Ари услышала в голосе девушки страх, и у нее мурашки побежали по коже. Анна никогда не показывала страха. Обычно у нее был вид ленивой кошки, но во время патрулирования она кралась по улицам, как тигрица в индийских джунглях, грациозная и смертельно опасная.

– Да, – кивнул Джесс. Он взял с собой фамильный меч Блэкторнов. Меч был закреплен у него за спиной в ножнах из тисненой кожи; тому, кто его не знал, могло бы показаться, что он с детства обучался боевому искусству Сумеречных охотников. – Я не могу быть в этом абсолютно уверен, но так подсказывает мне инстинкт после долгих лет общения с ней.

– Так ты все-таки не знаешь… – прошипела Анна, но Ари поймала ее руку и сжала.

– Он хочет быть с нами честным, Анна, – сказала девушка. – Правда лучше напрасной надежды.

Анна не пожала ей руку в ответ. Ари даже мысленно не могла ее упрекать; она понимала, что сейчас испытывает Анна, какой безумный страх владеет ею и сколько сил ей стоит не показывать своих истинных чувств. Девушке было горько оттого, что она ничем не может помочь Анне, не может утишить ее боль.

– Но почему? – спросил Томас, неловко дернув плечом; куртка была ему мала, в оружейной не нашлось брони подходящего размера. – Почему именно дом дяди Габриэля? Ведь она должна понимать, что там ее схватят?

– Все равно она успеет… – Джесс замялся, но Томас догадался, что он хотел сказать. «Все равно она успеет убить Александра».

– Ее схватят не сразу, – поправился Джесс. – Сомневаюсь, что кто-то, кроме нас, будет искать ее там.

Отряд шел по улице Хай-Холборн; за это время они не встретили ни одного прохожего, хотя Лондон никогда не спал, даже глухой ночью. Лужи, которые образовались днем, замерзли, и тонкий лед хрустел под ногами. Мимо катили экипажи, обдавая их грязной водой, смешанной со снегом; друзья старались держаться подальше от проезжей части, потому что из-за гламора кучера не могли их видеть.

Джесс продолжал:

– Мать хочет нанести своим воображаемым врагам сокрушительный удар. Ей нужно, чтобы месть была символичной.

– И поэтому она собирается проникнуть с Александром в его собственный дом? – спросила Люси.

– Все, что случилось со мной в детстве, – объяснил Джесс, – произошло в моем доме. Там мать по приказу Велиала позволила черному колдуну провести надо мной дьявольский обряд. Там Безмолвные Братья попытались нанести мне руны, которые чуть не убили меня. Мать часто говорила мне, что именно в ее доме произошла самая страшная трагедия ее жизни; ее отца и мужа убили в поместье, где она выросла. Ей, наверное, кажется, что она таким образом восстановит справедливость.

Ладони Томаса, сжимавшего рукоять двуручного меча, взмокли от волнения. Его мутило. Юноше хотелось сказать: «Мне очень жаль. Мне так жаль, что члены моей семьи и наши родственники совершили поступки, которые привели твою матушку к безумию».

Но он ничего не сказал; почти все они происходили из семей, которые Татьяна обвиняла в выдуманных преступлениях, и хотя Томас мог принять на себя вину отца, он не вправе был извиняться за других. Рассудок говорил ему, что Джеймс, который решительно шагал впереди, не обращая внимания на холодный ветер, не виноват в происходящем; и Анна не виновата, и Мэтью, и Корделия, и…

– Не стоит корить себя, – произнес Алистер. Томас не заметил, как Алистер поравнялся с ним. Он не дал себе труда переодеться в броню, хотя захватил из Института латные перчатки, а за пазухой были спрятаны его любимые короткие копья. – Ты ни в чем не виноват. Бенедикт Лайтвуд сам навлек несчастья на свою семью, связавшись с демонами. Татьяна не пожелала смириться с тем, что Руперт Блэкторн погиб по вине ее отца, что именно ее безрассудные действия стали причиной ранней смерти Джесса.

– Мудрые слова, – пробормотал Томас. На миг ему показалось, что они с Алистером одни на этой пустынной улице, на покрытом льдом тротуаре, одни во всем Лондоне. Он забыл об остальных, никого не видел, не слышал.

– Чувство вины – это одна из самых разрушительных эмоций, – продолжал Алистер. – Большинство людей пойдут на все, лишь бы избежать его, избавиться от него. Я знаю, что я… – Он сделал глубокий вдох. – Человек может отказаться признать себя виновным и переложить вину на других, а может взять на себя ответственность за свои поступки. И всю жизнь нести невыносимо тяжкое бремя.

У него был голос смертельно усталого человека.

– Мне всегда хотелось взять на себя часть твоего бремени, – прошептал Томас.

– Да, я знаю, – ответил Алистер. Его глаза лихорадочно блестели. – Видит Ангел, только по этой причине я не сделался таким, как Татьяна. Только благодаря тебе, Том, я не утратил человеческий облик.

– Мэтью, – негромко окликнул Джеймс. – Мэт. Иди сюда.

Они спешили по улице мимо домов простых людей. На каждой двери красовались рождественские веночки из тиса и остролиста. Впереди показалась площадь Бедфорд-сквер; обитатели ее особняков спали, шторы были задернуты, а небольшой сад с вечнозелеными кустарниками, обнесенный чугунной оградой, был погружен во тьму.

Все это время Мэтью держался в стороне от остальных и молчал. Он избавился от своего цветастого фрака и надел куртку от брони и кожаные боевые перчатки. На руке, как браслеты, звенели с полдюжины чакр. Смертоносные метательные кольца сверкали в серебристом лунном свете.

И все-таки… В оружейной комнате, пока они готовились к вылазке, Джеймс наблюдал за своим парабатаем. Видел, как Мэтью подполз к столу, вцепился в столешницу и жадно хватал ртом воздух, как будто боялся, что его стошнит. Казалось, он вот-вот потеряет сознание.

Когда они вышли из Института, Джеймс по-прежнему не сводил взгляда с Мэтью. Тот не приближался к друзьям, не заговаривал даже с Люси и Томасом. Джеймс с содроганием понял, в чем дело. Мэтью не хотел, чтобы его спутники заметили, как старательно он идет по прямой, как осторожно переставляет ноги.

Мэтью шагнул к нему, и Джеймс убедился в этом окончательно. Об этом говорили не только движения и лицо Мэтью; это подсказывал ему инстинкт. Как будто во время церемонии, когда они стали парабатаями, в грудь ему встроили крошечный барометр, безошибочно показывающий состояние Мэтью.

– Да, Джеймс, – настороженно ответил Мэтью.

– Ты пьян. – Он произнес эти слова нейтральным тоном, стараясь, чтобы они не прозвучали как упрек. Мэтью начал было возражать, но Джеймс лишь покачал головой. – Я не собираюсь бранить или стыдить тебя, Мэтью.

– Имеешь на это полное право, – с горечью бросил Мэтью. – Ты предчувствовал, что на балу я не смогу себя сдержать, а я посмеялся над твоими опасениями.

Джеймс промолчал. Он знал, что нельзя говорить вслух того, о чем он сейчас думал. «Я не мог предвидеть размолвки, которая произойдет между тобой и Корделией. Я знал, что ты был совершенно трезв, когда говорил с ней. Но если бы она сказала мне то, что сказала тебе, и после этого я выбежал бы в зал, где в изобилии были расставлены алкогольные напитки, сомневаюсь, что смог бы противостоять соблазну».

– Если бы я знал, что придется драться, – пробормотал Мэтью, – я бы ни за что…

– Я знаю, Мэт, и не требую от тебя невозможного. Ты пытаешься бросить, это невероятно сложно. Иногда бывают срывы. Но я не считаю, что момент слабости – это провал. Ты не сдаешься, значит, для тебя еще есть надежда. А пока… позволь мне помочь тебе.

Мэтью выдохнул белое облачко пара.

– Что ты имеешь в виду?

– Возможно, сейчас нам предстоит сражаться вместе, – объяснил Джеймс и показал стило, которое держал в правой руке. – Я твой парабатай; мой долг заключается в том, чтобы защищать тебя, а ты обязан защищать меня. А теперь дай мне руку. Прямо на ходу – я не хочу останавливаться, не хочу, чтобы другие смотрели на нас.

Мэтью издал какой-то странный звук, похожий на всхлип, снял перчатку с левой руки и протянул ее Джеймсу. Тот быстро нанес на ладонь иратце и две руны Энергии. В обычной ситуации он не изобразил бы на руке Мэтью, да и любого другого Сумеречного охотника, больше одной такой руны; но сейчас они должны были разогнать алкогольный туман, царивший в мозгу Мэтью.