Однако однажды избранная девушкой защитная тактика дала сбой. Манассия уехал по делам, которые должны были занять целый день, но он завершил их быстрее, чем планировал, и вернулся домой раньше. Сестры сидели за прялками, а матушка вязала, когда он зашел в гостиную. Сквозь открытую дверь было видно, как Натте трудится на кухне, а вот Лоис не было. Слишком сдержанный, чтобы спросить, где она, Манассия отправился на поиски и нашел кузину на просторном чердаке, уже заполненном зимними запасами фруктов и овощей. Тетушка поручила ей перебрать яблоки, чтобы отложить те, которые могли испортиться, для немедленного употребления. Низко склонившись над корзинками, Лоис сосредоточилась на работе и не услышала шагов, и лишь подняв голову, увидела молодого человека: тот стоял совсем близко. От неожиданности она выронила яблоко, побледнела и молча в страхе посмотрела на кузена.

– Лоис, – заговорил Манассия, – ты, конечно, помнишь мои слова, сказанные еще до похорон отца. Став главой семейства и хозяином всего состояния, я должен жениться. Не знаю девушки милее и приятнее тебя, кузина!

Он попытался взять Лоис за руку, но она по-детски покачала головой и со слезами взмолилась:

– Прошу, кузен Манассия, не обращайся ко мне с такими речами! Наверное, как глава семьи, ты должен жениться, но при чем здесь я? Я-то совсем не хочу выходить замуж. Нет, не хочу!

– Вот и прекрасно! – почему-то воодушевился Манассия. – Не желал бы вести к венцу девицу, которой не терпится прыгнуть в мою постель. К тому же, если жениться слишком скоро после смерти батюшки, люди начнут судачить. Пожалуй, на данный момент сказано достаточно. У тебя еще будет время обдумать мои слова и изменить отношение к ним: ведь речь о твоем будущем.

Манассия подал ей руку, и на сей раз Лоис смело, твердо ее пожала, решительно заявив:

– Я знаю, что в долгу перед тобой, кузен, за оказанное гостеприимство и готова отплатить, но не так, как ты хочешь. Я готова почитать тебя и любить как доброго друга и родственника, но никогда как супруга.

Молодой человек отбросил ее руку, словно то была ядовитая змея, но глаз от лица не отвел, только теперь его взгляд наполнился гневом. Он тихо что-то пробормотал: она не разобрала, а потому храбро продолжила, хоть и не перестала дрожать и едва сдерживать слезы:

– Позволь объяснить, только не сердись. В Барфорде один молодой человек хотел на мне жениться, но я была бедна, поэтому его отец даже слышать об этом не желал. Это было так унизительно, что теперь я не хочу ни за кого выходить замуж.

– Все, ни слова больше! Теперь я ясно вижу, что ты должна стать моей женой и больше ничьей: это твое предназначение, и тебе его не избежать. Еще много месяцев назад, читая божественные книги, до твоего приезда дарившие радость и просветление, я перестал замечать печатный текст, а взамен видел лишь золотые и алые буквы неведомого языка, значение которых, однако, ясно проникало в душу: «Женись на Лоис! Женись на Лоис!» А когда умер отец, стало понятно, что время подходит. Такова Божья воля, и избежать предопределения невозможно.

Манассия опять взял ее за руку и попытался привлечь к себе, но в этот раз девушка ловко увернулась и возразила:

– Не признаю это проявлением воли Господа, кузен! На меня вовсе не снизошло, как любите говорить вы, пуритане, что я должна стать твоей женой. Вовсе не до такой степени стремлюсь я замуж, чтобы выйти за тебя, даже если другого шанса не представится. Да и не расположена к тебе как к будущему супругу, но вполне могу любить как родственника… доброго родственника.

Лоис замолчала: не хватало слов, чтобы выразить признательность и дружескую симпатию, способные перерасти в иное чувство ничуть не больше, чем две параллельные линии – пересечься.

Но Манассия до такой степени уверился в том, что считал пророчеством, что скорее испытывал негодование из-за ее сопротивления предопределению, чем искренне переживал об исходе, а потому снова постарался убедить избранницу, что ни она, ни он сам не располагают иными вариантами устройства личной судьбы.

– Голос приказал мне: «Женись на Лоис»! – и я ответил: «Непременно, Господи».

– Но, – не сдавалась Лоис, – то, что ты называешь голосом, не обращалось с такими словами ко мне.

– Лоис, – торжественно произнес Манассия, – обращение еще прозвучит. И тогда ты подчинишься, пусть даже так, как подчинился Самуил![51]

– Нет. Честное слово, не могу! – горячо возразила девушка. – Могу принять сон за правду и поверить в собственные фантазии, если буду слишком долго о них думать, но выйти замуж из покорности не могу.

– Ах, Лоис, Лоис! – покачал головой кузен. – Ты еще не возродилась духовно. Но в видении ты предстала передо мной как одна из избранных, в белых одеждах. Пусть пока вера твоя еще слишком слаба, чтобы покорно подчиниться, но так будет не всегда. Стану молиться о том, чтобы ты смогла увидеть предначертанный путь, а пока займусь устранением всех мирских препятствий.

– Кузен Манассия – окликнула Лоис, когда молодой человек пошел было прочь. – Вернись! Не могу подобрать достаточно убедительных слов, но поверь: ни на небе, ни на земле не существует силы, способной заставить меня полюбить тебя так, как следует любить мужа, или выйти замуж без такой любви. Заявляю об этом торжественно и серьезно, ибо лучше закончить разговор раз и навсегда.

На миг Манассия замер, словно в растерянности, а потом воздел руки и проговорил:

– Да простит Господь твое богохульство! Помнишь ли Азаила, сказавшего: «Что такое раб твой, пес, чтобы мог сделать такое большое дело? И сказал Елисей: указал мне Господь в тебе царя Сирии»[52]. Азаил пошел и исполнил приказ, потому что неправедный путь был предопределен ему еще до основания мира. Так разве твой путь не лежит среди благочестивых, как было предсказано мне?

С этими словами Манассия ушел. Оставшись в одиночестве, минуту-другую Лоис взвешивала его слова и чувствовала, что они истинны: что, как ни сопротивляйся, как ни восставай против судьбы, все равно ей придется стать его женой. В подобных обстоятельствах многие девушки подчинились бы чужой воле. Потеряв все прежние связи, не получая известий из родной Англии, живя в условиях тяжелой, монотонной рутины семьи, возглавляемой единственным мужчиной, которого считают героем просто потому, что другого нет, – все эти обстоятельства стали бы убедительным основанием принять предложение. Помимо этого, многое в те дни и в тех краях влияло на воображение. Существовало широко распространенное мнение о проявлениях духовного влияния, о прямом воздействии как добрых, так и злых духов. В качестве божественного указания было принято тянуть жребий, наугад открывать Библию и в виде руководства свыше читать первые строки, на которые упал взгляд. Раздавались странные звуки: считалось, что это вздохи и даже крики злых духов, еще не покинувших те пустынные места, которыми издавна владели. Перед глазами то и дело возникали смутные, таинственные видения: например, Сатана в причудливом обличье в поисках жертвы. А в начале бесконечной холодной зимы все давние суеверия, старинные искушения, страхи и пересуды особенно оживлялись. Занесенный снегом Салем выживал как мог. Долгие темные вечера, тускло освещенные комнаты, скрипучие коридоры, заваленные различным хламом, убранным с улицы от мороза, откуда по ночам доносились звуки, напоминавшие падение тяжелых предметов, а утром все оказывалось на своих местах. Да, жители привыкли воспринимать звуки отвлеченно, а не в сравнении с абсолютной ночной тишиной. Подбиравшийся по вечерам к окнам странный, похожий на привидение белый туман в сочетании с более далекими природными явлениями: падением могучих деревьев в окружавшем городок лесу, пронзительным кличем случайно подошедшего слишком близко к домам белых людей в поисках своего лагеря индейца, жадных криков почуявшего скотину голодного хищника… В памятную зиму 1691/92 года зимняя жизнь в Салеме текла не просто странно и причудливо, а пугающе. Особенно жуткой она показалась недавно приехавшей в Америку одинокой английской девушке.