— Считайте это технологическим оборудованием, переданным вам для работы. Как котлы или ректификаторы. Зато не придётся сидеть в Смолевичах, ждать моего звонка. Сможете провести это время дома или в любом другом месте по выбору. Племянника, опять же, проконсультировать в любой момент. Соответственно, и пополнять счёт можно и нужно будет за счёт фирмы.

— И звонки, Влад, строго по делу!

— Ну, так уж строго не надо. Если позвонит раз-другой маме или подруге — ничего страшного, главное, меру знать.

— Я прослежу!

Да, я, который ещё в июле считал, что мобилеты — это столичная игрушка, которая до нас нескоро доберётся и вообще не нужна, пошёл и купил сразу три штуки. Пусть дед и бухтел, что функционально они все равнозначны, точнее — одинаково убоги, и незачем переплачивать за другой корпус, но мне не хотелось прослыть жмотом. Однако и поторговался немного. В итоге телефоны для управляющих обошлись в шестьсот тридцать рублей каждый, а бабушкин — несколько более изящный и с золочёными виньетками по углам — в семьсот двадцать пять.

«Дешёвая китайская кнопочная поделка за пять — семь условных енотов, которую покупают „чтоб не жалко было“, по функционалу в разы превосходит самую дорогую местную игрушку! Ну, разве что экран у „китайца“ поменьше. За что такие деньги⁈»

«Помнишь — слух прошёл, что в Питере научились свои делать, для армии в основном. Вроде как всего девяносто рублей стоят, или около того».

«Для армии главный параметр — кувалдоустойчивость. Чтобы если один клоун уронит на бетон с высоты роста, а второй слонопотам наступит копытом, то телефон не пострадал бы. Не знаю, будут ли там функции вообще, кроме как звонки внутри части. С учётом субординации».

После того, как телефоны были осмотрены и опробованы — Влад не поленился сбегать в цех и оттуда звонить мне и дяде — мы вернулись к обсуждению уже конкретных проблем и вопросов. Пару раз всё-таки сбивались на обсуждение границ арендуемого участка, пока в итоге деду не надоело, и он не подсказал вариант решения:

— Так, Егор Фомич. Когда поедете договариваться (я незаметно для Лукошкина повторил жест с потиранием пальцев) насчёт аренды — возьмите две карты, с разными вариантами, так, чтобы площадь была одинаковая. А потом позвоним вашему контакту и скажем, какую сохранить, а какую уничтожить. Думаю, можно в ту же сумму уложиться. С другой стороны — подписывать документы всё равно мне придётся, поскольку арендуем не от имени компании, а от имени рода. Там и побеседую. И всё на этом!

За три часа обсудили, вроде бы, всё, что было нужно. И что делать, и как делать, и кому делать.

— Ладно, если возникнет ещё что — телефоны у всех есть. — На этих словах Пробеляковы помимо воли заулыбались, а Лукошкин тяжко вздохнул. — Евсей… как вас по батюшке?

— Карпович.

— Евсей Карпович, вы вроде бы как банькой угрожали?

— Так готова уже! Сейчас ещё дровишек подкинуть, благо тут этого добра хватает, потом угли выгрести — и минут через двадцать можно идти!

Ни в бане, ни после бани, ни о чём серьёзном не говорили. Управляющий привёз полуведёрный бочонок «Рысюхинского зимнего» и столько же «Светлого». И не лень же было! Двенадцать литров на четверых — по три каждому, но я сразу сказал, что мне этого многовато. Считал, что две кружки светлого мне хватит за глаза, но оказалось, что после парилки оно словно впитывается прямо во рту и сразу выливается потом. Выпил три и с трудом удержал себя от четвёртой. Остальные себя так не сдерживали. После разговора обо всём, включая дам, начались песни. Я сидел в сторонке и «не отсвечивал», но меня это не спасло: Егор Фомич сдал меня с потрохами.

Естественно, тут же начались просьбы спеть, переходящие в «ты меня уважаешь», и оправдание, что мне нужна гитара не помогло — оказалось, что у Влада она есть! Плохо настроенная, с дурацким бантом… Пришлось петь ­– и «Кленодуб», и «Надежду». Жена и дочка Лукошкина, которые помогали накрывать на стол и готовить общинный дом к ночлегу, смотрели на меня квадратными глазами: настоящий поэт, етить, настоящий автор песен, которые записывают на настоящие пластинки! Карпыч тоже увидел эти взгляды, что-то шепнул жене — и его дочка незаметно куда-то исчезла. Сомневаюсь, что ушла далеко — будет стоять под окном или под дверью, подслушивать и мёрзнуть.

Я в процессе пения как-то раздухарился, и когда публика начала требовать «ещё» переадресовал это деду.

«Нет, Юра, не надо. Во-первых, мы за пять месяцев уже выдали столько, сколько не всякий маститый автор может. Во-вторых, одно дело, когда тащишь для пользы дела или Рысюхе в помощь, и совсем другое — вот так, для нетрезвой компании».

Я подумал, и согласился. Но предложил альтернативу:

«А кошачью и пиратскую серии, которые уже студентам отдали?»

«Играй, если не лень. Неужели на дочку мастера запал?»

«Иди ты! Причём тут эта пигалица вообще⁈»

— Есть несколько песенок, частично шуточных, которые я студенческому ансамблю для репетиций отдал. Они с завтрашнего дня с ними выступать будут, начиная с новогоднего вечера у себя в академии. Часть для пиратской вечеринки, часть для будущего спектакля про кошек. Но всё не спою — там кое-где надо несколько голосов, или не под гитару.

Из «пиратских» выдал «О вреде пьянства» и подброшенную студентам почти одновременно с «Избранными тварями» песню из того же самого мультфильма про «Остров сокровищ» с припевом: «Напиться впрок — не стоит зря стараться! Сушите вёсла, сэр, сушите вёсла сэр!» В итоге до кошачьей тематики мы так и не добрались — эти трое орали своё «Йо-хо-хо, и бутылка рома!» не обращая внимания даже на то, что я перестал играть. Хорошо посидели.

Когда пошли спать, дед продолжил тему «воровства песен».

«Понимаешь, Юра. У нас очень популярен был такой жанр литературы, когда человек попадает в прошлое, в своём ли теле, или в недавно погибшего местного, или в себя молодого и так далее, и тому подобное. И многие из них начинали зарабатывать на ещё не написанных песнях. Оправдания себе придумывали всякие, от откровенно жлобского „они талантливые, ещё напишут“ до „мир изменился, не факт, что они, авторы, вообще родятся“. Редко кто пел потому, что песня была реально нужна, здесь и сейчас, а на вопрос об авторах либо говорил, что „народная“, либо называл подлинные имена авторов, пусть их никто и не мог отыскать».

«Дед, но у нас-то точно — совсем другой мир!»

«Да, другие фамилии на слуху, другой общественный уклад, границы немного, но другие и так далее. Тут авторы, считай, гарантированно не имеют шанса родиться».

«Вот, видишь! У кого же ты тогда, как ты думаешь, „воруешь“, а?»

«Да понимаю я это всё, но всё равно — не по себе как-то».

«Ну, у тебя и выбора-то не было особого — Рысюха…»

«А вот это — самая гнусь и есть, это оправдание! Когда человек говорит, что у него „не было выбора“, то в подавляющем большинстве случаев, как бы не девяносто девять из ста, это означает, что выбор ему не нравился. Спасти других, погибнув самому, или обречь людей на смерть для своего выживания — это только крайний случай. А есть и такие, что убивают ради того, чтобы их с работы не уволили, всего-то. И все лепят про отсутствие выбора. Если услышишь подобное — или уходи или бей сволочи морду! У меня тоже выбор был — дать развеять отпечаток или начать красть чужие песни. Как видишь, развеиваться я не захотел. Но хотя бы честно себе говорю об этом».

«Дед, ну о какой краже можно говорить, если в этом мире нет и не будет ни авторов, ни песен⁈ Ты, считай, не воруешь их, а спасаешь!»

«Ты не поверишь — но и это оправдание уже изрядно затаскано».

«Но ведь это же правда! Ладно бы у нас была возможность рассказать, что песни из другого мира. Или передать туда, авторам, деньги. Но это же от нас не зависит вообще!»

«Только это и успокаивает. Но всё равно, каждый раз после того, как песню стырим — у меня на душе муторно делается. Так что ладно, для дела — возьму на себя грех. Ты в таком случае, считай, инструмент безгрешный. А вот просто так, для мимолётного развлечения переть всё подряд — нет уж, Юра, без меня. Можешь из тех огрызков моих и не только переделок что-то своё делать, как с „Клёном“, который стал „Дубом“ — это уже почти другая песня на ту же тему. Каверы и ремэйки — так-сяк. А в неизменном виде, давай уменьшим тягу, а?»