– Для плоти, – Савелий тяжелел и наливался пьяной злостью.

– Зачем? – слюнявились губы у лектора.

– Чтоб бабу трахнуть, – Савелий отодвинулся. – Жрать, спать, с…ть… Что еще твоя плоть делает?

Оркестр рванул последний аккорд и смолк. Сразу вынырнула тишина в зале, только нестройное пение ввинчивалось в уши и тут же вразнобой стихало… Голоса, звяканье посуды – все это существовало отдельно от тишины. Неожиданно сник и Лектор. Облокотился тяжело.

– Слушай, – сказал он Савелию, – позови официантку.

Савелий махнул. Счет оказался приличным.

– Я заплачу, – Кирилл Петрович говорил хоть и ясно, но с трудом.

Когда вышли на улицу, лектор вызвался проводить Савелия. Облегченный вздох вырвался из груди у того и другого.

– Хорошо! – сказал Кирилл Петрович. – И чего эту гадость мы жрем? Вот она жизнь! Небо в звездах! Воздух и река! И красота, красота, воплощенная красота в такой вот бабе, – и он показал рукой в сторону большой афиши с портретом Аннушки. – А?! Что, если я и впрямь дух, обретший плоть? Смотри, скажем, влюбился Я, как дух, и вот хочу соединиться с ней. Да разве признает она меня в такой вот плоти? Вот оно страдание для духа!

– Встречают по одежке, – сказал мрачно Савелий с отчетливой злобой, так что лектор заметил.

– Ты ненавидишь меня сейчас? – расстраиваясь, сказал он Савелию. – Значит, тебя ко мне подослали. А?! Проведать замыслы Духа!

– Ну что ты?! – воскликнул Савелий с неискренним пьяным жаром. – За что тебя мне ненавидеть?

– Не за что, а почему. У тебя есть причины, еще какие! Я сразу почувствовал! Ненавидишь! – тут поник Лектор, сказал тоскливо: – Конечно, может, я заслужил. Только чем?! Что я тебе плохого сделал, Савелий?!

– Да брось ты! – взял за плечо его Савелий, но Кирилл Петрович плечо вырвал.

Отступил на шаг и стал пристально и нехорошо глядеть Савелию в глаза.

Савелий разозлился:

– Ладно, – сказал он. – Прощай, дух, воплощенный плотски! Пора! перебрали мы малость…

– Издеваешься? – с ненавистью прошипел Кирилл Петрович, и кулаки у него сжались.

«Еще драться с лектором придется», – тоскливо и с отвращением подумал Савелий, но с Кирилл Петровичем вдруг еще одно вышло превращение. Он неожиданно поднял голову, будто прислушался, потом стал озираться и даже палец к губам приложил:

– Тише… – прошептал он, побледнев и вплотную наступая на Савелия. – Следит! – крайний испуг выразился на лице его.

– Кто следит? – зло спросил Савелий…

Кирилл Петрович тут же сделал лицо значительное и совершил даже пируэт вокруг Савелия…

– Он, – загадочно пояснил. – Он, нас всех соединяющий в одно, великий демон, Соцел, ха, ха, ха… Такой же, как Я, Дух, бесплотный, а хочет, хочет обресть телесность! Из нас собрать, и оживет… Тише! Опасно про Соцела толковать. Он везде, во всем и всех… следит, следит… – помахивая ручкой как-то очень фривольно, удалился от него Лектор, и Савелий остался в одиночестве.

Постоял, покачиваясь под фонарем, потом плюнул:

– Тьфу! – сказал он. – Чистый шизофреник!

И зашагал домой Савелий. Не заметил, как прошел на пьяных ногах три освещенных улицы и свернул в ту, что вела прямо к домику. Горели фонари, и ни души. Домики стояли с потушенными окнами. Собачка затявкала, но, услыхав его голос, заскулила, повизгивая, выразила радость… В дом Савелий вошел осторожно, прислушиваясь по-звериному. Пусто! Проверил все комнаты, перед тем включив свет, потом заперся и рухнул в постель. Вмиг заснул, успев еще раз подумать про Кирилла Петровича: «Чистый шизофреник, Лектор-то!»

Проснулся Савелий с похмелья очень рано. Попробовал поднять тяжелую, как ртутью налитую, голову и, обессиленный, вновь уронил ее на подушку.

«Как же я, идиот, так надрался вчера?» – вяло шевельнулась мысль. Он с трудом разлепил веки и повел глазами. Движение зрачков толкнуло волну боли в голове. Савелий застонал и закрыл глаза. В этот момент собачка громко залаяла, и звук отдался у него внутри ударами кувалды. «Чтоб ты провалилась!» – мысленно проклял он собачку. Опять с трудом открыл налитые болью глаза, застонал и медленно стал подниматься с постели, на которой он, как только сейчас выяснил, спал не раздеваясь.

В дверь постучали, и вошла его родственница, пожилая женщина в платочке. Вмиг оценила она и поняла состояние Савелия и стала действовать. И в результате через несколько минут, пока Савелий, сжав грудь руками и тяжело дыша, ходил взад-вперед по комнате, на столе появилось все необходимое для его излечения… Откуда только взяла?

– Видно, знала, где что у мамы стоит, помогала, ухаживала, небось, за ней… – подумал Савелий.

– Ну, Савелий, давай поправляйся! – скомандовала родственница.

Раньше всего он быстро выпил рассолу и вмиг протрезвел от прохладной пряной остроты. Потом подумал и опрокинул рюмку, тут же стал закусывать брусникой… А родственница, похлопотав, несла горячее. Налила тарелку ему дымящихся жирных щей.

Похмелье медленно проходила. Головная боль, правда, не ушла, но та стеклянность, когда кажется, что от малейшего шевеления все со звоном посыплется, такое почти исчезло.

– Спасибо тебе, – поблагодарил он родственницу. – Спасла…

– Да что ты? Вижу зеленый, сразу подумала: с похмелья, небось. Дело известное. Мой сейчас поутих, а раньше так пил, прямо сил больше не было, перед людьми неудобно.

– Слушай, тетя Фрося, – перебил ее Савелий. – А ты в снах понимаешь?

– Смотря что. Бывают, конечно, сны очень серьезные, только редко. А так, чепуха одна снится…

– А к чему печь, печка снится, как будто наехала?

– Печка – это печаль. Но не всегда, смотря как снится. Вон твоей мамке снилась тоже печь, и вроде обвалилась она; обвалилась и образовался просвет. Ну вот печаль тогда как раз и рухнула, и просвет образовался. Тогда ты как раз университет закончил… А тебе как приснилось?

– Мне другое снилось, про печь это я просто так спросил.

– А… – сказала тетка и скромно поджала губы.

– Да, – произнес неопределенно Савелий. – Вот такие дела, тетя. Был-жил человек, и нету его…

Родственница вздохнула и всем видом своим показала понимание.

– А дом не хочется терять, – повернул Савелий на другое. Пусть бы тут

стоял и стоял. Смотришь, нет-нет да соберешься и приедешь… Не дадут так: сам прописаться не могу, в Столице лишусь прописки, а подходящего человека, чтоб прописать, нет…

– Тут у нас есть очень хорошая женщина, – осторожно подсказала родственница. – Честная, себя в чистоте держит…

– Сколько ей?

– Да лет пятьдесят. Зять у ней инженер, живет отдельно. Другая дочка английский преподает в школе…

– Ей что, негде жить?

– Да жить есть где, но хочет своих освободить, да и самой отдохнуть.

– Не хочется мне продавать, – тосковал Савелий. – Деньги, как вода, уйдут, а тут вроде своя нора останется, всегда приехать и отлежаться можно.

– Ты сколько тут собираешься пробыть, Савелий?

– Да чем быстрей уеду, тем лучше.

– Ты вчера, небось, поздно пришел? – спросила родственница.

– Не помню даже, – усмехнулся Савелий.

– Не очень ходи по ночам. Какой-то садист у нас объявился. Двух девок зарезал. Резал и насиловал. Да тут вот, возле тех домов, сосед вчера вышел ведро помойное выбросить, а за помойкой видит, вроде мужик на бабе верхом сидит, и звуки слышит: сопят, она стонет тихонько… Совесть, говорит, имели бы! Скоро средь бела дня склещиваться будете! А тот в ответ: «Иди отсюда, пока цел! Не твое дело и не лезь…» Сосед отошел, позвал людей; когда пришли, нашли девку всю порезанную, еще теплую. Он на ней сидел и резал, а она и хрипела… Много сейчас хулиганья стало.

– Я ж не девка, – возразил Савелий.

– Садист, знаешь, ему все равно… Говорят, сегодня нашли его. Не наш, приезжий… Я шла к тебе, встретила знакомую, у нее сын в милиции работает, она и рассказала, говорит, сегодня арестовали, и, вроде, мужик тот признал…