— Этот гондон хмырь деньги не переводил субподрядчикам, — чуть не сматерился Жека. — Чуть до забастовки не дошло. Сёдня с бухгалтером, с Ириной разбирались. Он сахаровские деньги придерживал в банке, чтобы процент крутануть за месяц. У меня как отлегло, я уже чуть не поседел — думал он украл их. Но я всё равно выгнал хмыря. Нахер он такой нужен, пусть и опытный. Сам буду разбираться, у нас в технаре за стройку немного поясняли. Сахар бы завалил, если бы его бабло пропало. Щас спросит, почему домна не по графику, чё я ему скажу? Машин наших на объекте нет. Я не знаю, где они работают. Тоже хмырь походу по субподряду отдал кому-то, бабло себе. Надо у Марины спросить, где её отец работает. У меня по бумагам, он на домне.

— Ладно. Завтра уже спросим, — махнул рукой Славян. — Пусть девчонки веселятся!

Однако завтра не удалось спросить. Утром за Жекой приехала чёрная «Волга» с КГБшниками. Уже собрался выходить, одел костюм, чёрные очки, взял дипломат в руки, как услышал звонок в дверь. Открыл — два мужика в чёрных костюмах непонятного возраста. Показала красную ксиву.

— Комитет Государственной Безопасности РСФСР. Вы секретарь комсомольской ячейки техникума советской торговли, Соловьёв Евгений Александрович?

— Ну я, — недовольно спросил Жека. — Что случилось?

— Пройдёмте с нами.

Началось в колхозе утро…

Однако наручники не надели. Повезли как свидетеля. Молча посадили в машину на заднее сиденье, сели по бокам, и поехали на местную Лубянку, находившуюся почти у самого комбината. Пока ехали, Жека размышлял, зачем его повязала госбезопасность. Против правящей власти он никогда не выступал, ничего и нигде не высказывал. Ни в каких митингах не участвовал, справедливо считая, что чему быть, того не миновать, все решения всегда примут те, кому надо, и исключительно в свою пользу. Социализм? Жили и при нём, кому надо. Если бы не перестройка, всё равно добился бы своего, но уже по комсомольской или партийной линии, перекатил бы в область, или Москву. Всё равно ездил бы на чёрной «Волге», или даже на «Чайке», с персональной охраной. В последнее время он понял, что достичь можно хоть чего. Демократия? Рынок? Тут вообще без вопросов. Плавал, как рыба в воде, даже не имея высшего экономического образования. За акции, фондовые рынки, биржи, и капитализм, мог пояснить хоть кому — хоть Стерлигову, хоть Тарасову, первым советским миллионерам. Так за что же абсолютно аполитичного человека тягают на Лубянку?

И тут вдруг понял. Путч провалился. Похоже, Ельцин окончательно победил коммунистов. Наверное, власть КПСС и ВЛКСМ закончена. Да ёпа мать… Он же комсорг! Вот и тянут. Сейчас поди за путч будут прессовать.

Так и получилось. Волга свернула к Лубянке. Там уже давно висели два флага — СССР и РСФСР. Висели они и сейчас, заметил Жека. Красный флаг не сняли, что сделали почти везде, кроме Кремля.

— Пройдёте, — вежливо сказал сотрудник, и отворил дверцу машины.

Поднялись на второй этаж, сразу же завели в один безликих кабинетов, посадили на стул перед пустым столом, где такой же пустой человек в чёрном костюме с невыразительным лицом, спросил, куря Беломорканал:

— И как же ты до такой жизни докатился, Евгений Соловьёв?

Ну вот… Приехали…

— До какой жизни? — непонимающе ответил Жека. — Ничего не пойму.

— Не понимаешь… — усмехнулся гэбэшник. — То есть ты газет не читаешь, телевизор не смотришь? Не знаешь, что в стране творится?

— Слышал вроде, что-то в Москве митингуют, — недоумённо развёл руками Жека. — Так откуда мне знать, чего они там митингуют? У них постоянно там кто-то против кого-то.

— А ты лично за кого? Или против кого? — вкрадчиво спросил гэбэшник.

— Да ни за кого я. Живу как все. Работаю. Техникум окончил, сейчас на работу в строительное управление устроился.

— Мы всё прекрасно знаем, где ты работаешь, и кем, — как отрезал гэбэшник. — Я не о том. Я о твоём отношении к ГКЧП. Ты же секретарь комсомольской ячейки.

— Ну да. Секретарь, с зимы,— согласился Жека. — Но эта должность чистая формальность. Комсомол уже давно никакой роли не играет. Новых членов ячейки с моего вступления в должность не было. Агитационных мероприятий я не проводил. Ходил просто по долгу.

— Ладно… Эта песенка долго может длиться, а мне таких как ты, ещё сотню допросить надо, — нетерпеливо сказал гэбэшник. — Со вчерашнего числа указом Президента РСФСР Бориса Николаевича Ельцина деятельность КПСС и ВЛКСМ приостановлена, как нарушающая конституционный порядок. Приостановлена, Соловьёв. Пока не запрещена. В твоём кабинете будет проведён обыск в твоём присутствии, а также изъятие документов. Поехали. А… Ты кстати, Митрофанова, секретаря горкома когда видел?

Гэбэшник остановился у двери, и замер, ожидая как бы невзначай подловить Жеку. Ясен хрен, что их видели вместе в горисполкоме — народу там много было. Лгать не имело смысла.

— Позавчера я его видел, — уверенно ответил Жека. — В горком лично пришёл разобраться с ситуацией. Узнать меры реагирования на политическую ситуацию в стране.

— И что он сказал? Что он делал? Просил некие отряды самообороны организовать?

— Ничего такого не просил. Он пил. Довольно выпивши был. Сказал, что дело всей жизни рушится. А мне сказал заткнуться, и идти домой.

— Ясненько, — пробормотал гэбэшник, уже выйдя в коридор, и сразу же спросил. — О планах не говорил?

— Не. Ничего не говорил! — отрицательно мотнул головой Жека. — Он пьяный был.

— А не говорил он о каких-то деньгах? — спросил гэбэшник.

— Нет. От него денег наоборот, не дождёшься. Сколько ни просил на всякие мелочи, бесполезно.

Приехали в техникум. А там перекличка как раз. Конец августа. Перваки с изумлением смотрели, как у здания тормозит чёрная Волга, и в техникум входят несколько людей в костюмах, показывают красные ксивы бабке на входе.

Поднялись в административный корпус. Жека открыл перед сотрудниками дверь комсорговской, показал рукой. Ищите, типа. А там не было ничего. Все договора об отчуждении комсомольской собственности лежали у Славяна в надёжном месте. В кабинете только старые подшивки Комсомольской правды, агитационные книжки и плакаты, ну и список членов первичной ячейки ВЛКСМ. Конечно, в архиве горисполкома, возможно, и остались какие-то записи, но все они были совершенно законны. Через пару месяцев про путч забудут, и гэбэшникам будет абсолютно плевать на эти писульки. Их десятки тысяч копились ежемесячно. Сейчас гэбэшников волновали только деньги КПСС и ВЛКСМ. Но Слонов давно сдриснул с чемоданом денег, и сейчас уже наверное был на территории сопредельной русскоговорящей республики, Митрофанов лежал под водой. Но по версии гэбэшников поступил именно так же. Поэтому проверка носила чисто формальный характер.

Ничего толкового не найдя, гэбэшники ушли, забрав у Жеки ключ от кабинета, и заклеив дверь сургучовой печаткой. Комсомольский билет и значок остался напоминанием об интересной юности.

— Ну всё, Евгений Соловьёв, свободен, — покровительственно сказал старшой. — Расписку о неразглашении я с тебя не беру, но чем меньше будешь трепаться, тем лучше. Если работу комсомольской организации возобновят, придёшь за ключом, и распишешься в акте снятия печати.

Жека сразу подумал, что кранты этой печати, не провисит она тут и дня — сожгут или отковыряют пакостные студаки. Собрался уходить, опять встретил директора.

— Соловьёв! Евгений! А ты что тут делаешь? Учиться опять пришёл? Хахаха!

— Смешно очень, да, — согласился Жека. — С КГБшниками приходил. В кабинете моём обыск делали. Проверяли мою принадлежность к ГКЧП. Сдал им ключ, сложил полномочия комсорга. Комсомол запрещён. Такие дела, Роман Палыч.

— Ну что ж, Евгений, бывает и такое, ничего не поделать. Надо жить дальше, — взгрустнул директор. — Жизнь-то не останавливается. Видишь… Новых сорванцов принимаем. Вы на выход, другие на вход. Так и работаем. Эти уже без СССР будут учиться. Ты сам-то как? Работу хоть нашёл? Ты же с кооперативом там что-то связан был?