившего Ерофея Хабарова на Амуре. Незадолго до своей трагической гибели (в 1658 г. отряд был разгромлен маньчжурами) он писал в Якутск: «Ноне все в войске оголодали и оскудали, питаемся травою и кореньем… А сойти с великия реки без государева указу не смеем никуда. А богдойские воинские люди под нами стоят близко, и нам против их… стоять и драться стало нечем, пороху и свинцу нет нисколько».
Малейший просчет в организации военно-промысловых экспедиций в сибирских условиях мог привести к трагическим последствиям, как это, например, случилось с участниками похода Пояркова на Амур. Вспомним, что тогда из-за задержки с подвозом «хлебных запасов» от голода и сопутствовавших ему болезней за одну зиму умерло более 40 человек из 132. В случае же кораблекрушения у пустынных берегов «голодною смертью» и «цынгою» нередко умирали все, кому удавалось спастись от разбушевавшейся стихии. Но и вышедшие живыми из подобных испытаний еще долгое время ощущали последствия недоедания, тяжелой изнурительной работы, страдали от болезней, вызванных переохлаждением, длительным пребыванием в дымных, тесных и переполненных жилищах…
