Бойцы оказываются развитыми, при всем они отличные пилоты. Делаю им пропуски на четвертый уровень, хотя сейчас смутно представляю, кто чем будет заниматься в «Оплоте», уж слишком он стихийно создан, а мозги растеклись лужицей и ни хрена не соображают.

Стержень «Оплота» занимает места в конференц-зале: Надана и четыре ее амазонки, Тейн и пятеро маори, все высокие, от метра восьмидесяти, гармонично раскачанные, у всех волосы по плечи, Лекс и Вэра, должен быть еще Эд, но он пока в камере, потому что под программой Боэтарха.

Я больше для новеньких говорю, чем мы будем заниматься, обещаю, что расслабляться не придется, будет весело: покушения на убийство, попытки захвата и перевербовки, потому советую держаться группой и прикрывать друг друга. Напоминаю Лексу, что надо обработать несколько жалоб-завок, поступивших на сайт «Оплота». Прошу Вэру проинструктировать новеньких и объявляю общий сбор в одиннадцать — надеюсь, мне хватит трех часов на Гискона.

Полпервого рассаживаемся по флаерам и летим по апартаментам.

Попадаю в тишину, но покой мне противопоказан. Потому выпиваю банку энергетика и заставляю себя усиленно думать о том, как прокачаться. Можно обрабатывать вызова: пять заявок — и осколок у меня в кармане. А еще важно изучить тему взаимоотношений Магонов и Гисконов. Помирить их, чтоб единым фронтом выступили против Гамилькара Боэтарха, марионетки в лапах Ваала. Еще следует структурировать работу «Оплота», поработать со списком рекомендованных Помпилиями зороастрийцев. В конце концов слетать на Кипрус и поговорить с сестрой Боэтарха. Дел вагон, что замечательно.

На стартплощадке привычно осматриваюсь в поисках бомб или киллеров, но моя биологическая система безопасности молчит.

Желаю соратникам спокойной ночи, поднимаюсь на лифте вместе с Виктором и Мирандой, которые всю дорогу тактично молчали. Не поужинав, принимаю душ, падаю в кровать и сразу же вырубаюсь, не успевая заметить, как меня поглощает вязкая чернота — та самая, которой на меня плеснул Гискон, потерявший жену.

И сразу же из черноты выходит Элисса, садится на край постели. Следующий кадр — мы на огромной крыше дома, ночь, бахают взрывы. Элисса всматривается в небо, запрокинув голову, ветер треплет ее волосы. Я знаю, что сейчас ее убьют, кричу, но только разеваю рот в беззвучном крике, бегу, но обнаруживаю между нами разлом, который никак не перепрыгнуть.

Медленно поднимается вражеский флаер, свет бьет по глазам и слепит. В последний раз пытаюсь крикнуть, не могу, и, разбегаясь, прыгаю через черный разлом, понимая, что не долечу.

И снова Элисса, мы где-то в горах, но по разные стороны оврага. Теперь я могу кричать, она слышит меня, оборачивается… Взлетает вражеский флаер, свет бьет по глазам, грохочет пулемет…

Лишь единожды успеваю к ней, сбиваю с ног, прижимаю к себе, и мы в обнимку катимся по земле. Глажу непривычно длинные волосы. Теперь никто не отнимет ее у меня, никто не причинит ей вред. Не позволю!

Мир снова становится целым, обретает смысл. И если нужно будет отречься от всех достижений, чтобы она жила и ей ничего не угрожало, я сделаю это. Погружаюсь в теплую баюкающую черноту, а когда вдалеке верещит будильник, и я открываю глаза, обнаруживаю в своих объятиях Миранду.

Отстраняюсь, меня захлестывает гнев. Девушка поворачивается, всматривается в мое лицо непонимающе. Спрашиваю ее:

— Почему ты здесь?

Видимо, мой тон так выразителен, что она вспархивает с постели, вытягивается по струнке. На ней светло-зеленая прозрачная сорочка, облегающая идеальную грудь, нижнего белья на девушке нет.

— Извините, хозяин.

— Леон… — говорю, отводя взгляд.

— Прости, Леон. Я услышала крик и подумала, что-то случилось. — Она заводит за ухо прядь волос, но она выскальзывает и ныряет в декольте. — Поднялась в твою комнату. Ты звал какую-то Элиссу, я попыталась тебя разбудить, чтобы прервать кошмар, но ты схватил меня, обнял, и… Я не посмела уйти.

— Элиссу убили прошлой ночью у меня на глазах, — объясняю, чтобы избежать непонимания в дальнейшем.

— Мне жаль, — шепчет она, и ее сочувствие окутывает, успокаивает, обезболивает — теплым шарфом, объятиями воспитателя, дыханием летнего ветра. — Ты не злишься на меня, что я без спроса…

Душевного тепла Миранды мне с избытком, потому подхожу, обнимаю ее.

— Спасибо.

И топаю в душ перед поездкой к Эйзеру Гискону. Повестка дня — вражда с родом Магонов. Попытаюсь убедить Эйзера, что Гамилькар Боэтарх для нас более опасен, чем дед Элиссы…

Мысль о ней отдается болью, как если ткнуть пальцем в развороченную рану.

В кабинете Гискона минимум мебели, камеры отключены, все сигналы глушатся. Не в силах усидеть на месте, Эйзер меряет шагами комнату. То и дело останавливается возле панорамного окна, перекатывается с пятки на носок. Как и я, он изо всех сил старается держаться, временами у него даже получается. Узнав, что не Магон пытался отнять у него завод, Эйзер расправляет плечи, глаза его горят праведным гневом, но запал быстро иссякает.

Чтобы он чувствовал себя комфортно, я не сижу, а стою, привалившись к стене и скрестив руки на груди.

— Я смотрел запись боя, — говорит Эйзер, стоя ко мне спиной и глядя в окно. — Надо отдать должное, действовали трикстеры профессионально. Я был неправ, что сомневался в тебе. Теперь уверен, что и с озверелыми ты принял верное решение.

— Все, что им нужно — вдоволь еды, воды, и чтоб их не трогали. Если выполнить эти условия, мы получим мощнейшую армию союзников, которые будут защищать не просто твой завод, но и свою безопасность, своих детей.

— Да, понимаю, — говорит он не оборачиваясь, замолкает, задумавшись, и продолжает не по теме: — Никогда не понимал, как это — потерять значимое. А ведь значимое, как воздух, его недостаток замечаешь, только когда начинаешь задыхаться. Помню, мне тринадцать лет, родители взяли меня на прием, устроенный Барками, как выяснилось, в мою честь. У меня уже усы пробиваются, и тут приводят шестилетнюю девочку в розовом платье, с бантами. Ручки-палочки, глаза испуганные. Это, говорит отец, твоя невеста, ее зовут Ариолла… Она росла у меня на глазах, круглела, обретала формы, превращалась в обворожительную женщину, а я всегда воспринимал ее как ту девчонку, в которой ничего привлекательного. Зато она меня боготворила и не изменяла, хотя могла бы, я не контролировал ее. И вот Ариоллы нет… Как будто половина мира отмерла, краски поблекли, из груди вырвали сердце. И плевать на любовниц. Зачем я тебе это говорю?

— Потому что я тоже потерял любимую женщину.

— Ты хотя бы знал, что любил ее…

— Эйзер, нам сейчас надо работать, очень много работать. Иначе…

Он оборачивается.

— Что ты хотел спросить про Магона?

— Ра проверил старика и уверяет, что его дети и внуки начали болеть и умирать. И о древней вражде Магонов и Боэтархов он мне тоже рассказывал.

— Ну, не такой уж древней. Вражде этой семнадцать лет. Ульпиан считает, что Гамилькар Боэтарх причастен к исчезновению его любимой дочери и всеми силами ему мстит.

— Как я понял, Магоны — самый могущественный род, и заполучить их в союзники — половина победы.

Гискон криво усмехается.

— Самый могущественный отчасти нашими усилиями. Во время смуты, когда умер предыдущий Белый Судья, а следующий еще не появился, Магоны захватили наши телевышки на третьем и четвертом уровнях, ЧВК у них тогда еще не было. Мой прадед недолго думая руками местных озверелых захватил Сабанский полуостров. Тогда Магоны казнили жену его брата, в девичестве Гискон. То есть убили сестру моего прадеда. Отбить завод Магоны не смогли, а когда появился Белый Судья, его стараниями телевышки нам вернули, а мы оставили завод себе как плату за смерть женщины величайшего рода. Тогда-то Магоны и стали наращивать военный потенциал.

— Так событию больше ста лет. Кстати, не знаешь, насколько яростно Ульпиан верит в Ваала?