Приехали в город и офигели. Остро ощущалось присутствие какого-то шухера. На улицах очень много милиции, солдат внутренних войск с автоматами. И огромное количество людей с плакатами «Фашизм не пройдёт!», «КПСС- позор нашей эпохи», «Нет красной чуме!» и других.

— Это чё за херня, революция что-ли? — недоумённо спросил Жека. — Пошли тачку поймаем, неохота так тащиться.

Приехав, попрощался с Серёгой, и так же, как и был, в спортивке, рюкзаке, и с корзиной грибов, ломанулся в контору товарищества. А там все. Славян, Митяй, Лёха, Сахариха, Пуща, Маринка. Все сидят как на похоронах, слушают радио на магнитоле, что странно. В конторе хоть топор вешай — всё закурено. Никто даже не засмеялся, увидев Жеку в его облачении.

— Вы чё, на похоронах что-ли? — удивился Жека. — Чё в городе творится?

— Много чего, братан… — откликнулся мрачный Славян. — Ты где был-то? Пока шаришься по грибам, тут путч случился. Танки в Москве, братан, вот чё.

— Нихрена себе! — не нашёлся что сказать Жека. — И кто там бунтует?

— Армия, КГБ, компартия. Горбача в Форосе заперли, а сами власть захватили. Постоянно какую-то шнягу по телику гонят.

Красный переворот случился. Коммунисты сделали последнюю попытку взять власть обратно. Жека предполагал, что такое может быть. Слишком много идейных ещё оставалось, да и двоевластие в последнее врем было катастрофическим.

— Кто против? — спокойно спросил он, уже зная ответ.

— Ельцин и Верховный Совет РСФСР. Кто ещё-то? В Москве сейчас всё решается.

Жека подумал, что каким бы путч не был, но войска не будут стрелять в свой же народ. А дальше что? Наверняка КПСС и Горбачёва отстранят от власти. Наверняка СССР рухнет — слишком много было сторонников у демократии и Ельцина. Скорей всего, КПСС и ВЛКСМ будут запрещены, так же как и коммунистическая доктрина. А деньги ВЛКСМ и партии? Наверняка их приберут к рукам Сахары и либералы. Плевать на всё! Надо срочняк к Митрофанову! В «Гудок»! Но такие базары вести при всех…

— Ну ясно, чё… — спокойно сказал Жека. — Ладно… Пойду я спать…

— Женькааа, а я? — обиженно протянула Сахариха.

— Я устал, малыш, правда… Грибы надо перебирать и варить. Завтра позову тебя на жареные грибочки. Обещаю.

— Ну ладно. Иди, — разрешила Сахариха и пошла включать музло. — Задрали вы уже своей политикой.

Жека попрощался со всеми, и пошёл домой. Наскоро перебрал грибы, отварил, пожарил. Жрать хотелось смертельно, да и отходосы уже от выпитого утром пошли. Пожрал свежепожаренных грибочков, зашлифовал рюмкой коньяка, помылся, и тут же стал собираться в «Гудок». Предстояло спасать бабки горсовета ВЛКСМ. О партийных он и не помышлял — там были свои спасители.

Однако перед тем, как мутить с Митрофановым, Жека всё же решил позвонить Славяну. Одному проворачивать такую мутку могло оказаться сложным. Да и просто надо поставить в известность кореша, что идёт на дело.

Славян с недавних пор тоже съехал от родителей, и снимал хату в соседнем доме. Хорошая трёшка с телефоном досталась ему, как и Жеке, достаточно выгодно, при такой-то инфляции. Владельцы были за границей, и повысить цену за съём жилья, никак не могли.

— Чё делаешь? — спросил Жека по телефону.

— Телик смотрю и охреневаю от «Лебединого озера»,— ответил Славян.

— Один?

— Да. Чё хотел?

— Прийду щас. О деле перетереть надо.

— Приходи.

Славян понял, что Жека звонит не просто так. Если не хочет говорить по телефону, значит, дело крайне важное и срочное. Жека сразу прикинулся как кент, спецом для рестика — костюм, туфли, рубашка с галстуком. Взял пару косарей на мелкие, и пошёл к другану.

— Пить будешь? — Славян пригласил в зал, и достал бутылку коньяка. — Ты куда такой расписной?

— В «Гудок» сгоняю, к Митрофанову.

— Думаешь, он там? — скептически спросил Славян, разливая коньяк по рюмкам.

— Где ему быть-то ещё… За ним скоро КГБшники придут. Где ему ещё горе заливать? — Жека выпил коньяк, и закурил Мальборо.

— Говори. У тебя-то какой интерес? — Славян внимательно посмотрел на Жеку. — Пошли они нахер. Нам бы самим выжить. Там у тебя уже бастовали, митинг устроили в поддержку Ельцина.

— У Егорыча на счёте горкома комсомола дохера денег, — спокойно ответил Жека. — А через пару дней, когда комсомол запретят, их не будет. Всё снимут и украдут.

— Согласен. А нам-то чё?

— А я их притарю. Вот и всё.

— На тоненького, — покачал головой Славян. — Это его убазарить ещё надо. Да и смысл? Потом всё равно их найдут. Проследят в банке, куда он перевёл. Гэбня допросит. За хищение на чирик присесть можно.

— Так-то да, братан! — согласился Жека. — Но бабки можно снять наличкой. А люди не вечны, знаешь ли… Всякое может произойти…

— Понятно. И как ты его будешь избазаривать?

— Он любит бабло. А тут останется без всего. Куда он? Пойдёт улицы мести? Да он жопу подставит, чтобы сохранить то, что у него сейчас есть. Ведь эти бабки сейчас ничьи. Вообще ничьи, понимаешь, братан? Они просто лежат под ногами. Пока в Москве делят власть, надо подниматься! Сколько там эта херня продлится? День? Два? Потом всё, лафа отойдёт, и бабло прикарманят демократы с либералами. Надо щас крутиться!

— Ясно. Помощь нужна?

— Потом. Щас не надо. Это дело для базаров один на один. Но я тебя предупредил на всякий пожарный.

С этим Жека и поехал в «Гудок». Славян вызвал такси, и пожал другану руку на прощание, пожелав удачи.

А в «Гудке» всё по прежнему, как всегда. Людям, коротающим тут вечера, было пофиг, кто придет к власти — коммунисты, демократы, фашисты… Своё от Союза они уже отдербанили, осталось только это сохранить. И похоже что, это не составит никакого труда — наступало их время.

Однако, не у всех было такое благостное настроение. Пожалуй что, единственный, кто здесь сидел как на иголках, это секретарь горкома ВЛКСМ товарищ Митрофанов. Да и как иначе — всё рушится на глазах, и что впереди неизвестно. Возможно, суд, тюрьма… В успех путча он не верил. Ну захватят путчисты Кремль, что дальше-то? Даже здесь, в глубинке, у них нет поддержки. К власти сто процентов придут демократы и либералы.

На счету горкома ВЛКСМ скопились огромные деньги — местные членские взносы и транши из союзного центра на пропаганду, комсомольско-молодежные мероприятия, комсомольские студенческие стройотряды, на развитие предпринимательства, и прочие расходы, которыми центр надеялся отвлечь молодёжь от демократической риторики. Но секретарь горкома ничего не делал — молодёжи стало плевать на комсомол. Оставалось воровать. Митрофанов привык жить на широкую ногу, по его простецкому совковому разумению — тачки, тёлки, кабаки. На большее его не хватало, и деньги копились. А сейчас всё это грозило превратиться в прах. Или в тюремный срок.

Пригорюнившись, и заставив столик целой батареей разноцветных и разноразмерных бутылок, Митрофанов сидел в одиночестве, и чисто по-русски заливал горе водкой. Уже какая-то печать отчуждения витала над ним — люди шарахались Митрофанова, как прокажённого, хотя абсолютно безгрешного найти в этом вертепе было сложно. Секретарь занял место в самом тёмном углу, у бильярдных столов, чтобы не отсвечивать, но даже при этом был заметен, и целый ряд столиков вокруг него пустовал. Люди старались держаться подальше от того, за кем уже завтра могут прийти КГБшники, и не дай бог мимоходом зацепят того, кто контачил с секретарем.

— Ну здравствуй, Леонид Егорыч! Как здоровьичко? — Жека сел рядом с Митрофановым, и поздоровался за руку.

Пьяненький секретарь горкома оживился, увидев родственную душу. Как же, секретарь первички, да ещё и алкаш, с кем бухал не раз! Тут же поставил ещё одну стопку, набулькал полную водкой, и протянул Жеке.

— Пей, Соловьёв! Помянем…

— А чего поминать-то, Егорыч? Что-то ты совсем раскис!

— Кончину ленинского государства поминать, Соловьёв… Неужели не видишь, к чему дело идёт?