Мля…

Население России сейчас чуть ли не полторы сотни миллионов человек, а я, то одного, то другого знакомца встречу! Просторы бывшей империи — не обойти, не объехать, а я всё на тех, с кем ранее судьба сводила, натыкаюсь.

Вот тебе и затерялся!

Как только Сормах говорить закончил, Сабанцев ему что-то сказал и в меня пальцем тыкать начал. Вот ведь, при государе императоре до старших унтеров дослужился, а никакой культуры…

Ну, это я уж так, с огорчения…

После этого и Сормах на меня внимательно-внимательно посмотрел и в ответ Василию что-то проговорил.

Бывший знаменщик тут же в мою сторону своими сапожищами затопал. Каждый его шаг — чуть не два обычного человека.

— Доктор! Иван Иванович!

Да, доктор… Да, Иван Иванович… Нигде не скроешься…

Лечил я на фронте Сабанцева, зашивал его попорченную шкурку…

— Доброго здоровья, Василий, — говорю это, улыбаюсь, а сам порвать на кусочки знаменщика готов. Леший его сюда принёс!

— Я гляжу, сразу не узнал!

Сабанцев рад-радешенек. Причем, искренне.

— У нас в дружине доктора нет, а надо, — по-простому так, не тяня кота за хвост, выложил великан. — Велено Вас мобилизовать.

Тут Сабанцев на секунду замолчал, а потом продолжил.

— В рамках революционной целесообразности.

Я, просто, в осадок выпал.

Это, он, явно, не сам придумал такой оборот речи. Скорее всего, Сормах так выразился.

Ну, если речь о революционной целесообразности пошла — тут не отвертишься… За отказ могут и шлёпнуть.

Врач на гражданской войне — птица редкая. Ещё дома я читал, название книги сейчас уже и не помню, что в Красной Армии всеми силами пытались докторов белогвардейцев в плен брать, ни в коем случае не убивать их или не ранить. Без врача раненым и больным — каюк, кирдык и прочее. В общем — многих воителей славных стоит один врачеватель искусный…

Кроме того, красные докторов и в занимаемых населенных пунктах тоже не отказывались мобилизовывать. Если они уж совсем не классово чуждыми были.

Федор Терентьевич мои мысли в отношении великана в коже, по всему видно, разделял полностью. Чесались у него даже не руки, а ноги. Бузники же, ногами не бьют. Они ими убивают.

— Вот, Федор Терентьевич, сослуживца встретил.

Я, говоря это, Федора за рукав дернул — не встревай! Выпутаюсь сам!

Тут Сабанцев своей огромной ручищей мне на Сормаха указал.

— Пойдёмте, Иван Иванович. Командир дружины зовёт.

Особо сильно дружина Сормаха в селе Федора не пополнилась. Атаман бузников свою промашку учел и мужиков среди выбежавших на берег было не так и много. Тех, кто помоложе и покрепче, уже бабы по приказу Федора Терентьевича с чужих глаз утащили. Как хлеб и скот припрятали. Я, пожалуй, самым ценным приобретением и оказался.

На Федора приплывшие на речной канонерской лодке не позарились. Для незнающего чужого человека он на вид не больно корисен был, да ещё и дурака включил. Такому винтовку доверь — своих постреляет.

Баба Федора только и успела мне узелок с едой собрать, а Павел Павлович хирургический фельдшерский набор от сердца оторвал.

— Возьми, Ваня, мне он больше ни к чему… Глаза и руки уже не те… Тебе будет нужнее.

Я фельдшера поблагодарил. Набор, конечно, был так себе, не производства инструментального завода князя Александра Владимировича. Но, на безрыбье и рак — рыба.

Так в очередной раз жизнь моя круто и поменялась. Ещё в полдень я о подобном и помыслить не мог.

Вихрь гражданской войны затянул меня на подавление степановского мятежа. Губернская советская власть на это сейчас все силы бросила. В том числе и дружину Сормаха.

Кто по воде, кто пешим ходом, все имеющиеся красные военные отряды сейчас в мятежные уезды двигались.

Глава 28 На гражданской войне…

Работает, работает закон парных случаев…

Не только дома, но и в мире, куда я попал.

Из села Федора меня на японскую войну мобилизовали, сейчас — опять на войну. Гражданскую.

Неизвестно, какая и более жестокая.

Сейчас россиянин с россиянином схватились, брат с братом, отец с сыном. Хуже этого ничего быть не может. Сами себя стреляем и рубим, род свой на нет сводим… Эх, горе горькое.

С собой опять у меня узелок с провиантом от супруги Федора Терентьевича. В прошлый раз такой же был. Ещё и письмо. Оно уже от самого атамана бузников. Попросил я его куму написать, тому, что в уезде должность писаря занимает. Князь Александр Владимирович такое рекомендательным бы назвал. Ну, а тут всё по-простому — Федор на бумаге обозначил, что человек я хороший и помочь мне надо. В чём? Это уже на словах куму будет сказано.

Уезды красные от степановцев почистят. Тут и гадать не надо. Их всего-то и половины тысячи не будет, а от Вятки дороги, что в мятежные населенные пункты ведут, сейчас тысячи и тысячи солдатских сапог и ботинок топчут, конница двигается, пароходы по рекам идут…

Пушки, пулеметы — всё у красных имеется. Танков, тех нет. Аэроплан — один.

На подавление мятежа ещё и наемники были направлены. Эти между собой по-венгерски и по-латышски разговоры вели. Им жалость не ведома, пленных брать не велено. Денежки за русскую кровь плачены, а они и рады…

На одном таком пароходе и я. Пока к пушке приставлен. Снаряды подносить. Это до того момента, пока раненые у нас не появятся. Там уже моё дело будет их перевязывать и всё, что нужно делать. Хотя, много помочь пострадавшим от пуль я и не смогу. Нечем.

Когда совсем стемнело, пароход наш с пушкой на якорь стал. Сормах команде и десанту приказ отдыхать дал. Завтра с утра — бой. Так нам было им сказано.

Туман ещё клочками на кустах, что берег заполонили, лежал, а мы вперёд двинулись. Петухи где-то загорланили, а у мужиков из дружины уже и яйца мокрые. Десантироваться на берег быстро надо было, тут уж не до лодок.

— Первая группа — вдоль берега на пристань, вторая — на почту с телеграфом, но помнить про пулемёт на колокольне, третья — со стороны кладбища отрезает степановцам путь на Уржум.

Сормах, пусть в императорской армии, как Степанов до штабс-капитана не дослужился, но не пальцем делан. Соображение у него тоже имеется. Плюс, бойцам из теребиловской дружины места эти известны. Народ, всё больше из окрестных сел и деревень. Ножками своими тут всё не раз исхожено.

Мне на сушу сходить не велено. Врач — ценность. Не дай Бог, пулька его случайно клюнет.

Я, в бой не рвусь. Не с германцами воюем. Сижу ровно, где сказано.

— Ура!!!

Далеко теребиловцы от кораблика, но слышно, как они базланят. Когда в атаку на пулемет бежишь, волей-неволей заорёшь. Так, вроде как это и само собой получается. Для облегчения. Тут не стыдно и исподники чуток замочить. Кто на пулемёт не бегал, тому не понять.

— Ура!!! Ур…

Захлебнул крик пулемёт с колокольни.

Над рекой-то далеко слышно.

Наш по нашим вдарил. Полетели российские душеньки в рай.

Тут пушка рявкнула. Наша.

— Чо расселся! Снаряд подавай!

Я подал.

Ещё раз с нашего парохода на берег подарочек полетел.

Мля… Куда он лупит?

Тут, кроме меня ещё кто-то умный на палубе нашёлся и мы стрелять перестали.

На берегу ещё постреляли немного, а потом всё затихло.

Через пару часов наш пароходик двинулся дальше. Пассажиров с оружием на нём прибавилось. Кроме дружинников, революционных матросов и мобилизованных, ещё и солдаты из губернского центра сейчас на палубе появились.

У меня после боя, на удивление, работы было немного. Степановцы особого сопротивления не оказали. Разве, что пулемёт на колокольне.

— Всех семерых, что мы в плен взяли, прямо у церкви венгры и расстреляли…

На корме жгли табачок и беседовали два теребиловских дружинника.

— Собаки просто… Расстрелянные-то всё местные были. Одного я даже и видал. Он в нашем селе церкву расписывал…

Я не подслушивал их разговор, просто так получилось.