А теперь представьте, что Лоис существовала под постоянным давлением твердого убеждения Манассии в том, что ей суждено стать его женой, и поймете, что девушке хватало мужества и моральной силы, чтобы ему противостоять: упорно, несгибаемо и в то же время вежливо. Вот, например, один случай из многих, когда нервы ее испытали сильнейшее потрясение, особенно если учесть, что много дней подряд приходилось сидеть дома, в полутьме, так как даже в полдень из-за метели свет в окна почти не проникал. Приближался вечер, и огонь в очаге казался веселее тех, кто сидел вокруг. Весь день не прекращалось жужжание маленьких прялок, и запас льна в гостиной стремительно подходил к концу. Грейс Хиксон отправила племянницу в кладовку за новой порцией кудели, чтобы успеть до полной темноты, когда без свечи ничего не увидишь. А свеча в полной горючих материалов кладовке могла стать источником пожара, особенно в сильный мороз, когда каждая капля воды замерзла. Лоис с опаской пошла к лестнице по длинному узкому коридору, откуда по ночам доносились странные звуки, которые все слышали и шепотом обсуждали, а для поддержания храбрости негромко напевала тот вечерний гимн, который часто слышала в церкви Барфорда: «Славлю Тебя, мой Бог, вечером сим!» Пение ее помешало услышать дыхание и звуки движения. И только набрав кудели, уже собираясь вернуться в гостиную, совсем близко, практически возле уха, она услышала голос Манассии:
– Ну что, слова еще не снизошли? Ответь, Лоис! Снизошли на тебя те же слова, что с утра до вечера твердят мне: «Женись на Лоис!»?
Девушка вздрогнула и побледнела, однако ответила без промедления, четко и ясно:
– Нет, кузен Манассия! И никогда не снизойдут!
– Значит, придется еще подождать, – негромко, словно про себя, пробормотал молодой человек. – Смирение, только смирение.
Мистер Нолан вернулся в канун Рождества 1691 года, когда несколько старейших жителей города уже отошли в лучший мир, в то же время приехали новые, молодые поселенцы, а сам мистер Таппау стал старше и, как предполагали благожелатели, мудрее.
Зная об увлеченности Фейт, Лоис живо интересовалась событиями (внимательный наблюдатель сказал бы, что значительно больше самой кузины). Во время обсуждений возвращения молодого пастора прялка Фейт вращалась не быстрее и не медленнее, чем прежде, нить никогда не рвалась, лицо не покрывалось румянцем, а глаза не поднимались с внезапным интересом, но после многозначительных намеков Пруденс Лоис безошибочно читала вздохи и печальные взгляды кузины даже без помощи импровизированных песен Натте, где беспомощная страсть любимицы представала в завуалированном виде, понятном лишь чуткому, сострадательному сердцу. Время от времени из кухни доносились странные песнопения индианки на смеси родного языка с искаженным английским, сопровождавшиеся неземными ароматами из кипевшего на плите горшочка с травами. Однажды, почувствовав в гостиной необычный запах, Грейс Хиксон воскликнула:
– Натте опять взялась за свои языческие обряды! Право, если ее не остановить, обязательно что-нибудь случится!
Однако Фейт проявила несвойственную ей расторопность и, пробормотав что-то насчет прекращения действа, опередила матушку в ее намерении отправиться в кухню. Плотно закрыв за собой дверь, она о чем-то заговорила со служанкой, но слов никто не слышал. Фейт и Натте объединяла привязанность более глубокая и крепкая, чем кого бы то ни было из замкнутых, самодостаточных членов семейства. Лоис иногда чувствовала, что ее присутствие мешает откровенной беседе кузины со старой служанкой. И все же она любила кузину и чувствовала, что та относится к ней лучше, чем к матери, брату и сестре. Первые двое не понимали невысказанных чувств, а Пруденс выслеживала их ради собственного развлечения.
Однажды Лоис сидела в гостиной за своим рабочим столиком, в то время как Фейт и Натте о чем-то шептались на кухне. Внезапно входная дверь распахнулась, и вошел высокий бледный молодой человек в облачении священника. Сразу подумав о кузине, Лоис вскочила и с улыбкой приветствовала того, в ком узнала мистера Нолана, чье имя уже много дней не сходило с языков горожан и кого с нетерпением ожидали.
Пастор был несколько удивлен столь жизнерадостным приемом незнакомки: очевидно, до него еще не дошли слухи об английской девушке, поселившейся в доме, где раньше его встречали мрачные, торжественные, неподвижные, тяжелые лица, ничуть не похожие на улыбчивое, веселое, чуть смущенное, простодушное личико юной особы, приветствовавшей его как старого доброго приятеля. Предложив гостю стул, Лоис тут же поспешила выйти позвать Фейт, поскольку она ничуть не сомневалась, что чувство, которое кузина испытывает к молодому пастору, было взаимным, хоть в полной мере еще и не осознанным.
– Фейт! – воскликнула она радостно. – Догадайся… Впрочем, нет: в гостиной ждет мистер Нолан, новый пастор. Он спросил тетушку и Манассию, но миссис Грейс ушла на молитвенное собрание к пастору Таппау, а кузен уехал по делам.
Лоис продолжала говорить, чтобы дать кузине время прийти в себя, так как, услышав новость, та побледнела и в то же время пристально, с молчаливым вопросом посмотрела в проницательные, все понимающие глаза старой индианки. В то же время на лице Натте отразилось триумфальное удовлетворение.
– Иди же, – поторопила Лоис, пригладив подруге волосы и поцеловав в холодную щеку. – Иначе он расстроится из-за того, что никто не встречает, и решит, что ему здесь не рады.
Без единого слова Фейт вышла в гостиную и закрыла дверь. Натте и Лоис остались в кухне вдвоем. Лоис была так счастлива, словно нечаянная радость настигла ее саму. В этот миг растущий страх перед упорным, зловещим ухаживанием Манассии, холодность тетушки, одиночество стерлись из памяти, и она едва ли не танцевала от внезапного восторга. Глядя на нее, Натте рассмеялась и пробормотала себе под нос:
– Старая индейская женщина знала тайну. Старую индейскую женщину посылали туда и сюда; она ходила, куда ей говорили, и все слушала. Но старая индейская женщина, – здесь она перестала смеяться, и выражение ее лица изменилось, – знает, как надо позвать, чтобы пришел белый человек. Она не сказала ни слова, и белый человек ничего не услышал.
Тем временем в гостиной события развивались совсем не так, как воображала Лоис. Фейт, еще более скованная и неподвижная, чем обычно, сидела молча и опустив глаза. Внимательный наблюдатель наверняка заметил бы, как дрожат ее руки, а по телу то и дело пробегает нечто вроде судороги, но пастор Нолан не был таким внимательным наблюдателем, поскольку его интересовало, кто та хорошенькая незнакомка, что встретила его с нескрываемой радостью, но тут же исчезла и, судя по всему, возвращаться не собиралась. Главная проблема заключалась в том, что его интерес не относился к любопытству благочестивого священника, а был чисто мужским. Как мы уже видели, в Салеме существовал обычай, предписывающий священнику, пришедшему в дом с тем, что в других обстоятельствах считалось бы утренним визитом, прежде всего вознести молитву во имя вечного процветания семейства, под чьим кровом он находился. В данном случае молитву следовало соотнести с характерами, радостями, печалями, желаниями и горестями всех присутствующих. И вот он, молодой пастор, оказался наедине с молодой женщиной и подумал – мысль, очевидно, тщетная, но в то же время вполне естественная, – что догадки о ее личности и устремлениях в молитве наедине окажутся неуместными. Не знаю, по какой из двух причин: то ли из-за возникшего плотского интереса, то ли из-за благочестивой нерешительности – мистер Нолан довольно долго молчал, а потом все же разрубил сей гордиев узел обычным предложением молитвы, дополнив его просьбой пригласить всех, кто был в доме. В результате в гостиную вошла скромная, тихая, благопристойная Лоис, а следом за ней появилась Натте – воплощение бесстрастного спокойствия, без тени понимания и следа улыбки на смуглом неподвижном лице.
Усилием воли заставив себя думать о главном, пастор Нолан опустился на колени среди трех женщин и принялся молиться. Он был благочестивым, глубоко верующим человеком, и здесь мы лишь изменили его имя. Он храбро исполнил свою роль на ужасном суде, которому впоследствии подвергся. А если и случилось, что до испытаний огнем сердце его затронули фантазии, свойственные всем молодым людям, сегодня мы точно знаем, что фантазии эти греха не представляют. В этот день он молился так искренне и самозабвенно, с таким откровенным ощущением духовной потребности и духовной слабости, что каждая из слушательниц чувствовала, что и молитва, и обращенные к Господу просьбы касаются лично ее. Даже Натте пробормотала несколько знакомых слов. Хотя разрозненные существительные и глаголы прозвучали невнятно, старая индианка старательно их воспроизвела, поскольку внезапно ощутила снизошедшее на нее благоговение. Что же касается Лоис, то она поднялась с колен утешенной, обретшей новую силу, чего никогда не случалось во время визитов пастора Таппау. И только Фейт рыдала громко, почти истерически, и даже не пыталась встать, а продолжала стоять на коленях, положив голову на вытянутые на скамье руки. Девушка и пастор Нолан переглянулись, после чего Лоис обратилась к священнику:
