Долгое время причина неприязни кузины к священнику оставалась для Лоис загадкой. Однако, хотела она того или нет, а имя мистера Нолана осталось в памяти. Скорее из девичьего интереса к возможной любовной истории, чем из пустого любопытства она соотнесла различные мелкие поступки и слова с интересом Фейт к опальному пастору и в итоге получила ключ к постоянной печали кузины, причем Лоис обошлась без помощи любопытной и болтливой Пруденс, решительно отказавшись выслушивать ее сплетни, чем глубоко обидела девочку.
С течением осени Фейт становилась все молчаливее и грустнее. Она почти ничего не ела, смуглый цвет лица сменился болезненной бледностью, темные глаза ввалились и смотрели едва ли не безумно. Приближалось 1 ноября. Инстинктивно желая внести в унылую, однообразную жизнь хотя бы немного веселья и радости, Лоис рассказывала Фейт о различных наивных английских обычаях – конечно, не способных заинтересовать американскую девушку. Кузины лежали без сна в просторной неоштукатуренной комнате, служившей одновременно и кладовкой, и спальней. Той ночью Лоис особенно сочувствовала Фейт: слишком долго и тяжело та вздыхала. А вздыхала кузина оттого, что для слез горе уже стало давним и привычным. И вот Лоис терпеливо, молча слушала в темноте нескончаемые вздохи, считая, что даже такой способ самовыражения облегчит страдания. Но когда вместо того, чтобы лежать неподвижно, Фейт принялась конвульсивно дергать руками и ногами, Лоис не выдержала и все-таки негромко заговорила: опять вспомнила добрую старую Англию, старинные обычаи, постепенно коснулась темы Хеллоуина и принялась рассказывать о давних традициях, и тогда, и долгое время потом живших во всей стране и до сих пор живущих в Шотландии. Когда же заговорила о шуточных девичьих гаданиях – яблоке, которое следовало съесть перед зеркалом, мокрой простыне, тазиках с водой, горящих рядом орехах и прочих невинных способах увидеть будущего супруга, – Фейт начала слушать с живым интересом, время от времени задавая короткие, но точные вопросы, словно в мрачной глубине сердца забрезжил луч надежды. Лоис продолжала рассказывать истории, подтверждавшие правоту испытанных методов, хотя слабо верила сама в них, но все же стремилась хоть немного ободрить бедную Фейт.
Неожиданно на стоявшей в углу комнаты выдвижной кровати поднялась Пруденс. Девушки думали, что маленькая кузина спит, но оказалось, что та все слышала.
– Если Лоис хочет, то может пойти к ручью и встретиться с Сатаной, – заговорила девочка. – Но если пойдешь ты, Фейт, то я непременно скажу маме. Да, и пастору Таппау тоже скажу. Прекрати рассказывать свои жуткие истории, кузина Лоис. Мне страшно до смерти. Лучше вообще не выйду замуж, чем почувствую, как кто-то берет из моей руки яблоко, когда протяну его через левое плечо.
Испуганная девочка громко вскрикнула, представив, как это случится. Фейт и Лоис тут же вскочили и через всю залитую лунным светом комнату в своих белых ночных рубашках подбежали к ней. Одновременно, разбуженная криком, к младшей дочери поспешила Грейс.
– Тише, тише! – строго приказала Фейт.
– В чем дело, дитя мое? – встревоженно спросила Грейс, в то время как, чувствуя себя виновной в суматохе, Лоис молчала.
– Убери ее мама, убери! – закричала Пруденс. – Только посмотри за ее левое плечо! Там стоит Сатана! Да, вижу, как он протягивает руку к надкушенному яблоку!
– О чем она говорит? – сурово осведомилась Грейс Хиксон.
– Видит дурной сон, – ответила Фейт. – Пруденс, пожалуйста, замолчи! – Она больно ущипнула сестру, в то время как Лоис попыталась ласково унять тревогу, которую сама же невольно вызвала.
– Успокойся, Пруденс, и постарайся уснуть. А я посижу рядом, пока глубокий сон не сморит тебя.
– Нет-нет, сейчас же уходи! – рыдала Пруденс, поначалу действительно испугавшись, но сейчас уже разыгрывая страх из удовольствия находиться в центре внимания. – Пусть рядом со мной останется Фейт, а не ты, злая английская ведьма!
Фейт села возле сестры, а Грейс, рассерженная и озадаченная, ушла к себе с намерением утром разобраться в случившейся неприятной истории. Лоис оставалось лишь надеяться, что до завтра все забудется, однако она твердо решила больше никогда не заговаривать о старинных английских обычаях. К сожалению, ночью произошло несчастье, в корне изменившее ход событий. Пока Грейс успокаивала младшую дочь, муж перенес еще один апоплексический удар. Теперь уже трудно сказать, был ли тому причиной крик девочки, который, возможно, испугал его. Вернувшись в спальню, при неверном мерцании свечи жена заметила опасные изменения в состоянии мужа: дыхание вырывалось судорожными хрипами, приближался конец. Разбудив всех в доме, Грейс немедленно вызвала доктора. Больному оказали всю возможную помощь, однако напрасно: еще до наступления холодного ноябрьского рассвета жизнь Ральфа Хиксона оборвалась.
Весь следующий день обитатели дома сидели или неслышно бродили по затемненным комнатам, а если говорили, то мало и очень тихо. Манассия никуда не пошел. Он, несомненно, скорбел об отце, но внешне этого никак не проявлял, а вот Фейт открыто оплакивала утрату: под ее мрачной внешностью скрывалось любящее сердце, а отец всегда проявлял к ней больше доброты, чем мать. Любимцем Грейс был единственный сын Манассия, а еще младшая дочь Пруденс. Лоис горевала ничуть не меньше членов семьи: дядю она любила как самого близкого друга, а горечь потери оживила в памяти смерть родителей, но плакать ей было некогда и негде: на ее плечи легли многочисленные заботы, считавшиеся неподобающими ближайшим родственникам. Надо было подготовить дом к похоронам и организовать поминальное застолье. Лоис занималась делами под придирчивым присмотром тетушки.
И вот накануне похорон она вышла во двор, чтобы принести дров для кухонной печи. Стоял тихий, торжественный, звездный вечер, и в душу внезапно закралось чувство одиночества среди бескрайней вселенной. Лоис присела за поленницей и дала волю слезам, но вдруг услышала рядом голос Манассии, который неожиданно вышел из-за поленницы и остановился перед ней:
– Ты плачешь!
– Совсем немножко, – отозвалась Лоис, тут же встала и принялась собирать дрова. Ей совсем не хотелось отвечать на расспросы угрюмого сдержанного кузена, но к удивлению, молодой человек взял ее за руку и проговорил:
– Подожди минутку. Почему ты плачешь?
– Не знаю, – совсем по-детски пожала плечами Лоис и снова заплакала.
– Отец был очень добр к тебе, Лоис. Ничего странного, что ты о нем скорбишь. Но, забирая, Господь может воздать сторицей. Я буду относиться к тебе с такой же добротой, как отец. Нет, еще добрее. Сейчас не время обсуждать матримониальные дела, но, когда закончим с похоронами, я вернусь к этому вопросу.
Лоис перестала плакать, но сжалась от страха. Что имел в виду кузен? Пусть бы лучше рассердился за неразумные слезы, за глупость. В течение следующих нескольких дней она всеми силами избегала встреч с Манассией, хотя старалась не проявлять опасений. Иногда разговор за поленницей казался дурным сном: даже если бы в далекой Англии не оставался сердечный друг, если бы на свете не существовало ни единого избранного мужчины, она все равно не смогла бы принять Манассию в качестве супруга. До сих пор ничто в его речах и поведении не указывало на такие планы, а сейчас, когда прозвучали конкретные слова, Лоис поняла, что испытывает к кузену острую неприязнь. Да, он, несомненно, благочестив и набожен, но темные глаза, тяжелый пристальный взгляд, редкие прилизанные черные волосы, грубая серая кожа – вся внешняя непривлекательность после разговора за поленницей проявилась особенно остро.
Лоис понимала, что рано или поздно последует продолжение, но трусливо пыталась оттянуть решающий момент, а для этого ни на шаг не отходила от тетушки, зная, что матримониальные планы Грейс Хиксон относительно сына не совпадают с его собственными соображениями. Так и было на самом деле, поскольку матушка Манассии отличалась не только религиозным рвением, но и честолюбием. Успев рано и дешево купить землю в Салеме, затем, после подорожания, Хиксоны без особого труда приобрели значительное богатство. Этому во многом способствовала привычка к молчаливому накоплению: даже сейчас, располагая солидным доходом, они не пожелали изменить первоначальный, весьма скромный уклад жизни. Таким похвальным образом складывались внешние обстоятельства. Что же касается репутации, то она неизменно оставалась столь же высокой. Никто не мог осудить их привычки или поступки. Благочестие и смирение почтенного семейства было у всех на виду, поэтому Грейс Хиксон считала себя вправе выбирать среди самых достойных девиц города до тех пор, пока не найдет сыну достойную невесту, но никто в Салеме не соответствовал ее высоким требованиям. Даже сейчас, вскоре после кончины мужа, она планировала отправиться в Бостон, чтобы посоветоваться с уважаемыми священниками во главе с достопочтенным Коттоном Мэзером и спросить, нет ли среди их прихожанок добродетельной девушки, достойной руки ее сына. Помимо безупречной внешности и благочестия невеста должна была обладать еще одним важным качеством: принадлежать к состоятельной семье с хорошей родословной. В ином случае Грейс Хиксон с презрением отвергла бы ее. Естественно, что в случае обнаружения такого образца совершенства никаких возражений со стороны сына не предполагалось, поэтому Лоис не ошиблась, решив, что тетушка даже слышать не захочет о женитьбе Манассии на ней – бедной безродной сироте.
