– Да уж, маркиз де Карабас с каждым днем глупеет. Пора сбросить нелепые сапоги и предоставить ему самостоятельно справляться с обстоятельствами. Я создан для королевского двора, вот и отправлюсь ко двору, чтобы обеспечить себя, как обеспечил его. Император сумеет по достоинству оценить мои таланты.

Таковы французские манеры, или лакей настолько забылся в гневе, что принялся плевать направо и налево прямо на паркетный пол.

Как раз в это время к двум дамам, с которыми я только что беседовал, приблизился некрасивый, но очень приятный человек об руку с хрупкой бледной миловидной дамой во всем белом и воздушном. В лице ее не было ни кровинки. Мне показалось, что, подходя, она издала негромкий звук – нечто среднее между свистом чайника и воркованием голубя.

– Мадам Миу-Миу очень хотела с вами встретиться, – сказал господин, обращаясь к леди с розами, – поэтому я проводил ее, чтобы доставить удовольствие!

Какое честное доброе лицо, но какое безобразное! И все же его безобразие понравилось мне больше красоты многих других персонажей. Выражение сочетало признание собственного уродства с осуждением поспешного впечатления, и сочетание это покоряло. Нежная белая леди смотрела на лакея так, словно когда-то они были знакомы, что немало меня озадачило из-за разницы в их положении. Однако нервы обоих были явно настроены на одну волну: едва из-за гобелена донесся звук, больше всего напоминавший возню крыс и мышей, как и мадам де Миу-Миу, и лакей одновременно вздрогнули с видом крайнего возбуждения. По проявлению беспокойства – тяжелому дыханию мадам и расширенным зрачкам лакея – сразу стало понятно, что простые, вульгарные звуки волнуют их куда больше, чем всех остальных гостей. Безобразный муж прелестной леди с розами обратился ко мне:

– Мы чрезвычайно разочарованы тем, что месье прибыл без своего соотечественника – великого Jean d’Angleterre[73] Простите, не могу произнести имя правильно. – И он взглянул, ожидая помощи.

Великий Жан Англичанин! Кто же это мог быть? Джон Булл[74]? Джон Рассел[75]? Джон Брайт[76]?

– Жан… Жан… – продолжил джентльмен, видя мое смущение. – Ох уж эти сложные английские имена! Жан де Жанкильер!

Я по-прежнему ничего не понял, и все-таки имя показалось смутно знакомым, хотя и слегка искаженным. Оно подозрительно напоминало имя Джон Джайант Киллер (Убийца Великанов), которого друзья называли Джеком. Я произнес имя вслух.

– Ах да, именно! – воскликнул месье. – Но почему же он не пришел с вами на наше небольшое дружеское собрание?

Раз-другой я уже терялся, однако столь серьезный вопрос озадачил меня не на шутку. Джек Джайант Киллер действительно когда-то был моим близким другом, насколько печатный шрифт и бумага способны поддерживать дружбу, но уже долгие годы я не слышал этого имени. Насколько мне известно, он спит волшебным сном вместе с рыцарями короля Артура, ожидая, когда трубы четырех могучих королей призовут для спасения Англии. Однако вопрос был на полном серьезе задан человеком, на которого я хотел произвести по-настоящему благоприятное впечатление, поэтому я честно ответил, что давно ничего не слышал о благородном соотечественнике, но уверен, что присутствие на столь приятном собрании друзей доставило бы ему не меньшее удовольствие, чем мне самому. Месье поклонился, и здесь взяла слово нездоровая леди.

– Сегодня та самая единственная ночь в году, когда окружающий замок густой старинный лес навещает призрак когда-то жившей неподалеку крестьянской девочки. Легенда гласит, что бедняжку сожрал волк. В прежние дни я собственными глазами видела ее из окна в конце галереи. Не согласишься ли, дорогая, проводить гостя, чтобы насладиться лунным пейзажем (может быть, удастся увидеть призрак) и оставить меня наедине с твоим мужем?

Дама с розами с готовностью уступила просьбе, и мы подошли к большому окну, смотревшему в тот самый лес, где я заблудился. Под нами в бледном безжизненном свете простирались неподвижные верхушки деревьев – такие же отчетливые, как днем, хотя совершенно иного цвета. Сверху мы взглянули на стекавшиеся к огромному замку бесчисленные запутанные тропинки. И вдруг на одной из них, совсем близко, показалась фигура девочки в капюшоне, во Франции заменяющем крестьянскую шапочку. В руке она держала корзинку, а рядом, с той стороны, куда смотрела, шел волк. Я ясно увидел, что он лижет ей руку, словно проявляя раскаяние и любовь, хотя вряд ли оба эти чувства свойственны волкам. Впрочем, может быть, призрачные волки отличаются от живых?

– Вот она! – воскликнула моя прекрасная спутница. – Простая история о семейной преданности и доверчивой простоте по-прежнему живет в памяти всех, кто ее слышал. Местные жители утверждают, что если увидеть призрак в этот день, то весь год пройдет удачно. Будем же надеяться на удачу! Ах, а вот и мадам де Ретц! Она оставила фамилию первого мужа, поскольку он более знатен, чем нынешний.

К нам присоединилась хозяйка замка.

– Если месье ценит красоты природы и искусства, – предложила она, заметив, что я смотрю в окно, – то, возможно, ему доставит удовольствие посмотреть одну картину. – Она вздохнула с несколько наигранной печалью. – Вы знаете, о какой картине я говорю… – Эти слова относились к моей спутнице, и та согласно кивнула, но, когда я последовал за мадам, злобно усмехнулась.

Хозяйка повела меня в противоположный конец зала, в то же время ничего не упуская из внимания. Остановились мы перед портретом очень красивого, необычной внешности господина с яростным, почти свирепым выражением лица, изображенного в полный рост. Опустив руки, хозяйка крепко сжала ладони и снова вздохнула, а потом, словно разговаривая сама с собой, произнесла:

– Он был любовью моей молодости. Суровый, но мужественный характер тронул мое сердце. И когда только я перестану оплакивать утрату!

Не знакомый с ней в достаточной степени, чтобы ответить на вопрос (хотя факт второго брака стал вполне достаточным ответом), я ощутил неловкость и, чтобы хоть что-нибудь сказать, заметил:

– Мне кажется, что этого джентльмена я уже видел – возможно, на исторической гравюре: только там коллективный портрет, а эта фигура на переднем плане. Господин держит за волосы даму и угрожает ей ятаганом, в то время как по лестнице бегут два кавалера – явно для того, чтобы спасти жертве жизнь.

– Увы, увы! – вздохнула хозяйка. – Вы тоже детально описываете тот несчастный эпизод из моей биографии, который так часто предстает в неверном свете. Лучший из мужей… – Она разрыдалась и, утратив внятность речи, пробубнила: – …порой гневается. Я была молода и любопытна, и он справедливо рассердился на меня за непослушание. А братья поторопились, погорячились, и вот… в результате я осталась вдовой!

Выразив должное почтение к слезам и горю, я отважился предложить какое-то банальное утешение. Хозяйка резко обернулась:

– Нет, месье! Единственным утешением служит то, что я так и не простила братьев, так жестоко вмешавшихся в небольшую размолвку между дорогим супругом и мной. Процитирую своего друга месье Сганареля: «Существуют мелочи, время от времени необходимые в любви. Пять-шесть ударов саблей только оживляют чувства любящих»[77]. Вы заметили, что цвет бороды слегка отличается от того, какой должен быть?

– В этом освещении борода приобретает особенный оттенок, – согласился я.

– Да, художник не отдал ей должное. Борода выглядела прелестно и придавала ему совершенно особенный, необыкновенный облик! Подождите, сейчас покажу настоящий цвет. Давайте подойдем к подсвечнику!

На свету хозяйка сняла с руки сплетенный из волос браслет с огромной жемчужной застежкой. Зрелище действительно оказалось удивительным – я не знал, что сказать.