– Его чудесная борода! – воскликнула хозяйка. – А жемчуг так славно оттеняет нежно-голубой цвет!

Тем временем подошедший супруг дамы терпеливо дождался, когда она обратит на него внимание, и произнес:

– Странно, что до сих пор не прибыл месье Огр![78]

– Ничего странного, – раздраженно ответила та. – Он настолько глуп, что постоянно попадает во всякие неприятные истории. И поделом, потому что не в меру легковерен и труслив. Ничего странного! – Обернувшись к мужу, так что я едва слышал, она продолжила: – Если бы ты… тогда все получили бы свои права, и не возникало никаких проблем. Не так ли, месье? – Эти слова были адресованы мне.

– Находясь в Англии, я бы решил, что мадам говорит о проекте реформы или золотом веке, однако точно не знаю.

Пока я отвечал на невнятное заявление, огромная двустворчатая дверь распахнулась, и все вскочили, чтобы поприветствовать миниатюрную пожилую леди, опиравшуюся на тонкую черную трость.

– Madame la Feemarraine! – хором воскликнули все, кто присутствовал в зале…[79]

А уже в следующий миг я проснулся на траве под старым дуплистым дубом. В лицо светило яркое утреннее солнце, и тысячи маленьких птичек и крошечных насекомых приветствовали мое возвращение к цветущему изобилию.

На берегу реки Неккар в мангеймской (плоской и неживописной) части Гейдельберга стоит мельница, куда по заведенному в Германии обычаю многие заходят, чтобы выпить кофе. Река вращает колесо с громким шумом падающей массы воды. Хозяйственные постройки и жилой дом образуют аккуратный, хотя и пыльный квадрат. Чуть дальше от реки расположен сад, засаженный ивами, где полно зеленых беседок, оплетенных роскошными лианами, и клумб – не очень аккуратных, но изобилующих. В каждой из беседок стоит прибитый к полу, выкрашенный в белый цвет деревянный стол, окруженный такими же легкими стульями.

В 184… году пришла на мельницу и я с друзьями, чтобы выпить кофе. Встретил нас сам старый почтенный мельник, поскольку некоторые члены нашей компании были давно с ним знакомы. Высокий рост, солидное телосложение, громкий густой голос, теплое обращение, жизнерадостный смех сочетались в нем с остротой ясного взгляда, добротностью костюма и общей обстоятельностью места. По двору бегала домашняя птица различных видов, поскольку земля была щедро усыпана кормом, но мельник, видимо, решив, что этого мало, доставал из мешков пригоршни зерна и бросал курам и петухам, которые без устали крутились у него под ногами. Привычными движениями подкармливая птицу, он не переставал с нами разговаривать, а также время от времени окликать дочь и служанок, чтобы те скорее несли заказанный кофе. Потом мельник сам проводил нас в беседку, проследил, чтобы обслужили быстро и как можно лучше, и оставил, чтобы обойти другие беседки и проверить, довольны ли остальные гости. И вот, уходя, этот довольный, процветающий, здоровый человек принялся насвистывать одну из самых печальных мелодий, какую мне доводилось слышать.

– Его семья владеет этой мельницей с дней старого Пфальца, – пояснил один из друзей. – Точнее, владеет землей, потому что две прежние мельницы были сожжены французами. Если хочешь увидеть Шерера в гневе, заговори с ним о французском вторжении.

Тем временем, по-прежнему насвистывая грустную мелодию, добрый хозяин спустился по ступеням, ведущим из расположенного на холме сада к мельнице, так что я упустила возможность его рассердить.

Мы уже почти допили кофе с печеньем и коричными кексами, когда по сплетенной из лиан крыше застучали тяжелые капли. Дождь усиливался, свободно проникая сквозь нежную листву и с легкостью раздвигая стебли. Все, кто был в саду, побежали в укрытие или в стоявшие за забором экипажи. По ступеням торопливо поднялся мельник с красным зонтом в руках, способным спрятать всех, кто остался в саду. За ним поспешили дочь и пара служанок – тоже с зонтами.

– Скорее идите в дом. Это летняя гроза: будет поливать час, а то и больше, пока тучи не разойдутся. Скорее прячьтесь!

Мы вошли в дом вслед за ним и сначала попали в кухню. Никогда не видела такого количества блестящей медной и оловянной посуды. Все деревянные предметы были тщательно выскоблены. Когда мы вошли, покрытый красной плиткой пол выглядел безупречно чистым, но от множества мокрых ног уже через пару минут утонул в грязи. Кухня быстро наполнилась людьми, а щедрый мельник приводил под красным зонтом все новых и новых гостей, даже собак позвал и велел им лечь под столы.

Дочь обратилась к отцу по-немецки, и в ответ тот весело покачал головой. Все засмеялись.

– Что она сказала? – спросила я.

– Посоветовала в следующий раз привести домой уток, – ответил приятель. – И правда: если сюда набьется еще больше народу, мы задохнемся. Что касается грозы, печки и всей этой мокрой одежды, то, думаю, имеет смысл поблагодарить за гостеприимство и уйти. Вот только, может быть, стоит навестить фрау Шерер.

Подруга попросила у дочери позволения войти в комнату и проведать ее матушку. Позволение было дано, и мы перешли в подобие гостиной с окнами, выходящими на реку Неккар: очень маленькую, очень светлую и очень тесную комнатку. Отполированный пол блестел, узкие длинные зеркала на стенах отражали безостановочное движение воды. Убранство комнаты состояло из белой керамической печи со старомодными медными украшениями, обитого утрехтским бархатом дивана, стола перед ним, шерстяного ковра на полу, вазы с искусственными цветами и, наконец, алькова с кроватью, где лежала парализованная жена доброго мельника и что-то деловито вязала. Сначала мне показалось, что больше вокруг ничего нет, но, пока подруга бойко беседовала с хозяйкой на малопонятном языке, я вдруг заметила на стене, в темном углу, картину и подошла, чтобы внимательно рассмотреть.

Это оказался портрет девушки необыкновенной красоты, явно из среднего сословия. Лицо отражало легкое смятение чувств, как будто внимательный взгляд художника вызывал смущение. Трудно сказать, отличалась ли живопись непревзойденным мастерством, однако, судя по умелой передаче характера, я поняла, что сходство схвачено точно. Костюм подсказал, что портрет написан во второй половине прошлого века, и впоследствии я узнала, что так оно и есть.

Воспользовавшись небольшой паузой, попросила подругу узнать, кто изображен на портрете. Подруга повторила вопрос и получила долгий ответ по-немецки, а потом повернулась ко мне и перевела:

– Это двоюродная бабушка нашего хозяина (подруга уже стояла рядом со мной и с сочувственным любопытством рассматривала портрет). Смотри, на раскрытой странице Библии даже значится имя: «Анна Шерер, 1778 год». Фрау Шерер говорит, что, согласно семейной легенде, однажды эта очаровательная румяная девушка страшно испугалась, мгновенно побледнев и поседев – настолько, что впоследствии стала известна под именем Серой Дамы. Фрау Шерер утверждает, что всю жизнь Анна провела в состоянии ужаса, однако подробностей она не знает и отсылает за ними к мужу, полагая, что у него хранятся письма, адресованные оригиналом портрета дочери, которая умерла в этом самом доме вскоре после того, наш друг мельник женился. Так что, если хочешь, можем попросить герра Шерера поведать таинственную историю.

– О, пожалуйста! – воскликнула я.

Как раз в этот момент вошел хозяин, чтобы узнать, как мы проводим время, и сообщить, что послал в Гейдельберг за экипажами для нас, поскольку дождь прекращаться не собирался. Поблагодарив его, подруга передала мою просьбу.

– Ах! – ответил мельник. – История тетушки Анны печальна, а все из-за одного проклятого француза. От этого пострадала и ее дочь – кузина Урсула, как мы ее звали в детстве. Несомненно, Урсула была ребенком этого француза. Как известно, «дети отвечают за грехи отцов до третьего и четвертого поколения»[80]. Кажется, леди хочет узнать об этом все? Существует письмо – своего рода объяснение, – которое тетушка Анна написала, чтобы отменить помолвку дочери. Точнее говоря, убедительно представила факты, достаточные для того, чтобы Урсула сознательно отказалась от брака с человеком, которого любила. После этого она отказывала всем претендентам. Я даже слышал, что мой отец был бы рад на ней жениться.