– Мама!
Спустя пару мгновений безжизненное тело ведьмы Лоис уже болталось в воздухе, а толпа стояла, затаив дыхание, под тяжестью внезапно обрушившегося недоумения и страха перед жестокостью.
Внезапно неподвижность и тишину нарушил какой-то сумасшедший. Бегом поднявшись по ступеням виселицы, он бросился к Лоис, заключил в жаркие объятия и принялся с дикой страстью целовать в губы. А потом, как будто действительно захваченный демоном, спрыгнул с помоста, пробрался сквозь толпу и побежал прочь из города, в густой лес. Больше Манассию Хиксона – а это был он – не видела ни одна христианская душа.
К осени жители Салема очнулись от жуткого наваждения. Именно тогда капитан Холдернесс и Хью Луси преодолели океан и прибыли в город, чтобы забрать Лоис и увезти обратно в родной мирный Барфорд, в красивую страну Англию. Увы, они нашли лишь поросшую травой могилу, где покоилась убитая заблудшими жителями невинная девушка. Покидая Салем, Хью Луси с тяжелым сердцем отряхнул прах от ног. Свою долгую жизнь он провел холостяком в память о Лоис Барклай.
Много лет спустя капитан Холдернесс разыскал его, чтобы поведать кое-какие новости, способные заинтересовать печального мельника с берегов Эйвона, а именно: год назад – то есть в 1713-м – был организован процесс отмены отлучения от церкви салемских ведьм. Все собравшиеся ради этого жители города «смиренно просили милостивого Господа простить возможные ошибки и грехи в применении правосудия, для чего обращались к Верховному Судие, сострадающему заблудшим и невежественным». Капитан рассказал также, что Пруденс Хиксон – сейчас уже взрослая женщина – перед всей церковью трогательно и горько раскаялась в своих фальшивых показаниях, среди которых особенно отметила обвинение кузины Лоис Барклай, на что Хью Луси резко ответил:
– Никакое раскаяние не вернет ее к жизни.
Затем капитан Холдернесс достал бумагу и зачитал смиренную и торжественную декларацию раскаяния. Среди подписей значилось имя Грейс Хиксон:
– «Мы, нижеподписавшиеся, в 1692 году были призваны выступить в качестве присяжных на суде в Салеме, где многие жители города получили обвинение в колдовстве. Признаем, что сами не были в состоянии понять и отвергнуть таинственные заблуждения, причиненные темными силами и князем тьмы, а потому, из-за недостатка знаний и справедливого руководства, свидетельствовали против обвиняемых. Теперь же, по здравом размышлении, считаем, что доказательства были недостаточными для лишения их жизни. Таким образом, полагаем, что по невежеству и скудоумию навлекли как на себя, так и на земляков грех невинной крови, о котором в Священном Писании Господь говорит как о непростительном. Обращаемся ко всем людям и особенно к выжившим жертвам со словами раскаяния и с просьбой о прощении за ложные свидетельства. С сожалением признаем, что глубоко заблуждались, в чем теперь искренне раскаиваемся и просим прощения прежде всего у Господа ради Христа. Молимся о том, чтобы Бог не возложил вину ни на нас, ни на других. Просим также, чтобы выжившие жертвы считали наши действия наваждением и заблуждением вследствие полнейшего невежества и страха.
Искренне просим прощения у всех, кого оскорбили, и в здравом уме заявляем, что больше никогда не совершим ничего подобного в целом мире. Умоляем вас принять это послание как знак раскаяния и просим благословить наследие Господа на земле.
Старшина присяжных Томас Фиск и другие…»
Выслушав текст, Хью Луси произнес еще более мрачно, чем прежде:
– Все их раскаяние ничего не значит для моей Лоис и не вернет ей жизнь.
Затем капитан Холдернесс рассказал, что в утвержденный по всей Новой Англии день всеобщего поста, когда все молельные дома наполнились прихожанами, стоявший на своем обычном месте старый-старый человек с седыми волосами передал на кафедру письменное свидетельство, которое уже раз-другой пытался прочитать сам. В послании он признавался в тяжком заблуждении относительно салемских ведьм и молил Господа простить его самого и сограждан. В заключение же призвал земляков обратиться к Всевышнему и всем вместе попросить его простить их прежнее заблуждение и не карать ни соотечественников, ни его семью, ни его самого. Этот старик, оказавшийся не кем иным, как самим судьей Сьюэллом, который был назначен специальной комиссией рассматривать дела салемских ведьм, продолжал стоять все время, пока священник зачитывал его признание, а в заключение произнес:
– Щедрый и милосердный Господь будет рад спасти Новую Англию, меня и мою семью.
Как выяснилось впоследствии, судья Сьюэлл установил для себя специальный день для покаяния и молитвы, чтобы поддерживать в сознании и душе чувство вины за участие в постыдных судах, и до конца жизни не пропустил ни единой годовщины.
Голос Хью Луси дрогнул:
– Все это не вернет мне ни моей Лоис, ни надежд молодости.
Но когда капитан Холдернесс покачал головой (ибо что он мог возразить в ответ на очевидную правду?), Хью добавил:
– Вы не знаете, какой именно день судья выбрал для покаяния?
– Двадцать девятое апреля.
– В таком случае и я здесь, в Барфорде, пожизненно присоединю свои молитвы к молитвам судьи и тоже буду просить Господа о том, чтобы грех стерся с лица земли и померк в забвении. Знаю, что она бы этого хотела.
Кривая ветка
В начале XIX века в Йоркшире, в местечке под названием Норт-Райдинг, на небольшой ферме поселилась почтенная пара по фамилии Хантройд. Поженились они в солидном возрасте, хотя познакомились еще очень молодыми. Найтен Хантройд работал на ферме отца Эстер Роуз и начал ухаживать за ней в то время, когда родители девушки рассчитывали на лучшую партию, поэтому, не обращая внимания на чувства дочери, они бесцеремонно уволили Найтена. Он уехал, а спустя время, когда племяннику было уже под сорок, умер его дядя, оставив достаточно денег, чтобы купить небольшую ферму и положить некоторую сумму в банк на черный день. Одним из следствий нового финансового благополучия стало то, что срочно потребовались жена и экономка, поисками которых он и занялся не особенно, впрочем, активно. И вот однажды услышал он о том, что прежняя любовь, Эстер, так и не вышла замуж, как он считал, а влачила жалкое существование в качестве горничной в городе Рипоне. Отца ее постиг ряд неудач, в старости приведших в работный дом, мать умерла, брат с трудом содержал большую семью, а сама Эстер к тридцати семи годам превратилась в невзрачную служанку.
Узнав об этих поворотах колеса фортуны, Найтен испытал нечто вроде удовлетворения – впрочем, длившегося всего минуту-другую. Собеседнику он ничего не сказал, да и вообще не произнес ни слова, но уже через несколько дней отправился в Рипон и в лучшей воскресной одежде предстал перед кухонной дверью миссис Томпсон. В ответ на обстоятельный стук добротной дубовой палки дверь открыла сама Эстер. Она стояла на свету, Найтен же оставался в тени. Молчание продолжалось мгновение, пока он разглядывал лицо и фигуру любимой, которую не видел двадцать лет. Свежая прелесть юности бесследно исчезла. Теперь перед ним стояла, как я уже сказала, невзрачная женщина с простыми чертами лица, но с все еще чистой кожей и лучистыми молодыми глазами. Фигура уже не выглядела привлекательной, но была аккуратно задрапирована голубой блузой, перехваченной на талии тесемками белого передника. Холщовая красная юбка открывала все еще аккуратные лодыжки. Бывший поклонник не впал в экстаз, а просто сказал себе: «Пойдет» – и безотлагательно приступил к делу.
– Эстер, ты, конечно, меня не помнишь. Я – тот самый Найтен, которого двадцать лет назад, в Михайлов день, твой отец прогнал со двора за то, что возмечтал о тебе как о жене. С тех пор я ни разу не задумывался о женитьбе. Но дядя Бен умер и оставил мне приличную сумму в банке. Я купил ферму, завел небольшое хозяйство, и вот теперь решил, что кто-то должен за всем этим присматривать. Не хочешь поехать со мной? Не бойся, не обману. У меня есть молочная ферма, да и землю можно распахать. Только для этого нужны лошади, которых пока еще нет, а потому до поры до времени можно обойтись коровами. Вот и все. Если согласна, то я приеду за тобой, как только закончу уборку сена.
